Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов

«Отсутствие одиночества при полной почти одинокости», – вот как писал о себе Георгий Шенгели в еще не худшем для него 1924 году. Выражения «круг Шенгели» или «поэты круга Шенгели» – по отношению к нему противоестественные. Хотя у него были и друзья, и ученики. Что было на «лабораторном столе» у Шенгели – можно сказать точно: зримость образа, точность слова, рассчитанность ритма.

Зримость образа: «глаз-алмаз», говорил о нем Макс Волошин.

Точность слова: запасники всех словарей, включая научные и технические – когда будет составлен словарь языка русской поэзии ХХ века, то самые малочастотные слова будут там иллюстрироваться примерами из Шенгели.

Рассчитанность ритма: стиховедением Шенгели профессионально занимался всю жизнь, ученые цитируют его книги с уважением, а поэты с издевательством – разве можно учебниками научить писать настоящие стихи? Шенгели на такие издевательства отвечал четко: есть правильные стихи – те, в которых соблюдаются (или осознанно нарушаются) правила звукового ритма, принятые в данной культуре; и есть хорошие стихи – те, в которых этот звуковой ритм удачно взаимодействует со смысловым и эмоциональным ритмом. Наука о том, что такое правильные стихи, существует две с лишним тысячи лет; наука о том, что такое хорошие стихи (и что такое смысловой и эмоциональный ритм), начинается на наших глазах; Шенгели заложил в нее два-три первых камня, и лингвистика наших дней подтверждает: заложил точно и прочно. Считал ли он свои стихи хорошими? Конечно, считал – иначе бы он их не писал…

Шенгели поддерживал дружеские связи с И. Северяниным, В. Брюсовым, Н. Гумилевым, А. Грином, А. Ахматовой, К. Паустовским, М. Волошиным, О. Мандельштамом, В. Ходасевичем, В. Катаевым, М. Кузминым, В. Нарбутом, И. Рукавишниковым, Ю. Олешей, Э. Багрицким и другими известными литераторами России. И многие из них его высоко ценили – за литературный талант, работоспособность, человеческую теплоту. Его учениками называли себя Марк Тарловский, Арсений Тарковский, Аркадий Штейнберг. Его недругами были РАПП, ЛЕФ и «вся советская власть». Его стихи перестали печатать за двадцать лет до смерти автора. Его первой любовью в поэзии был сонет. Среди тех поэтов, стихи которых он любил, был Сергей Есенин, с которым он неоднократно пересекался на литературных мероприятиях.

24 октября 1925 года в московском Центральном доме работников просвещения (Леонтьевский пер., 4) Георгий Аркадьевич Шенгели читал доклад «О современной литературе». На этом же литературном вечере выступали поэты с чтением своих стихов, в том числе и Сергей Есенин.

Вступительное слово «Поэзия наших дней» Шенгели произнес на литературном вечере в Политехническом музее, который состоялся там 29 ноября 1925 года. Среди заявленных поэтов различных школ и направлений был назван также Есенин – вне всяких групп.

А через месяц, 28 декабря 1925 года, Сергея Александровича не станет, и Георгий Аркадьевич будет проводить под своим председательством вечер его памяти в аудитории Коммунистической академии.

А незадолго до того Шенгели избирался председателем Всероссийского союза поэтов и на вечере Сергея Есенина в Союзе писателей (Дом Герцена) слушал поэму «Анна Снегина». М. Ройзман вспоминал, что Шенгели был удивлен, что эта поэма большого мастерства не была понята слушателями. Предложил Есенину выступить с чтением этой поэмы перед членами Союза поэтов. Есенин начал отказываться, но потом согласился.

Георгий Аркадьевич Шенгели высоко ценил поэзию Есенина. В книге «Маяковский во весь рост» он писал, что его творчество «несоразмерно талантливее, глубже, сложнее, богаче Маяковского». В 1940-х годах он готовил свою книгу воспоминаний, в которую должен был войти также очерк о Сергее Есенине. К сожалению, он так и остался ненаписанным…

Но доставались Есенину от Шенгели не только одни похвалы, а перепадали ему иногда и «сочные» выражения, которые, помимо Маяковского, адресовались и некоторым другим поэтам, к примеру, таким, как Мариенгофу, Пастернаку, Антокольскому, а заодно – и Сергею Есенину. Одним – за их усиленное насаждение приемов имажинизма, а другим – в частности Пастернаку и Антокольскому – за их переводы французской поэзии с довольно откровенной «отсебятиной». В августе 1922 года в петроградском альманахе «Утренники» Георгий Шенгели резко выступил в статье «Да он голый» против поэтического творчества имажинистов. “Их стихи – каталог образов”, – писал он, – их стихи читаемы без ущерба в любой последовательности строк сверху вниз и снизу вверх, и вперемежку. Их ритм “автономен”, т. е. ничего не выражает, отдираясь, как кожа мятого апельсина, от смыслового и эмоционального рельефа. Их созвучия – “приблизительны”, т. е. плохи, ибо легки: ведь уложить в необходимом сцеплении фразу в тесные границы обязательной рифмы, отрепарировать высказываемое, продумать, прочувствовать, взвесить трудновато. Их утверждения нелепы, их нарочитые “совершенные нелепости” – бездарны. Нет ничего легче, как утверждать, что по свету бродят “шарлатан и разбойник”, потому что “колосьям режут горла серпом”, или выкрикивать, что “дважды два пять”. Скудность их домыслов, их тем поразительна… Разврат словесный ширится, укореняется, общественная мысль расшатывается, уменье ясно выражаться, а значит, и ясно мыслить, уменье и не без того невеликое, испаряется. Стихописание захлестывает все новые и новые слои: оказывается – легко! Не пора ли отрезвиться? Не пора ли приклеить голым королям фиговые листки общественного невнимания?..»

Таковы в то время у писателей были методы отстаивания своих принципиальных творческих позиций.

Высказываясь однажды о словах и делах Георгия Шенгели, Юрий Карлович Олеша сказал: «Это рыцарь слова, звука, воображения…» Этими же словами говорит о Шенгели и сегодняшний украинский поэт Сергей Шелковый, написавший красивые очерки о его пребывании в Харькове и Крыму: «“Могучая и гармоничная жизненность”, “глаз-алмаз” по словам Максимилиана Волошина – это совершенно определенно о нем, о Георгии Шенгели. И “киммерийский звездочет”, летописец с “клинописной памятью”, работник-созидатель с “двойным зарядом” энергии, “брат вечной красы и любовник вечной свободы”, все эти титулы, взятые из шенгелиевских стихов разных лет, – это тоже, по сути, самоопределения, правда о нем самом».

Шенгели никогда не позволял себе перешагивать через ту художественную оценку, которая рождалась в его сердце. О знаменитой сказке-повести Юрия Олеши «Три толстяка», которая Шенгели невероятно нравилась, он, тем не менее, сказал, что в ней очень много бутафорской декоративности. «Слишком жирно, – повторял он, – слишком смачно написано».

Жизнь Георгия Аркадьевича все время шагала в обнимку с красотой, угрозой, сочностью, тревогой, нежностью и опасностью. Так было, когда он жил в Харькове, по несколько дней не имея перед собой ни корочки хлеба. Так было, когда он находился в Крыму в окружении занимающих города войск белогвардейцев. Так было, когда из-за его критики стихов Маяковского ему закрывали двери перед всеми изданиями. Так было, когда начали исчезать в лагерях члены возглавляемого им Всероссийского союза