Ферма трупов - Патрисия Корнуэлл

Я замерла и уставилась на сестру.

— Знаешь, иногда я тебя собственными руками пришибить готова.

На лице Дороти отразилось изумление и даже легкий испуг. Я еще никогда не выказывала свой гнев так явно, не подставляла сестре под нос зеркало, чтобы она увидела наконец свое ничтожное, самовлюбленное существование моими глазами. Однако проблема была в том, что она и не подумала взглянуть на себя со стороны.

— Конечно, ведь не у тебя новая книга выходит буквально со дня на день. Я отправляюсь в рекламный тур, и что мне отвечать, если меня спросят о дочери? А как, по-твоему, к этому отнесется мой издатель?

Я оглядывала разложенные вещи, прикидывая, что еще можно уложить в чемодан.

— Мне совершенно до лампочки, как к этому отнесется твой издатель, Дороти. Мне вообще наплевать, что он там себе думает.

— Это может серьезно навредить моей работе. — Она меня как будто не слышала. — Пресс-агенту точно придется все рассказать, чтобы он мог выработать оптимальную стратегию поведения.

— О Люси ты ему и слова не скажешь.

— Ты очень грубо со мной обращаешься, Кей.

— Может быть.

— Видимо, для того, кто целыми днями кромсает людей, такое поведение привычно, — съязвила она.

Я подумала, что надо положить Люси мыло — в «Эджхилле» не будет такого, которое ей нравится. Зайдя в ванную — голос Дороти преследовал меня и там, — я взяла несколько упаковок «Лазло» и «Шанель».

Потом я заглянула в спальню Люси — племянница сидела в кровати, опираясь на подушки.

— Ты уже проснулась? — сказала я, целуя ее. — Я уезжаю через пару минут. Машина за тобой и мамой придет чуть позже.

— Что делать со швами на голове?

— Через несколько дней их можно будет снять. Я уже обо всем договорилась, персонал клиники полностью в курсе твоей ситуации.

— Волосы как будто болят. — Она коснулась макушки и скорчила гримасу.

— Это из-за повреждения нервных волокон. Постепенно пройдет.

В аэропорт я опять ехала по тоскливому, мелкому дождику. Размокшая каша палой листвы покрывала тротуары, похолодало градусов до одиннадцати-двенадцати.

Из Ричмонда не так-то много прямых рейсов, и пересадку иногда приходится делать в стороне от выбранного маршрута, поэтому лететь пришлось сперва в Шарлотт. В Ноксвилл я добралась только к вечеру. Погода здесь мало чем отличалась от ричмондской, разве что было еще холоднее.

Я поймала такси. Местный водитель, называвший себя Ковбоем, оказался самодеятельным музыкантом. Пока мы добирались до «Хайятта», он успел рассказать мне, что сам сочиняет песни и исполняет их под аккомпанемент пианино, что жена каждый год обязательно вытаскивает его в Чикаго и что он часто подвозит дамочек из Джонсон-Сити, приехавших за покупками. Тронутая такой патриархальной простотой, навсегда утраченной мной и мне подобными, я оставила ему особенно щедрые чаевые. Зарегистрировавшись в отеле, я снова вернулась в такси и отправилась в ресторан «У Калхуна», обещавший «чудесный вид на реку Теннесси и лучшие ребрышки в США».

Внутри было не протолкнуться, и мне пришлось ждать столика у барной стойки. Оказалось, что я попала на встречу выпускников местного университета. Куда ни глянь, повсюду мелькали ярко-оранжевые свитера и куртки, мужчины и женщины всех возрастов пили, смеялись и обсуждали сегодняшнюю игру. Бурное смакование наиболее волнующих моментов доносилось отовсюду и, если не прислушиваться к какому-нибудь одному разговору, сливалось в сплошной, неумолкающий гвалт.

«Волонтеры» разгромили «Бойцовских петухов», и исход их битвы не уступал по своему значению исходу любого сражения в истории человечества. То и дело кто-нибудь из моих соседей в бейсболках с университетской символикой вдруг обращался ко мне, ища подтверждения этой истины, и я с готовностью кивала и поддакивала. Признание, что я попросту не видела игру, они, пожалуй, сочли бы равносильным государственной измене. Только часам к десяти, когда мое нетерпение уже достигло верхнего предела, я наконец заполучила вожделенный столик.

В тот вечер я не заказывала ничего итальянского или диетического. Последние несколько дней я питалась кое-как и сейчас, кажется, съела бы целого слона. Я заказала свиные ребрышки, сдобные лепешки и салат. Стоявшая на столе бутылочка теннессийского острого соуса так соблазнительно посматривала на меня, что я не устояла перед искушением. Напоследок я попробовала сладкий пироге виски «Джек Дэниелс». Ужин получился просто замечательным. Все это время я сидела в тихом уголке при свете лампы с цветным стеклянным абажуром и любовалась рекой, которая жила какой-то своей жизнью: в темной воде отражались огни автомобилей, проезжавших по мосту, полосы света вспыхивали то ярче, то слабее, как будто под неслышную мне музыку.

О расследовании я старалась не вспоминать, но ярко-оранжевые куртки плясали вокруг язычками пламени, и мне виделась клейкая лента, стягивающая хрупкие запястья Эмили, закрывающая ей рот. Я не могла избавиться от мыслей о нелюдях, содержавшихся в тюрьме Аттики, о Голте и о других жутких маньяках. Ноксвилл перестал казаться безопасным городом. Наконец я попросила официанта вызвать для меня такси.

Моя тревога только усилилась, когда я, простояв на крыльце пятнадцать минут, потом полчаса, так и не дождалась Ковбоя. Его, видимо, поманили иные горизонты, и в полночь я все еще одиноко томилась у входа, провожая взглядом расходившихся официантов и поваров.

В который раз я заглянула обратно в ресторан.

— Я жду вызванного такси уже больше часа, — обратилась я к молодому парню, вытиравшему барную стойку.

— Что вы хотите, мэм, — встреча выпускников.

— Я понимаю, но мне необходимо вернуться в отель.

— Где вы остановились?

— В «Хайятте».

— Там есть своя транспортная служба. Позвонить им?

— Да, пожалуйста.

Подъехал микроавтобус, курсировавший по всему городу и подбиравший постояльцев отеля. За рулем сидел словоохотливый юнец, всю дорогу пытавший меня вопросами все о том же не виденном мной матче, а я думала — как легко может получиться, что принимаешь помощь совершенно незнакомого человека, а он вдруг оказывается каким-нибудь Голтом или Банди. Именно так погиб Эдди Хит. Мать послала его в магазин за банкой консервированного супа, а через несколько часов мальчика нашли обнаженным, с простреленной головой. Клейкая лента в деле тоже фигурировала, однако ее цвет остался неизвестным — увидеть ее нам не довелось. Голт зачем-то обмотал лентой руки уже мертвого мальчика, но снял ее перед тем, как избавиться от тела. Смысл этой странной игры мы так и не разгадали. Впрочем, смысл в проявлениях извращенных фантазий удается отыскать редко. Зачем, например, использовать висельную петлю, а не что-то более простое и безопасное? Почему клейкая лента должна быть непременно ярко-оранжевой? Поразмышляв, могли Голт применить что-то подобное, я решила, что такое вполне на него похоже. Он любил яркие жесты, и ему определенно нравилось связывать людей.

Вполне в духе Голта было и убийство Фергюсона, и кожа Эмили, подброшенная в морозилку полицейского. А вот сексуальное насилие над девочкой не переставало меня беспокоить. Голт убил двух женщин, не проявив к ним никакого сексуального интереса. Он раздел и искусал только мальчика. Именно Эдди он похитил внезапно, без подготовки, для удовлетворения своих противоестественных наклонностей. И в Лондоне Голт — если это действительно был он — тоже напал на мальчика.

В баре отеля толпился народ, в холле мелькали чьи-то оживленные фигуры. На своем этаже я услышала разносившиеся по коридору взрывы смеха и потихоньку прошмыгнула в номер. Я подумывала, не посмотреть ли на ночь какой-нибудь фильм, но тут завибрировал лежавший на комоде пейджер. Наверное, это Дороти пытается до меня дозвониться, решила я. А может быть, Уэсли. Высветившийся номер начинался с кода 704 — абонент находился на западе Северной Каролины. «Марино», — удивленно подумала я. Усевшись на кровать, я перезвонила, с волнением ожидая ответа.

— Алло, — произнес мягкий женский голос.

Сбитая с толку, я молчала.

— Алло?

— Я отвечаю на сообщение, — пробормотала я. — Э-э… ваш номер был на моем пейджере.

— Это доктор Скарпетта?

— С кем я говорю? — спросила я, хотя уже поняла с кем. Я уже слышала этот голос в кабинете судьи Бэгли и в доме Стайнеров.

— Это Дениза Стайнер, — ответила она. — Извините за поздний звонок, но я так рада, что нашла вас.

— Откуда у вас номер моего пейджера? — На моей визитке его не было, потому что иначе мне названивали бы каждые пять минут. И вообще я мало кому его давала.

— Мне дал его Пит. То есть капитан Марино. Мне сейчас так тяжело, и я подумала, что, возможно, от разговора с вами мне полегчает. Простите, что я вас побеспокоила.