Человек смотрящий - Марк Казинс

символом печали. То и другое было частью элитарного дискурса эпохи и может поведать о могуществе власть имущих и общественном устройстве, но их значение этим не исчерпывается. И то и другое рисует образ коленопреклоненного человека. И то и другое обнажает сокрытое – людскую беспомощность перед лицом горя или неравенства. В следующей главе мы поговорим о том, к чему ведет вопиющее неравенство. Стоит лишь перевернуть страницу XVII столетия – и вы обнаружите многое из того, что нельзя увидеть глазами, к примеру свободу, равенство и братство.

Глава 10

Как смотрели в XVIII веке: гранд-туры, Просвещение, индустриализация, революция, полеты

В XVIII столетии люди читали и слушали. Появились первые газеты на английском языке – ежедневная лондонская «Дейли курант» (The Daily Courant) и еженедельная американская «Бостон ньюс-леттер» (The Boston News-Letter). Повсеместно стали возникать национальные библиотеки. Музыканты получили в свое распоряжение новый инструмент – фортепиано. Слух знати услаждали «Бранденбургские концерты» Баха (1685–1750) и «Музыка на воде» Генделя (1685–1759), потом пришло время Моцарта (1756–1791), а в конце века взошла звезда Бетховена (1770–1827). Опера была тогда элитарной разновидностью музыки «на случай». Заключались мирные договоры, но и войн тоже хватало: Швеция сражалась с Россией; Османская империя, все еще могущественная, – с Персией (и с той же Россией); Англия – с Францией и своими американскими колониями; Франция – с половиной Европы; Война за австрийское наследство затронула многие страны, даже далекую Индию. Империя Великих Моголов трещала по швам. Иезуиты не растерялись и включили Индию в свои миссионерские маршруты. Эти своего не упустят.

Может сложиться впечатление, будто XVIII век лучше вписался бы в книгу не о зрении, а о других чувствах, так стоит ли на этом веке останавливаться, не перепрыгнуть ли сразу в богатое визуальными эффектами XIX столетие, когда родились фотография и кинематограф, солнечная живопись импрессионистов? Не будем спешить. Возникший ранее специфический «городской» способ видения продолжал развиваться. Подобно европейцам предшествующих столетий, немецкие, шотландские, ирландские эмигранты в Америке видели все по-новому. Появление новых городов, таких как Цинциннати и Вашингтон, заложило основы нового ви́дения; да и старую Венецию живописец Каналетто сумел увидеть сквозь призму гиперреализма. Незабываемые образы английского художника-сатирика Уильяма Хогарта внесли свой вклад в область комического изображения. Ну и конечно, наука не стояла на месте.

Наряду с преемственностью имело место новаторство: новые общественные течения, люди, идеи вызывали к жизни и новую визуализацию. В этой главе речь пойдет о девяти ключевых факторах столетия: путешествия и гранд-туры; Дэвид Юм; Дени Дидро и Просвещение; российская императрица Екатерина Великая; промышленная революция; французская революция; визуальная пропаганда; рабство; и первые полеты. Невозможно говорить о том, что в те годы острота зрительного восприятия притупилась, и правильнее всего сравнить XVIII век с картинной галереей. Но судьба этой картинной галереи была предрешена.

Гранд-туры

Если бы в то время вы были индейцем-алгонкином или австралийским аборигеном, жизнь неузнаваемо менялась бы у вас на глазах. Прежде алгонкины промышляли охотой на просторах Квебека, передвигаясь на каноэ и тобоганах, но начиная с 1603 года они вошли в контакт с французами, и в результате многие занялись мехоторговлей и обратились в христианство, хотя и специфическое, с элементами традиционных верований. Полукочевые племена австралийских бушменов все дни проводили под открытым небом, и ничто не заслоняло им горизонт, но они жили в изоляции от других народов и земель. Потом явились британцы, и жизни под стеклянным колпаком пришел конец.

С наступлением XVIII века воображение состоятельных жителей Северной Европы из аристократических и буржуазных слоев стало принимать все более центробежный характер. Молодые люди (преимущественно юноши) из Великобритании, Скандинавии и Германии отправлялись в Венецию, Рим и Помпеи – не как крестоносцы былых времен, не для того, чтобы поклониться христианским святыням, а, скорее, как упомянутые в предисловии к книге японские туристы, желающие увидеть Европу, вернее – в случае юношей XVIII века, – посмотреть на руины римской цивилизации, наследниками которой они себя считали. В культуре аборигенов вынужденное скитание – часть долгого, изнурительного обряда инициации, в ходе которого психика молодого человека испытывается на прочность; только с честью выдержав шоковую закалку тела и духа, он может претендовать на звание взрослого мужчины. Отправлявшиеся в путешествие молодые европейцы желали не столько проверить себя, сколько отшлифовать, добавить последний штрих к портрету образованного юноши из хорошей семьи; а заодно других посмотреть и себя показать.

Джованни Панини. Картинная галерея с видами античного Рима. 1758 / Louvre, Paris, France © Bridgeman Images

Легко поддаться искушению объявить их гламурной молодежью своего времени, однако тогдашние книги, вроде «Путешествия по всему острову Великобритания» (1724) Даниэля Дефо, заново приучали читателей к мысли о том, что путешествие призвано расширять кругозор. Путь из Англии на континент и далее через Альпы в Италию позволял воочию увидеть, как меняются пейзажи, климатические и геологические условия, флора, культура, люди. Зоркий путешественник подмечал различия и тем самым многому учился. Гёте, предпринявший в 1786 году путешествие в Италию, писал, что жажда увидеть эту страну постепенно превратилась «в своего рода болезнь, излечить от которой… могло лишь непосредственное лицезренье». Непосредственное лицезренье! В этом вся соль. Итальянское Возрождение создало для континентальной Европы богатейший банк образов; благодаря живописным копиям и особенно гравюрам эти образы получили широкую известность (чаще всего в виде черно-белых репродукций). Представьте себя на месте любителя искусства, который наконец своими глазами увидел Рим. Представьте, что вы впервые идете по улицам Вечного города. Что он обступает вас со всех сторон.

Картина Джованни Панини с изображением гигантской художественной галереи помогает нам понять, что чувствовал путешественник, попав в Италию. Крошечные фигурки в респектабельных костюмах XVIII века в нижней части полотна словно чудом попали в чрево кита, превратились в пигмеев под гнетом собственного бессознательного и всего, что они видят вокруг и что еще надеются увидеть. Справа – знаменитая скульптура «Лаокоон», дальше виды Пантеона, Колизея, Римского форума. Не правда ли, это немного напоминает ваш детский альбом для наклеек? Сперва страницы в нем девственно-чистые, потом на них одна за другой появляются картинки-стикеры любимых футболистов, или спортивных автомобилей, или – с поправкой на то время – виды городов, архитектурные пейзажи, древние руины и скульптура: своего рода дистиллят внутреннего зрения привилегированного путешественника XVIII века. На его основе будут созданы многие знаменитые книги той эпохи.

И это приводит нас к одному весьма корпулентному шотландцу, который к тридцати годам уже сформулировал многие из своих оригинальных идей.