Дворянские поросята - Сергей Хитун

В свою очередь Николаев рассказал о группе молодых монгольских князей, которые захотели учиться автомобильному делу - как управлять, а также получить знание о работе мотора.

Полковник М-, начальник автокоманды, посоветовавшись с кладовщиком команды, решил, что князья должны начать школу с самых начальных шагов - ухода за автомобилем и так как в команде был острый недостаток в исправных шинах и камерах, то, усадив князей, за отсутствием другого помещения, в задымленную баню, заставили их клеить латки на камеры и вставлять резиновые манжеты в пробитые покрышки.

Итак, князья голубой монгольской крови сидели на банных полках и при свете свечей клеили латки на уже много раз латаных шинах. Вскоре ученики запротестовали, заявив, что они хотят учиться управлять автомобилями. Полковник М. сразу же распустил эту школу, сказав, что вследствие недостатка исправных автомобилей в команде, он не может рисковать имеющимися на ходу автомобилями для обучения монгол;

к тому же монголы не говорили по-русски. Так неожиданно закончилась неудавшаяся попытка потомков Чингиз-хана изменить способы передвижения вместо коней машинами.

Темнота застала нас недалеко от Урги. Хотя одинокая светящая лампочка и помогала, но все же скорость нашего передвижения свелась к 15-20 милям в час.

Сначала меня стало морозить, а потом, когда мокрая одежда стала действовать под меховой курткой, как согревательный компресс, мне стало жарко. - Это пустяки, - думал я, - скоро дом и сухая перемена.

Около 8 часов мы подкатили к дому Штаба. У освещенного окна стоял маленький, лысый, с усами запорожца, полковник Сипайлов, подергивая щекой, он возбужденно показывал кому-то в комнате на перед нашего автомобиля. Ив-ий, поблагодарил нас за благополучную поездку и поздравив нас с наступающей Пасхой, ушел. Николаев, быстро проехав пустые улицы, вкатил во двор автомобильной команды. После того, как мы доложили вкратце наши дорожные приключения полковнику М. и я стал приготовляться сменить мою сырую одежду на сухую, зазвонил телефон.

Обоих шоферов, привезших начальника Штаба Ив-го, требуют явиться в штаб немедленно, - сказал капитан Л., принявший приказ из штаба. - Очевидно, Ив-ий доложил барону о ваших затруднениях в дороге и о том, как в конце концов поездка выполнила свое задание и окончилась благополучно. Я уверен, что вы оба получите хорошие наградные к Пасхе, - добавил он.

Мы, Николаев и я, не имели в этом никакого сомнения. В спешке я даже оставил мою меховую куртку на своей кровати, и мы быстро зашагали к штабу.

- Не важно - будут ли это царские серебряные рубли, японские иены или китайские слитки серебра - все сгодится для покупки пасхальных подарков для моей жены и шестерых детей, - довольно оживленно проговорил, отдуваясь, шагавший Николаев.

Как только мы вошли в подъезд, из боковой двери штабного дома вырвался хорунжий Бур-кий.

- За мной! Он гаркнул и, не дожидаясь, зашагал во внутрь двора. Он шагал высокий, широкоплечий, в папахе и в монгольском кафтане, с ташуром в руке.

Опешенные, предчувствуя что-то недоброе, мы следовали за хорунжим. Прошли первый внутренний двор, где стояла большая, белого войлока юрта, в которой, как мы знали, спал барон, прививавший всем и самому себе монгольский уклад жизни. Во втором дворе Бур-ий подвел нас к лестнице, прислоненной к крыше навеса.

- Залезай наверх! - Он крикнул, показывая ташуром на крышу и шипящим сдавленным голосом:

- Сукины сыны ! (Он не знал, что я офицер, я был в гимнастерке, без погон). Когда доставить важное донесение от дедушки на фронт - огней в автомобиле нету, а когда домой к Пасхе - они есть... А?

Мы окаменели. - Наверх! - уже заорал хорунжий и замахал ташуром так близко к нашим головам, что мы поспешили наверх...

На почти плоской земляной крыше стоял с давно небритым лицом и грязными погонами артиллерист-фейерверке. Понемногу приходя в себя, мы начали шептаться. Зашептал и он.

- Будучи дежурным, он проспал тот момент, когда верблюды, отпряженные от пушек, забрели на священную для монгол землю вокруг храма Богдо-хана и, потравив и затоптав ее, улеглись на ней. Барон, по словам фейерверкера, в начале своего правления в Монголии был особенно внимателен, подчеркивая свое покровительство и любовь к монголам. Только во время своих вспышек гнева он забывал эти добрые намерения. Мы вспомнили рассказ Ив-го о ламе, битом ташурами за его ложь о подземном храме. Поэтому, по мнению артиллериста и наказание ему было скорее показное. Но все же он сидит здесь уже вторую неделю.

Наступила холодная ночь. Артиллерист спал, накрывшись своей длинной шинелью. Очевидно он немного привык уже к этому наказанию за свое недельное пребывание на крыше.

Николаев и я легли с ним рядом. Несколько плоских, высохших и грязных овечьих шкур, которые валялись на крыше, послужили нам и подстилкой и покрывалом.

Я лежал на спине с закрытыми глазами и думал: вот мы "без вины виноватые", загнаны на крышу вместо заутрени... Думал о несправедливости судьбы, о тех страданиях, которые выпали на мою долю в такой короткий промежуток времени. Точно в полубредовом сне, передо мной пробегало мое недавнее прошлое.

Разгром красными нашей Южной Оренбургской армии адмирала Колчака... Мы бежим через Каркаралинские пустыни. Чехарда наших командиров - генерала Белова сменил атаман Дутов. Дутова заместил атаман Анненков, Анненков передал нас генералу Бакичу. Все это на бегу в Китай...

Я выползаю на четвереньках из землянки на китайской земле навстречу весеннему солнцу. Распухший язык принуждает к молчанию, ноги полупарализованы, но я оживаю после сыпняка.

Полторы тысячи верст на верблюдах к такому далекому сердцу Азии, к так манящей и желаемой Урге, где наступит конец скитаниям и начнется свободная, мирная, "штатская" жизнь...

Арест, и тюрьма в Урге. Тяжелое обвинение. Мы, якобы, остатки разбитого и отогнанного от Урги отряда барона Унгерна... 104 дня в монгольской темнице. Взятие Урги Унгерном и наша свобода, но... опять военная страда.

Наплывала нестерпимая тоска и страх перед неведомым будущим... Я лежал и старался... не думать ни о чем...

Вдруг из-под крыши внизу раздался страшный человеческий крик, заставивший вскочить нас троих... Крик перешел в визг по мере того, как удары становились чаще, громче, сильнее. Мы застыли в ужасе.

"Будем ли мы следующими? - пронеслось у меня в мозгу. - О нет, только бы не это!".

Резкий крик перешел в плачущий, просительный, умоляющий, а затем затих. Только слышны были глухие голоса.

Следующее, что до нас донеслось, это был звук приставляемой лестницы к нашей крыше. Это согнало нас в кучу, как пригнанный скот на бойне. Мы обнялись и передавали дрожь друг другу.

На крышу поднялся молодой монгол в мятой шелковой куртке. Он дрожал, всхлипывал и изредка икал. Его лицо было покрыто полосами грязи, в одной руке он зажал свою остроконечную шапку с павлиньим пером, а другая поддерживала его спадающие штаны.

Дав ему немного времени, чтобы успокоиться после порки, Николаев узнал искреннюю исповедь молодого князя. Барон назначил его представителем группы молодых монгольских князей, распространявших его новые идеи о восстановлении независимой, новой, воскресшей Монголии и его призыв к монголам о помощи людьми и провиантом в борьбе против большевиков.

Князю был дан автомобиль с шофером. Голова вскружилась у обрадованного такой почестью молодого монгола. Не удержавшись от некоторых соблазнов жизни, он напился ханшина и "закуражился". Приказав шоферу целый день ездить по улицам Урги, он сам сидел в обнимку с монголкой, а в другой руке держал древко с желтым флагом с Чингиз-ханской свастикой на нем.

Приказ взбешенного Унгерна был: "всыпать" провинившемуся князю 50 ударов древком этого самого желтого флага и вытрезвить на крыше. Мы, Николаев и я, были глубоко уверены в том, что нам тоже не миновать бы порки ташурами, если бы не было недостатка шоферов в Дивизии... После порки наказанный не мог сидеть шесть недель.

Рассвет застал нас на ногах, трясущимися от холода. Вся крыша была покрыта инеем. Внизу на кухне китаец повар разводил огонь. Он вышел и, точно считая нас, молча посмотрел на нашу жалкую группу, потом скрылся.

С нашей крыши вид был один и тот же, как вправо, так и влево: плоские земляные крыши, китайские пагоды, задымленные верхушки юрт. С гребня нашей крыши была видна часть главной улицы и выходящий на нее узкий переулок.

Николаев вдруг вздрогнул, вспрянул и заволновался. Вдали на деревянном тротуаре переулка стояла его жена и шестеро его детей. Они глядели печально на своего отца, который, стыдясь этой унизительной формы наказания, сдержанно и застенчиво махал им рукой, а его жена плакала, платком вытирая слезы.

Когда я отвернулся, чтобы не видеть этой удручающей картины, я заметил, что китаец-повар украдкой швырял куски хлеба и холодный картофель к нам на крышу. Он исчез сразу же, услышав чей-то кашель в соседнем дворе. Фейерверке подобрал картофель и хлеб и, разделив их на четыре части, сказал: