Русское видео - Владимир Безымянный

Всякого рода директора магазинов и баз, оберегая свой покой и достаток, неохотно шли на новые связи. Осторожность — гарантия спокойствия. Но Заславский уходил, а доходы должны держаться на привычном уровне. И рекомендации Ильи оказалось достаточно для приобщения его подручного к источникам товара. Ковры и мебель, бытовая техника и, в особенности, доходная повседневная мелочевка: сигареты, спиртное и прочее… Все реализовалось по разным каналам: от банальной толкучки до матерых доставал, обремененных мощной сетью телефонной клиентуры.

Случалось, продавцам, властителям и распределителям подприлавочного товара, доставляли нужные товары не с базы, но хитрыми окольными путями. И дефицитные «Электроны» с «фирменными» кинескопами по звонку Заславского отправлялись из Львова в дальний путь самыми разными способами. Иной раз почти неправдоподобными. Однако при всех различиях методов доставки и реализации товара во всех них было общее — с каждой большой и малой его партии набегал процентик Заславскому. А затем немедленно превращался в вещи, имеющие у нас непреходящую ценность. Наличные, если и держались, то непременно в той или иной, но всегда приличной валюте.

Хорошо жилось Люкину вторым лицом при Заславском. Но вряд ли он сожалел об этом времени, став неограниченным властителем маленькой империи. И уж тем более не помышлял о том, чтобы все повернулось вспять. Однако приличия были соблюдены. Люкин сидел по правую руку от товарища и учителя на пиру, закаченном по случаю возвращения.

Мощности «Старой таверны» работали с полной загрузкой. Столы ломились от деликатесной жратвы, большей частью поставляемой сюда тем же Люкиным. Без радости взирая на приближенных спекулей, приглашенных на банкет, Заславский размышлял о тем, что потраченным деньгам можно было бы найти и более полезное применение. Расходы на ближневосточный вояж навсегда впечатались в память. Не давали уснуть, да и бодрствовать спокойно не удавалось — страстно хотелось восстановить утраченное. Однако нет-нет, да и приходилось идти на жертвы. Впрочем, присутствующие компенсировали расточительность хозяина почтительными подношениями.

Каждый из собравшихся в «Таверне», независимо от национальности, допускал для себя возможность вояжа на «землю обетованную». С жадностью впитывали каждое слово из россказней Ильи. Однако трепался Заславский при всех возлияниях не бесконтрольно. Больше напирал на экзотику и особенности климата, чем на деловую сторону поездки. Да там и нечего было особенно темнить — какие уж тайны в работе подносчика кирпичей на стройках Иерусалима. Подтянутая, строгая, отнюдь не расслабившаяся в объятиях родины, Елена сидела слева от раскрасневшегося супруга. Ее привычное место занимал Люкин. На спиртное не налегал, уверенно направлял ход общей беседы, не упускал и мелочей. Он уже давно не походил на когдатошнего мелкого спекуля и прочно держался в верхах коммерции. Что, кстати, и тревожило Заславских. Приличествующее коммерческому руководителю средней руки (как в легальном, так и в нелегальном бизнесе) выражение достоинства и всеведения вполне шло к лисьей мордочке Люкина.

Зато его бывший босс, истосковавшийся на корыстном, трезвом, расчетливом Западе по настоящему разгулу, был откровенно пьян и на грани того, что китайцы именуют «потерей лица»…

После этого памятного вечера в «Таверне» прошло около месяца. Новый скачок цен и повседневные затруднения привели к тому, что это кооперативное кафе частенько пустовало. Необходимость все чаще задумываться о завтрашнем дне не миновала и богатых. Собственно, только они и составляли круг посетителей. Именно поэтому администрация с радостью согласилась сдать зал на вечерок небольшой, но хорошо платящей компании. Гости ожидались важные, и посторонних на «междусобойчике», завершающем деловую часть переговоров, видеть здесь не желали. Поэтому потребовалось очистить и остальные две кабины, примыкавшие к залу и рассчитанные на четверых клиентов каждая.

Ближе к вечеру одну из кабин — прямо напротив входа — занял атлетический красавец Глеб. Из той же компании, но никогда не приглашаемый к общему столу. Ужин его составляли вареные овощи и зелень, а к мерзости табачного дыма и алкогольных испарений целомудренному красавцу было не привыкать.

По распоряжению арендовавших «Таверну», официантка заперла входные двери на замок. Единственный путь, которым могла явиться какая-либо опасность. Собственно, и ее ожидать не приходилось. Хотя, за отсутствие в подобном месте микрофона любознательных органов нельзя было поручиться. Поэтому о серьезных делах за столами не болтали, так что и Глеба удалили скорее для порядка. Он посиживал в своей кабинке, разглядывая от скуки видимый оттуда кусочек интерьера фойе.

Конечно, сместившись к углу кабины, можно было обозревать и скрытую сейчас правую часть фойе, где находились трое дверей: вход во вторую кабину, затем — в основной зал, и в углу, за декоративным выступом — в кухню. Вместо того, чтобы любоваться этим малоинтересным пейзажем, Глеб предпочел потеснее придвинуться к столу и заняться цветной капустой.

В главном зале публика отдавала дань гораздо менее полезным для желудка яствам. За рассчитанным на по меньшей мере вдвое большее число едоков столом расположились пятеро пассажиров серебристого «вольво», мягко подогнанного Глебом к ступенькам «Таверны».

Глеб удовлетворил бы требованиям босса и покрупнее Заславского. Мгновенная реакция, стальные мышцы, сосредоточенное внимание. Полная его противоположность — Боря Штерн, статью почти не отличимый от Люкина, юркий, вертлявый, как и положено «толкачу». Обладая недюжинными связями, хороший снабженец мог выбиться — частенько так и случалось — в первые лица дела. Однако стать таковым Боря не стремился. И без того многое было подвластно этому некрасивому, с лицом, словно тронутым оспой, но наделенному замечательным обаянием сорокалетнему человеку.

Махнуть ли во Владивосток за контейнером с сопроводительной документацией на семейный скарб, куда почитающие Борину щедрость грузчики сосредоточенно набьют бочонки с икрой, — что может быть проще! Уломать начальство пригородного заводика переполовинить партию импортной бытовой электроники, предназначенной передовикам производства, — нет проблем, к обоюдной выгоде!

Однако не дело Штерна — железной рукой собирать со спекулянтов недоимки, успевая все контролировать, улаживать конфликты и не поддаваться на слезы и мольбы, когда торгаш разорится. Нехватка бойцовских качеств у Бори с лихвой возмещалась умением добыть, выпросить, выхватить то, что надо, и вовремя.

К полученным от Заславского и отшлифованным позднее Люкиным связям Штерн добавил новые и нужные знакомства. Весь этот переплетенный взаимной выгодой и оттого прочный клубок деловых отношений вращался, подталкиваемый со всех сторон многими руками. К торопливым потным ладоням после каждого оборота словно непроизвольно прилипали купюры.

Соответствие своего положения уровню способностей и свойствам своего характера Штерн сознавал. И выше своих острых, чуть оттопыренных, формой смахивающих на рысьи, ушей прыгнуть не пытался.

Глеба же Заславский поначалу держал на ставке в две тысячи постоянно тощающих рублей. Правда, ежемесячно слегка подбрасывал еще, в зависимости от дохода, во многом зависящего от успеха штерновских вояжей. Роль Бориса в укреплении финансов всей честной компании понимали все присутствующие. Но Штерн нисколько не сомневался, что грязная игра, попытки урвать через меру из общей кормушки, будут моментально замечены. Это не простится. Не спасут ни расстояния, ни крепкие связи. Деньги в руках случались большие, но прочность положения имела свою цену, хотя бывали и забавные предложения. Как в том же Владивостоке — приобрести пять тонн икры на десятку дороже договоренных семидесяти за кило, а червонец разницы разделить. Штерн не только отверг предложение, но и, оказавшись дома, выложил Люкину суть предложения. Не скрыл и подоплеки. Цитировал «рыбаков»:

— Будь Заславский на месте, сами бы тебе и думать про то заказали. А Лючок — ни рыба, ни мясо. Прикинь: тридцать тысяч! И нам двадцать — не помеха. Скажешь — цены растут. На нас не порвется, а тебе с нами жить.

Борис предпочел общественную выгоду личной и потому спал спокойно, поглядывая на Глебовы бицепсы без опаски. Хотя при виде их впечатляющего рельефа нет-нет, да и простреливала мыслишка: «А что, если прикажут — далеко зайдет атлет в экзекуции?»

Нет, пока за преступлением следовало наказание, страх побеждал корысть, и личный интерес Штерн отодвигал подальше. Каждое новое знакомство становилось известно Заславскому, а потом, естественно, Люкину. А теперь обоим одновременно. Однако было чувство: долго такое двоевластие продолжаться не может. С удивлением Борис почувствовал перемену в отношении к своей особе со стороны начальства. Его окружили вниманием, уважением, едва ли не заискивали перед ним. Набирают очки — решил Штерн. Особенно старался Люкин, суля чуть ли не вечную благосклонность. Заславский, занятый восстановлением фундамента своего всесилия, здесь явно проигрывал.