Дворянские поросята - Сергей Хитун

Я сидел и боролся с лукавым дергавшим меня за язык - сказать мое: "что случилось бы если Вы, Александр Федорович, арестовали бы Ленина до июльского выступления большевиков в 1917 году?".

Но здравый смысл избавил меня от лукавого и я почувствовал самоудовлетворение, точно я выпустил из рук птицу на свободу.

Когда студент в сером костюме, прощеголяв своим пусторечием, наконец, сел на свое место, Керенский "пригвоздил" его тремя словами:

- Я не пророк! - вызвавшими шумные аплодисменты...

В ресторане, где предполагалось чествовать Керенского, который отдыхал полчаса после своей лекции, за отдельным столиком, в ожидании начала банкета, сидели три университетских профессора и я. Мы обсуждали недавнюю, весь мир поразившую, смелость Хрущева, низведшего "Вождя Народов" на ступень маньяка и убийцы.

Потом перебрасывались вопросами и ответами о былой "Силе и Славе" Керенского. Хотя я и был свидетелем министерской чехарды того времени, но на вопросы американцев: "Кто был сильнее из вождей тех времен?", отвечал очень осторожно. Я знал результат подобного диспута в Нью Йорке. Русский горный инженер, возглавлявший группу студентов, посланных, незадолго до Революции, Российским Военным Министерством в Америку для приемки артиллерийских снарядов, рассказал мне следующее:

"Директор завода, американец задал ему серию вопросов о политическом настроении в России периода власти Временного Правительства. Ему полюбился выбор вопросов-сравнений сенсационного оттенка: "О четверке "К" - Кто сильнее Керенский или Корнилов?". Позже, "Кто был популярнее - Крымов или Керенский? За кем последовали бы войска за Корниловым или за Каменевым?".

Директор запутал вопросами молодого инженера до того, что ответ получился подобный парадоксу в боксе: - боксер А побил боксера Б, а боксер Б победил соревнователя В, и вдруг В нокаутом сваливает боксера А. Американцы говорят, что он (В) знал его (А) "номер" - слабое место.

Русский инженер, чтобы избавиться от раздражавших его вопросов-сравнений, загнавших его в тупик, замолчал. После чего директор завода авторитетно заявил: "Русские не выберутся из своей неразберихи до тех пор, пока они не выяснят кого из вождей им нужно поддерживать".

Как-то случилось, что когда в зал вошел Керенский в сопровождении профессора представлявшего его перед лекцией студентам, никто к нему не подошел сразу.

Был момент некоторой натянутости. Присутствовавшие, я бы сказал, просто глазели на бывшего Правителя России. Я не вытерпел и подошел к нему первым.

Он протянул мне руку:

- С кем я имею..? - сказал он, вглядываясь в меня через толстые стекла своих очков.

- Александр Федорович, говорит ли Вам что-нибудь имя Хитун? Я заметил, что мой голос немного дрожал.

- Н-ну, - он немного развел свои руки в стороны и, после небольшой паузы, - на Лене!

- Я сын Судьи Хитуна, судебные функции которого Вы ездили проверять в 1912 году.

- Да, я это помню хорошо. Я ведь тогда еще не был в Думе.

- Каким образом Вы туда ехали в то время? - я спросил, чтобы начать его воспоминания пятидесятилетней давности.

- Иркутский Губернатор Бантыш предлагал нам свой автомобиль до места начала судоходности реки Лены, но мы предпочли более уютный способ передвижения - на тройках. Но потом из-за обмелевшей реки нас в крытых больших лодках тянули идущими по берегу лошадьми... Как называли эти крытые лодки..? Он потер свой лоб пальцами левой руки, на безымянном пальце которой, я заметил кольцо с крупным голубым опалом.

- Шитики, - подсказал я.

- Да, да. Вы знаете, на этих шитиках меня продуло и я захватил гнойное воспаление почек и все восемь дней на пассажирской барже, которую тащил буксирный пароход по Лене, а затем и по Витиму до г. Бодайбо, я пролежал в своей каюте.

Я не хотел касаться событий двенадцатого года на Лене, надеясь выпросить у Александра Федоровича дополнительную аудиенцию, но все же у меня было много других вопросов, которые не требовали длинных ответов. Я торопился и задавал их один за другим.

- Александр Федорович, какова судьба Владимира Станкевича, которого Вы назначили Комиссаром Северного Фронта? Он был моим преподавателем Полевой Фортификации в Военной Инженерной Школе.

- Вашим преподавателем? - Он был удивлен. Я забыл его спросить - почему?

- Станкевич переменил свое имя на Валтер Станко и представлял Белорусскую Группу, - сказал Керенский. - Последние сведения о нем довольно печальны. Его разбил паралич и он, если еще не умер, то все еще в госпитале в Вашингтоне.

- Александр Федорович, хотя Вы и Станкевич были студентами С-Петербургского Университета на 15 лет раньше меня, но и мы так же как и вы увлекались лекциями мировой знаменитости Петражицкого, профессора Энциклопедии Права.

- О, да, Петражицкий, - повторил он задумчиво.

- Он ведь принял польское подданство и поселился в Польше. - А затем, пожалуйста распишитесь здесь.

- Он протянул мне лист из блокнота. - Я хочу знать кого я встретил в Сакраменто. Вы должны писать первую букву Вашей фалимии "КН" (Кей-Эйч), а не просто "Н" (Эйч) как Вы подписались. - И тут он проявил наблюдательность в малозначащей мелочи.

Чувствуя себя виноватым в том, что я первым подошел к Керенскому и своими вопросами отнял у него так много времени, пока присутствовавшие терпеливо ожидали своей очереди представиться лектору, я отступил в сторону и продолжал наблюдать за происходившим.

Группа молодых студентов, наблюдавших довольно долгий для данного случая оживленный разговор Керенского со мной, решили, что я был по крайней мере членом его Кабинета и, окружив меня просили высказаться о настоящем положении в Советской России.

Я уже был готов открыть свое инкогнито, как вдруг один из них воскликнул:

- Вы - отец Веры ! - Он раньше ухаживал за моей дочерью, бывал запросто у нас в доме и отлично знал мое "высокое положение"... Я в то время работал плотником...

Студенты, пошептавшись и борясь с усмешками, предоставили меня самому себе.

Два месяца спустя, я позвонил по телефону из Сакраменто в Станфорд и попросил Керенского разрешить мне приехать к нему для повторного свидания. По всей вероятности он не был занят, так как он любезно предложил мне приехать в любое время дня. Условились на три часа пополудни.

Он ждал меня на лужайке перед его "Kingscot Apartments", сидя на летней крытой качалке и указал мне на стул рядом.

После взаимных приветствий я спросил, как долго Александр Федорович пробудет в Пало Алто и где его дом?

Он сказал, что его Симпозиум в Станфордском Университете окончится в июле, после чего он уедет в Нью Йорк, а затем в Европу и что у него дома нет. Потом на его просьбу рассказать про себя, я сжато описал ему:

Как мы, офицеры и солдаты бывшей Южной Армии адмирала Колчака, отступая от Аральского моря через пески Иргиза, Тургая и через весь Казахстан, по дороге сменяя командиров, генерала Белова на атамана Дутова, затем на другого атамана Анненкова и наконец, на генерала Бакича, перешли границу Западного Китая в Чугучаке.

Оттуда, на верблюдах, через три трудных месяца, подошли к столице Монголии - Урге, где была арестованы китайским кавалерийским патрулем, как якобы остатки дивизии барона Унгерна, пытавшегося взять Ургу незадолго до нашего прихода.

После ста с лишним дней заключения в Монгольской тюрьме, мы были освобождены тем же генералом Унгерном, (Унгерн никогда генералом не был.., вставил Керенский.) наконец, взявшим Ургу, прогнав 9.000-й китайский гарнизон дерзким налетом своей "Дикой Дивизией" в 900 сабель.

Потом, как Унгерн - Новый Правитель Монголии - промчался как грозный смерч над этой мирной страной, затемнив дымом грохочущих пушек, мортир и пулеметов красочную панораму монастырей с живыми богами, священными ламами и пророками.

Как я, назначенный на должность личного шофера Хана Джембулвана посредника между бароном и Хутухтой, живым Буддой Монголии - остался в стороне от этого военного вихря и оказался наблюдателем той полулегендарной эпопеи. Очевидно Керенский, так же как и большинство читающей публики, не знал подробно о Монгольской Оккупации бароном Унгерном.

- Ну, - сказал он довольно оживленно, - надо перевести на английский язык и, я Вам советую, послать в Издательство Оболенского.

- Ивана Оболенского в Нью Йорке?

- Нет, нет, Сергея Оболенского. Того, который женат на Астор. Он будет заинтересован издать Ваши очерки с Русско-Монгольским фоном.

Я был счастлив тем, что наша беседа идет гладко, в дружественной атмосфере. Александр Федорович нисколько не устал и проявил интерес к тому, что я ему рассказал. Пользуясь случаем, который может быть никогда больше не повторится, я задавал отрывочные вопросы Керенскому, вопросы имевшие мало связи между ними, на которые я получал ценные ответы. Я ведь был свидетелем его Величия и Славы.

В моих записях о Революции 17-го года я не мог точно указать дату зверского убийства Кокошкина и Шингарева потому, что хотя я и пробыл в Петрограде почти весь 17-й год, но начало 1918-го года провел в одиночном заключении в Таганской тюрьме в Москве. На этот вопрос Керенский ответил следующим: