Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вызвал Шенгели. В самом деле – бедняга. Поэт, правда, посредственный, переводчик Верхарна, читал в Брюсовском институте и затем в Симферополе в педагогическом институте – курс истории новейшей русской литературы, историю критики. Сейчас – ушли его отовсюду… Слава у него другая: вражда – и мог бы работать, – а вот поди ж ты – партизан, одиночка, не находит верной линии».
Естественно, Полонский тут же навел соответствующие справки, а потом пригласил Шенгели к себе. Через несколько дней он сообщил Стецкому о своей беседе с Шенгели. 2 апреля Полонский записал в дневник: “Объяснил <Стецкому>, что надо Шенгели изъять из “Гостехиздата” и дать ему работу в литературном ГИЗе. “Куда бы лучше? В “Академию”? – спросил он. “Направьте в ГИХЛ”, – посоветовал я. “Спасибо, – говорит. – Подумаю”. Любопытно, сделает что-нибудь для него?»
Позже выяснилось, что Стецкий проявил участие к Шенгели не по собственному желанию, а чтобы угодить Сталину, который якобы где-то проявил интерес к судьбе этого писателя.
Работая в секции поэтов СССР, Георгий Шенгели показал себя отнюдь не робким младенцем на литературном поле, а отчаянно боролся за своих друзей и свои взгляды с теми поэтами, чьи поступки и методы казались ему слабыми, грубыми и антиэстетичными. Как свидетельствуют эпизоды из жизни Георгия Аркадьевича, он не мог наносить удары по кому бы то ни было без заслуживающих для этого основательных причин, да и не просто наносить по ним удары, но даже не помогать тем, кто оказался в тяжелой ситуации!..
И, тем не менее, «Большая советская энциклопедия», весьма солидное государственное издание, писала, что книжка Шенгели «Маяковский в полный рост» – это «памфлет против Маяковского, встретивший заслуженно резкий отпор со стороны советской общественности». И отчасти это было действительно так, потому что у Маяковского было немало искренних поклонников, и они ожесточенно противостояли борющемуся с их кумиром Георгию Шенгели. Хотя боролся он, надо признать, во многом справедливо, так как защищал не столько себя одного, сколько саму литературу, ее право представлять читателям самобытные свежие стихи. Не случайно ведь Юрий Николаевич Безелянский в своей книге «69 этюдов о русских писателях» писал, что: «Шенгели – антипод Маяковского. Ни грана ангажированности. Никаких партийных книжек. Никакого услужения и целования руки. Только лирик и серебрист. И еще – неисправимый романтик». Короче – настоящий Поэт:
Так нет же! нет же! нет же! нет!
Не уступлю дневному блуду!
Я был поэт! Я есмь поэт!
И я всегда поэтом буду!
Мой тесен мир: он в мутном сне,
Он огражден вседневной ширмой,
Но звезды падают ко мне
И говорят… Огромен мир мой!
Он говорит! И женский стан,
И след ноги, что странно узок,
И Аттика, и Туркестан,
И лед скульптур, и смерчи музык!
Любовь, пассаты, мифы, зной,
Клоаки, шахматы и казни,
Все-все проходит предо мной
В своем лирическом соблазне.
Поройся у меня, – найдешь
В глуби потрепанных тетрадей
И эротический чертеж,
И формулу, где бредит радий.
Все сохраню, все пронесу, —
И вечность, что открыл мне Пушкин,
И краткий миг, когда в лесу
Отмерил жизнь мне плач кукушки.
И никого не надо мне!
Один пройду, один промучусь, —
Пока в трущобе, в тишине,
Последней судорогой скрючусь!..
И долго буду мертв, – пока,
Устав от дел, в ночи бессонной
Меня грядущие века
Не вскинут трубкой телефонной,
И зазвучит им, как прибой,
Мембранный гул былого мира…
«О нет, недаром жизнь и лира
Мне были вверены судьбой!»
В 1929 году у Шенгели состоялся очередной творческий вечер, на который пришли, в основном, его старые друзья, а из молодежи пришел только один Семен Липкин. Там же, пишет он, «я и встретил Софию Парнок. Она была не маленького, но и не большого роста, я бы сказал – выше среднего женского. У нее были довольно широкие плечи, очень хорошая улыбка, но глаза грустные. Молчаливая. Лично с ней я разговаривал мало, в основном на литературные темы. Потом встречал ее два-три раза, в основном у Шенгели. В то время она работала над оперой.
Я не знаю, как она относилась к Советской власти. Боялись на эти темы говорить. Но я понял, что она не ценила Маяковского, о котором тогда часто говорили. Из поэтов очень ценила Ходасевича; без восторга, но ценила Ахматову; ценила Шенгели, который нас и познакомил. Вообще она была далека от советской поэзии, печаталась мало в эти годы…
В те времена в литературной среде одевались довольно скромно… Но иногда странно, например, кто-нибудь мог быть в красивом платье, но пришел босиком. Такое бывало… Парнок же всегда одевалась в белую блузку и темную юбку. Это мне очень запомнилось. Она была аккуратна, но одеждой не выделялась, ее необычность проявлялась, когда она говорила… Но часто она молчала».
Продолжая практику оказания помощи нуждающимся в чем-нибудь писателям, в декабре 1936 года Шенгели предложил – причем, официально, в служебной записке, – привлечь известного молодого поэта Павла Васильева к переводам произведений Уильяма Шекспира как выдающегося мастера стиха! И это – после исключения его из Союза писателей, после ареста по обвинению в участии «Сибирской бригады», после получения тюремного срока за «злостное хулиганство», после погромных статей против него, написанных «самим» Алексеем Максимовичем Горьким, да еще после фильма Ивана Пырьева «Партийный билет», в котором главный отрицательный герой – кулак, убийца, шпион, диверсант и «враг народа» Павел Васильевич Куганов – стопроцентно срисованный с этого самого Павла Васильева!..
Просьбу Шенгели не услышали, и в феврале 1937 года Васильева арестовали в третий раз. 15 июля Военной коллегией Верховного суда СССР его приговорили к расстрелу по обвинению в принадлежности к «террористической группе», которая якобы готовила покушение на Сталина. На следующий день после вынесения приговора Павел Васильев был расстрелян в Лефортовской тюрьме.
Но Шенгели все равно старался помочь каждому, кто оказывался в тяжелой ситуации, каждому, кому была нужна хоть какая-то маломальская помощь.
Нелегкая судьба, к примеру, досталась одной из хороших знакомых Георгия – Нине Михайловне Подгоричани
