Кот и крысы - Далия Трускиновская

– Ваша милость, она вас домогается. Настырная кубасья.

Архаров тихо фыркнул - коли пущено в ход байковское наречие, стало быть, архаровцы сильно недовольны.

– Проси, - буркнул он и изготовился к краткой беседе. То есть, напустил на лицо суровость и встал, чтобы выглядеть повнушительнее.

Тимофей отступил, пропуская в кабинет женщину, судя по стремительной походке - молодую. Тут же стоявший у дверей Макарка потянул носом и поморщился, Клаварош изумленно округлил глаза, а Левушка на полуслове онемел.

Благоухая парижским ароматом, в кабинет Архарова ворвалась дама лет двадцати трех на вид, одетая в темное, даже не определить словами, какого цвета были ее юбки и накидка. Она не смотрели по сторонам из-под легкого шелкового капюшона, ни даже прямо перед собой, а почему-то в пол. Быстро пройдя, чуть ли не пролетев через кабинет, она чудом остановилась у стола.

Из-под накидки появилась рука, сжимавшая собранную сверху в складки ткань небольшого мешка. Мешок был опущен на архаровский стол, прямо на важные бумаги.

Дама, не поднимая глаз, повернулась и быстрым шагом устремилась в еще открытую дверь. Тимофей только успел шарахнуться - и ее уже не стало.

– Держите ее! - закричал Левушка, когда уже было поздно останавливать.

– Стоять! - тут же раздался голос Архарова.

– Но это же Тереза Виллье!

– Ну и что? - Архаров помолчал и в такой тишине, какая в его кабинете стояла крайне редко, произнес: - Мы знаем, где ее искать.

– Это… - Левушка протянул руку к мешку, но продолжать не стал.

– Сдается, да. Погляди, Тучков.

Левушка развязал мешок, накренил его, и на стол выкатилось несколько серебряных рублей.

Никто, кроме Архарова, Левушки и Клавароша, не знал, что часть сокровищ сундука, из-за которого погиб митрополит Амвросий, оказалась у француженки и легла в основу ее финансового благополучия.

Клаварош первым сообразил, что это за деньги.

– Bete comme ses pieds! - воскликнул он.

– Вот именно! - подтвердил возмущенный Левушка. В конце концов, Архаров заслужил хотя бы скромного «merci», коли уж не светского «je vous remercie».

– Чего? - хором спросили Ушаков и Демка.

Устин же просто онемел.

Архаров молчал, глядя мимо мешка.

Лишь сейчас он запоздало почувствовал, как в нем, где-то в глубине крупного тела, нечто ощущается болезненной судорогой, сжимается, закручивается в шар и каменеет, наподобие ядра. И сам он, весь, с головы до пят, наливается этой гранитной тяжестью: лоб, кулаки…

Левушка взглянул на него - и замахал на всех руками, выгоняя из кабинета. Архаровцы, не в состоянии закрыть разинутых ртов, безмолвно вымелись, и последним, закрыв за собой дверь, скрылся Левушка.

Он еще прогнал всех немного вперед по коридору и тогда лишь заговорил.

– Господи, какая несусветная дура! - воскликнул он. - Как же теперь быть-то?

Левушка имел в виду все сразу - и состояние архаровской души, и дальнейшую судьбу денег.

Оставить их себе Архаров не мог - они ему никогда и не принадлежали. Раздать архаровцам теперь, когда все они состояли на службе и имели оклад месячного содержания, - тоже было бы странно. Разве что фонарей новых на них понаставить, проведя по бумагам, как пожертвование некого благодетеля, пожелавшего остаться неизвестным.

Архаровцы ничего не понимали, только видели - дело нешуточное.

Наконец дверь кабинета отворилась, на пороге встал обер-полицмейстер с мешком. Хмурый, как черная грозовая туча, от которой солнечный летний день вдруг делается ледяным и холодным осенним вечером.

– Устин, поди сюда, - позвал он. - Держи. Раздашь нищим и на храм, хоть бы на Всехсвятский.

– Николаша, там же не менее тысячи рублей… - прикинув по размеру и тяжести мешка, сказал Левушка.

– Мне они без надобности.

Устин принял мешок, после чего Архаров вернулся в кабинет и дверь захлопнулась.

– Ловко… - прошептал Левушка.

Архаровцы же вдруг развеселились.

– Устин Трофимович! Подай на бедность! А вот мне - руки-ноги ядром отшибло, один кляп, да и тот покляп! Сотенку на пропитание! Пожалуй убогому! А вот мне, я турку воевал! Век за тебя молиться стану! - загалдели они, пытаясь выхватить мешок. Устин прижал его к груди и, не желая понимать шутки, бегом кинулся прочь.

Левушка побежал следом.

Он поймал бывшего дьячка уже на улице.

– Устин, хватит дурить. Сдай мешок Шварцу, - велел он. - Потом отнесем сколько-нибудь во Всехсвятский храм…

– Нет! - выкрикнул Устин. - Не велено!

– Нищим, что ли, раздашь?

Устин задумался. Очевидно, вспомнил свою драку с нищими у Варварских ворот, после которой недели две не сходили синяки и еще какое-то время шатались два зуба.

– Нищим, да, - произнес он. - Нищеты своей не ведающим…

Левушка с большим подозрением посмотрел на него. В глазах Устина засветился знакомый огонек. Такой же, как в чумную пору, когда он был полон желания положить душу свою за други своя, служить прекрасной затее и всей жизнью искупить гибель Митеньки.

– Верши… - сурово предупредил Левушка.

Устин покивал, но видно было, что мыслями он вознесся в какие-то опасные высоты.

– Ты хоть до поры подержи деньги на Лубянке, - попросил Левушка.

Устин задумался и помотал головой. Пришлось жестко взять за плечо и препроводить обратно в полицейскую канцелярию.

Но там Левушку окликнул вернувшийся Федька, он отвлекся, а когда стал искать взглядом Устина - того уже не было.

* * *

Саша Коробов к архаровским полицейским делам привлекался редко. Полицмейстер получал немало писем, читать их не любил, отвечать - ненавидел, и письма занимали все служебное время Саши. А неслужебное - книги. Все-таки он не оставил мысли вернуться в университет, но хотел подкопить денег, чтобы уж потом ничто не отвлекало от учебы. Да и подлечиться.

Архаров поселил его у себя на Пречистенке в одном из флигелей, это Сашу очень устраивало, с одной стороны - он всегда был под рукой у начальства и не платил за квартиру, с другой - был достаточно далеко, чтобы устроиться так, как считал необходимым. И первым делом он завел библиотеку.

Та, что у него была раньше, погибла в чумную осень - дом, откуда Сашу увезли в барак, остался вообще без хозяев, был сочтен выморочным и сожжен во избежание распространения заразы. Но хилый студентик, всем на удивление, выжил и вернулся на пепелище. Погоревав о книгах, Саша стал думать - куда же теперь деваться. Университет был закрыт, родня вся пропала, пришлось брести обратно к Донскому монастырю, к доктору Самойловичу, и тот приставил его ухаживать за больными. Сиделка из Саши не получилась, и Самойлович был рад представить его Архарову как человека грамотного. Только про любовь к книгам забыл сказать. Сразу после чумы это было в Коробове серьезным недостатком - он подбирал и тащил домой всякий печатный товар, мало заботясь, что раньше за него хватались чумные руки. А полоскать книги в уксусе, убивающем чуму, он не мог, и коптить их в дыму от навозного костра - тоже.

Саша тосковал по лекциям, вспоминал с умилением, как лазил с профессором Поповым в астрономическую обсерваторию, где учился наблюдать небесные явления. Он раздобыл у приятелей сохранившиеся лекции по физической и геометрической астрономии, читал их, вздыхал, но чем дальше - тем более наука делалась несбыточной мечтой.

Случалось, в свободное время Саша приходил на Моховую, к университетскому зданию, давно обветшавшему и ставшему тесным, смотрел с завистью на молодых студентов, только что из гимназии, бойко трещавших на французском и ввертывавших в речь латинские афоризмы. Это было грустно. Саша знал, что учиться с утра ло вечера ему уже просто не под силу. Однако учился, как мог, и тем утешался…

День его на взгляд архаровцев был скучен, как у немца-булочника. Прочитав с утра вслух те письма, которые требовали ответа, записав вкратце, что велел отписать Архаров, Саша потом делал черновики и нес их Архарову на одобрение, если дело было срочное, прямо в полицейскую контору. Если не слишком срочное - черновики ждали до утра, а Саша погружался в свои безнадежные астрономические и прочие штудии. Одновременно учил французский и английский языки - у французов и англичан выходили прелюбопытные научные книги.

Словом, коли взглянуть со стороны - бывший студент Коробов жил, как у Бога за пазухой.

Гениальное решение Демки Костемарова и Устина Петрова переодеть его в девичье платьице было для Саши подобно снегу, среди летнего полдня рухнувшему рассыпчатым комом на голову. Да еще и Архаров прикрикнул… что делать, пришлось идти в чулан с маскарадными припасами и наряжаться…

Девочка из него получилась самого нежного возраста - лет четырнадцати, не старше, тоненькая, застенчивая. Поверх чуть-чуть для приличия напудренных и собранных сзади в косицу волос нахлобучили кокетливый чепчик, прикололи его шпильками, косицу же распустили и выпустили с боков небрежные прядки.

Поскольку припасливый Шварц имел также белила с румянами, Демка, раздухарившись, сделал из бледного кабинетного читателя книг вполне румяную девицу и даже изготовил из бумажки, замазав ее чернилами, мушку. Налепил ее на Сашу Максимка-попович, утверждая, будто это «плутовка», чье место возле рта, но получилась уж скорее «проказница», потому что Саша не давался, и мушка оказалась почти на подбородке.