Под знаком змеи.Клеопатра - Зигфрид Обермайер

Однако вот уже два года Антоний находился вдали От Египта. Когда я сегодня с позиции историка размышляю о положении дел в то время, я вижу целый ряд важных обстоятельств, которые мешали его приезду в Александрию.

После смерти Фульвии он должен был напрячь все свои силы, чтобы добиться примирения с Октавием, и это удалось ему — правда, ценой женитьбы на Октавии. Октавий понимал, что без императора он не сможет справиться со всеми трудностями, которые перед ним стояли. В этом году, 714-м после основания Рима (650-м до рождения Христа), главную проблему представлял Секст Помпей. Сегодня история говорит о нем как о некоей второстепенной фигуре, но тогда этот человек заставил сенат провести не одну ночь без сна. Этот младший сын великого Помпея, разбитого Цезарем, с тех самых пор метался по Европе как загнанный зверь — рыцарь удачи и искатель приключений. До сих пор он каким-то образом оставался в живых и не испытывал недостатка в сторонниках из числа прежних республиканцев. За несколько лет до этого он даже разбил флот Октавия, а позже сражался на стороне Марка Антония. Таким образом, сенату ничего не оставалось, как назначить Секста наместником Сицилии, Сардинии и Ахеи. В обмен на это ему пришлось пообещать, что он не будет больше препятствовать свободному проходу по морю. Этот Секст Помпей был воплощением не заживших еще ран недавней гражданской войны, и в его лице продолжал жить Помпей Великий. Он и сам способствовал тому, чтобы о нем ходили легенды, и не только сравнивал себя с Нептуном, владыкой морей, но и называл себя его сыном.

Когда он начал чинить препятствия в снабжении Рима зерном, Октавий и Антоний встретились с ним в Мизии. Они были готовы пойти на уступки, если впредь он будет вести себя спокойней. В придачу к уже имевшимся у него островам Антоний передал ему еще Пелопоннес. Затем Марк Антоний отправился дальше в Афины, куда за ним последовала и его супруга Октавия с новорожденной дочерью Антонией.

Эти восемнадцать месяцев, которые Антоний провел с Октавией в Афинах, были для Клеопатры особенно мучительными. Они превосходно разыгрывали из себя идеальную супружескую пару. Антоний, как в силу своих склонностей, так и руководствуясь разумом, представился римлянином, который любит и ценит греческую культуру и которому нравится греческий образ жизни. Он был объявлен гимнасиархом — так называли устроителя торжественных представлений. В честь него проводимые в августе общеафинские игры стали называться Антонеями. Император придумал и еще кое-что, что не только разгневало Клеопатру, но и безмерно разочаровало ее. Он, который в Тарсе вместе с ней представлял Диониса и Исиду, теперь приказал афинским жрецам объявить его и Октавию божественными супругами, воплощением Афины и Дионисия. Узнав об этом, наша царица впервые дала волю гневу и превратилась просто в какую-то разъяренную мегеру.

— Неужели этот вероломный человек совсем забыл, что уже участвовал однажды в подобном представлении? Разве Октавия не знает, что она всего лишь жалкая подражательница? Она родила ему дочь — какая-то римлянка какую-то дочь! Что в этом такого особенного? Или он напился из Леты, реки забвения? Иначе он всегда помнил бы, что здесь живут двое его близнецов, рожденные божественной царицей. Мое терпение имеет границы, и скоро я пошлю в Афины гонца, который представит ему все возможные последствия такого поведения.

При этих словах я поднял голову, поскольку к тому времени моя семейная жизнь приносила мне одни страдания и даже Салмо говорил мне время от времени, что необходимо что-то менять.

Как соотносится это с моим предыдущим заявлением о том, что больше всего в жизни я люблю мою профессию и хотел бы быть врачом — только врачом? Это легко объяснить. Как и предсказывала мудрая Шармион, большинство из моих пациентов приходили ко мне из любопытства, чтобы посмотреть на врача, который столь приближен к царице. Они придумывали какой-нибудь незначительный повод, и мне приходилось делать вид, будто я всерьез принимаю их жалобы. Менее состоятельные больные почти не обращались ко мне, боясь, что не смогут оплатить высокие гонорары личного царского врача. Лишь немногие доверялись мне, не думая ни о чем подобном, и я был так благодарен им, что некоторых лечил бесплатно, а других — за символическую плату в одну драхму. Так что я, как и Салмо, мечтал о переменах, о каком-нибудь деле, для которого потребуется что-то большее, чем титул личного врача.

Но до этого было еще далеко. Царица назначила Антонию определенный срок и хотела использовать оставшееся время, чтобы вместе с Цезарионом предстать перед народом южных областей и посетить храм Хатор в Тентире, который она поддерживала уже в течение нескольких лет, отправляя большие пожертвования на его строительство. Это путешествие было специально запланировано на январь и февраль, когда население в Стране Тростника не занято посевом или сбором урожая, когда плоды и зерно только созревают.

Упоминал ли я уже, что египтяне знают только три времени года: разлив, появление всходов и сбор урожая? Последние два — это, по существу, зима и лето.

Мы отплыли в составе флота из четырнадцати кораблей. По пути мы делали небольшие остановки в Мемфисе, Гераклеополе, Кинонполе, Гермуполе и Ликополе, чтобы приветствовать местную знать. Сиятельная царица представала во всем блеске своей власти, на голове ее сверкала двойная корона Верхнего и Нижнего Египта. Окруженная толпой жрецов, под звуки торжественной музыки, окутанная облаком благовоний, она милостиво улыбалась с возвышающихся носилок. Ее слуги собирали прошения, жалобы и подарки, и все это происходило с торжественной неторопливостью, чтобы простой народ мог как следует рассмотреть свою царицу.

При каждой такой остановке придворным поручалось подмечать любую несправедливость и неблагополучие и затем, по возможности, все это тут же на месте выяснялось и исправлялось.

Путешествие в Тентиру несколько затянулось, а по прибытии нас ожидала неожиданность, о которой мы и предположить не могли.

Прием был великолепен: как надломленные стебли цветов, склонился к земле ряд бритоголовых жрецов, когда двенадцать сильных нубийцев снесли на берег двойные носилки с царицей и восьмилетним Птолемеем Цезарем — сыном Юлия Цезаря. Хор храма запел праздничную песнь, послушники и послушницы в белоснежных одеждах усыпали путь царицы цветами. Сильный слуга принес из храма три бронзовые чаши с древесным углем, и один из жрецов время от времени обрызгивал их благовониями, так что в конце концов они окутали царскую чету плотным облаком.

Однако, когда наша процессия достигла храма, мы увидели совсем не то, что ожидали. Клеопатра с Цезарионом приготовились вступить в адитон[46] — этой привилегии удостаивались только правящие цари и верховный жрец. Мы прошли великолепный портик с двадцатью четырьмя мощными колоннами, но там, где должен был открыться собственно сам храм, не было ничего, кроме строительных лесов и помостов. Только помещение дарохранительницы было уже готово: оно стояло под открытым небом, на всеобщем обозрении. Одним словом, храм Хатхор в Тентире состоял в то время из портика, дарохранительницы и мощной южной стены. Вскоре мы увидели, почему она была уже достроена. Клеопатра и Цезарион ровным шагом вышли из адитона, где стояли ковчеги с изображением Хатор, ее супруга Гора и их сына Ихи[47].

Жрецы подвели нас к внешней стороне южной стены. Ее украшал великолепный, вероятно уже завершенный, барельеф, на котором было изображено, как Клеопатра и уже взрослый Цезарион приносят жертву богам. Картина была торжественной, выразительной и величественной, способной внушить благоговение народу, который мог видеть храм только снаружи.

Только потом царице объяснили, почему строительство продвигалось так медленно: причины были в неурожаях, болезнях и прочих трудностях. Во всяком случае, нас заверили, что постройка храма продолжается и к следующему приезду царицы он, вероятно, будет завершен.

В Александрии мы узнали важные известия. Против ожиданий, Марк Антоний в предстоящем походе против парфян решил возглавить войско не сам, а передал командование своему верному военачальнику Публию Вентидию, который в последние годы был его наместником в Азии и Сирии. Этот человек проявил себя талантливым полководцем и одержал уже целый ряд побед. Он выбил предателя Лабиена из захваченных им областей и, что еще важнее, захватил и убил парфянского принца Пакора в битве при Антиохии.

Между тем Октавию удача явно не сопутствовала. Дважды его флот был разбит мятежным «сыном Нептуна» Секстом Помпеем. После этого он попросил помощи у Антония. Они договорились о встрече в Брундизии. Прибыл туда только Антоний, а Октавий не смог — вероятно, потому что ему пришлось отправиться на подавление вспыхнувшего в Галлии восстания. Следующая встреча была назначена в Таранте; на этот раз Октавий появился, правда, со значительным опозданием. Они не доверяли друг другу, однако одному из них удалось уговорить другого, и таким образом был заключен договор. Согласно ему, Антоний должен был предоставить в помощь Октавию сто двадцать кораблей, в ответ на что Октавий передавал ему для участия в парфянской кампании четыре легиона, то есть около двадцати тысяч солдат. Октавий принял командование над кораблями, однако вместо двадцати тысяч легионеров передал Антонию только две тысячи, остальных он пообещал прислать попозже, однако не сделал этого. Таким образом, добродушный и доверчивый Антоний вновь был обманут. В честь этой встречи были отчеканены монеты с изображениями обоих участников договора, так что весь мир мог убедиться в согласии и единстве во взглядах обоих властителей. Это просто факты истории, и великий Август простит мне, что я не изменил их, а изложил все, как было.