Книга и братство - Айрис Мердок

— Не звони, не вызывай такси, — сказала она. — Я легко поймаю машину, если дойду до конца улицы. Не беспокойся, не провожай меня.

— Конечно, я провожу! Куда, черт возьми, Пат засунула мое пальто?

На улице, когда такси остановилось и открылась дверца, Джерард поцеловал Роуз в губы, как часто делал, а она обняла его за шею, как часто делала.

В тот вечер Тамар рано ушла с работы. Она привыкла к своей конторе, хотя глава фирмы и называл ее «дорогушей», а одна из сослуживиц поучала, как ей следует одеваться. Неженатые молодые сотрудники не оставляли ее своим вниманием, заигрывали, но дальше этого дело не шло. Она собиралась навестить Дункана. Он прислал записку, зовя прийти снова, она позвонила, и они условились о дате.

В той ситуации, в которую Джерард втравил ее, она чувствовала себя в роли исполнительницы чужого стремления воссоединить героя и героиню, с которыми она даже не была в особо близких отношениях. Марионеткой, обыкновенным инструментом, незаметным и не ждущим благодарности. Позже, оглядываясь назад, она поняла, что не верила в свою способность помочь этому воссоединению, а просто верила в уверенность Джерарда и была рада (значит, все-таки было в этом что-то приятное), что Джерард выбрал ее для этой задачи. Однако что-то произошло и усложнило ее задачу. Она была не очень уверена в том, когда это случилось: возможно, когда Дункан крикнул: «Прекрати!» и, взяв за руку, повел обратно на диван, или сразу после этого, когда они сидели на диване и смотрели друг на друга, или, возможно, еще позже тем же вечером, когда она была дома у себя в спальне и думала о Дункане с его огромной головой и пышной гривой и нежным, смеющимся умным взглядом. Разумеется, нельзя было сказать, что она влюбилась в него, это из-за разницы в возрасте и его места в ее жизни было совершенно невозможно. Но сочувствие к нему, желание помочь и утешить росло в ней, она чаще думала о нем и могла различить в себе уже и волнение, вызываемое физическим влечением. Тамар это не тревожило. Никто не знал об этом ее чувстве, в конце концов, легком и безобидном, и никогда не узнает. Подобное смутное чувство она испытывала в юности в безнадежных ситуациях к учителю в школе, к Леонарду Ферфаксу, к Джин, даже к Джерарду и знала, все эти увлечения вполне невинны, легко утаиваются, подавляются и проходят. На вечеринке в Ночь Гая Фокса она сначала очень волновалась, придет ли он, а после, когда он пришел, чувство удовольствия и некоторого страха заставило ее избегать его, «мечась по дому, как кошка», по выражению Патрисии. Когда в темноте, в самом конце фейерверка, он сжал ее ладонь, Тамар обдало теплой волной радости. Они не обменялись ни словом и скоро разошлись по домам поодиночке. Вспоминая этот случай, она была растрогана его, как она понимала, желанием подбодрить ее. Она решила не идти к нему, пока не получит четкого приглашения. Когда оно пришло, ей было приятно, но в то же время зародилось сомнение, а не продиктовано ли оно обязательной вежливостью.

А пока произошло еще кое-что; она получила чек на крупную сумму из Нью-Йорка от Джоэла Ковица; чек пришел, хотя, по словам Джоэла, он сам подписал его, от Еврейского образовательного фонда. Тамар понимала, что обязана чеком Джин, и не верила ни в какой образовательный фонд. Она вскрыла конверт за завтраком, и мать, как всегда, когда ей приходила почта, следила за ней. Вайолет вцепилась в чек и порвала бы, не успей Тамар выхватить его, пообещав, что вернет Джоэлу, как ей все равно пришлось бы сделать. Отослав чек обратно Джоэлу с соответствующим выражением благодарности, она засомневалась, правильно ли поступила и не лучше ли было, не считаясь с матерью, положить эти деньги на свой банковский счет. Она задумалась над тем, насколько основательными были причины, побудившие ее это сделать. Когда Тамар решила, что должна уйти из Оксфорда, она отнеслась к этому как к сугубой жертве, долгу, чему-то абсолютно неизбежному. Думать, что в этом не было такой уж необходимости, было мучительно. Вайолет открыла ей их финансовое положение, и Тамар детально изучила его. Оно оказалось очень серьезным. Вайолет устроиться на приличное место не могла, дядя Мэтью умер, так что работа Тамар была совершенно необходимым условием сохранения в банке доверия к ним. Тамар понимала, почему мать не принимает помощь. Не забыла она и как Вайолет кричала: «Я достаточно сделала для тебя!» Это был вопрос чести.

На этот раз квартира Дункана выглядела иначе. В гостиной горели три лампы, в камине пылал огонь. В комнате хотя и было пыльно, царил порядок, даже груды книг вернулись на полки. На кухне, которую Дункан продемонстрировал Тамар первым делом, когда она пришла, было немного почище и опрятней, хотя окончательно справиться с застарелым хаосом Дункану было не по силам.

Тамар, подавив искушение оставить у себя, вернула постиранный и отглаженный большой белый платок, который унесла в прошлый раз. Они сидели на диване, придвинутом поближе к огню, Тамар — поджав ноги под себя, из-под юбки выглядывает тонкая лодыжка и туфелька с пряжкой — читала переданное ей Дунканом письмо адвоката Джин, который требовал от Дункана совместного обсуждения условий развода.

Предыдущей ночью Тамар видела необычно живой сон. Ей снилось, что она потерялась в круглом здании отеля, «высокого, как Вавилонская башня», и не могла найти свой номер и даже вспомнить, на каком он этаже. В отчаянии и тревоге она торопливо бегала вверх и вниз по лестницам и винтовым коридорам, разглядывая таблички на дверях и толкаясь в них, но двери были заперты. Наконец она нашла как будто нужную дверь и толкнула ее. Дверь открылась в маленькую ванную комнату. В ванне, в которой не было воды, лежала женщина в длинном красном платье и черной ажурной маске на лице. Сидевшая возле ванной женщина с каштановыми волосами и в очках, одетая, как сиделка, молча и враждебно оглянулась на Тамар. Она сразу поняла, что женщина в ванне, которая была без сознания или, может, мертва, — жертва какой-то страшной болезни, вроде чумы, скрываемой администрацией отеля. Отступив в ужасе от двери, Тамар увидела позади себя высокого худого человека с белокурыми, почти белыми волосами и очень светлыми голубыми глазами. Тамар подумала, что это врач, потом: «это мой отец» и он «исландец»! В следующий миг высокая фигура двинулась прочь и с ритуальной неспешностью коснулась ладонью стены коридора. Стена отъехала назад, открыв помещение, в котором Тамар узнала внутренность огромного стального сейфа. Отец вошел в него, стена вновь закрылась, и Тамар напрасно колотила в нее кулачками. Пытаясь понять, что означал ее сон, Тамар решила, что сиделка — это, конечно, Вайолет, а женщина, лежавшая в ванне. — Джин в красном и черном, как на балу. В этих двоих заключалась вся зловещесть, томительно-жуткая нереальность и (как чувствовала Тамар) нечистая неоднозначность сновидений. Другое дело отец; он редко снился ей, а когда такое случаюсь, с его образом связывалась некая чистота и несомненность, некая невинность, словно бы это действительно была не просто иллюзорная эманация подсознания, а реальный, периодически появляющийся гость из иного мира. Он неизменно был высок (хотя прежде ни разу не был исландцем), всегда благожелателен, хотя неизменно ускользал. Тот сон неожиданно и еще живей вспомнился сейчас Тамар, когда она сидела рядом с Дунканом на диване и читала важное письмо. Она подумала, что, может, отец действительно исландец, что раньше как-то не приходило ей в голову. Он явился в образе врача возле умирающей или умершей пациентки. Тамар тогда подумалось: может, он умер. Во сне он вошел в стальную камеру и дверь за ним закрылась. Она допускала вероятность того, что он мертв, но прежде никогда не задумывалась над этим всерьез. Она так нуждалась в нем и хотела верить, что он еще жив и существует где-то на свете. Возможно, он пришел к ней во сне, чтобы попрощаться. В странном жесте, когда он дотронулся ладонью до стены, была некая таинственная окончательность. Сейчас она подумала: он мертв, ее рука, державшая письмо, задрожала, другой рукой она коснулась рукава Дункана и обратила к нему встревоженное лицо.

Дункан взял у нее письмо и положил на пол. Он получил его утром. Конечно, он предполагал, что Джин предпримет такой шаг, но уверен не был. Он понял, что не в состоянии ни идти на работу, ни сидеть целый день дома и обдумывать новую ситуацию. Он повторял себе, как бывало прежде: он должен выжить, не дать тем двоим убить себя. Но сейчас фигура Краймонда, которая постоянно стояла перед его глазами и, вызывая в нем ярость, тем самым не давала ощутить окончательность потери, отошла в сторону: он видел только Джин, ушедшую Джин, его дорогую Джин, хладнокровно и бесповоротно порывающую всяческую узаконенную связь с ним. В то же время, казалось, слабое дуновение тепла, которое ничего не знало о смерти любви, донеслось от нее, пробуждая слабые чистые ожидания и воспоминания: как она бежала ему навстречу, когда он возвращался домой по вечерам, обнимала его за талию и потом они рассказывали друг другу, как провели день. Они были счастливы. Он все пытался «набраться мужества», «признать это наконец», понять, что случившееся — «правда». Сейчас, когда все надежды рухнули, он видел, как все-таки сильны они были. Предстоит отвечать на письмо адвоката, писать кошмарное заявление об отсутствии претензий, соглашаться на отвратительные условия, и все, чтобы помочь Джин больше никогда не видеть его, не думать о нем. Он сделает это ради нее, а потом покончит с собой, сказал он себе. О Краймонде он перестал думать. Факт непоправимой потери, вставший теперь перед ним, как черная скала, отправил Краймонда в небытие, как скоро отправит туда и Дункана.