Содержантка - Кейт Фернивалл

Все это он впитал в себя, чтобы соединить с теми ее частями, которые уже жили и дышали внутри него. Волосы ее, к которым он во снах прикасался тысячу раз, наяву были длиннее, и он позволил своим пальцам, лежащим у нее на спине, дотронуться до их огненных кончиков. Небольшая, еще не зажившая ранка на маленькой белокожей кисти, которая покоилась, точно живая птичка в его ладони… И все же это по-прежнему была она, Лида, его девушка-лиса.

Однако с ней произошли перемены. В глазах. Утрата матери, дома, может быть, даже и его самого каким-то образом повлияла на нее. Где-то в самой глубине ее глаз появилась печаль, которой раньше не было, и ему очень хотелось поцелуями прогнать ее. Еще она стала иначе ходить. От бедра, как молодая женщина, а не как девочка. Она выросла. Пока они были разлучены, его девушка-лиса повзрослела на каком-то более глубинном уровне, чем он ожидал, и его опечалило то, что он не был рядом с ней, когда злые духи похитили ее смех.

Он оставил ее, хотя и дал клятву, что только на то время, которое потребует от него борьба за будущее Китая и за идеалы, которые наполняли его душу. Он отрекся от себя. Отрекся от нее. Коммунизм требовал полной отдачи, и он отдал себя всего.

Но сейчас… Сейчас все изменилось.

— Я скучала по тебе, — без голоса, одним дыханием произнесла она.

Он вдохнул в себя эти слова. Не дал им улететь.

— Я тоже тосковал по тебе, Лида. Как орел тоскует по крыльям.

Пока они кружились по залу, она не улыбалась. Теперь, похоже, вызвать у нее улыбку было не так просто, как раньше, в Китае. Но она ни на миг не сводила глаз с его лица.

— Лида, любовь моя.

Он почувствовал, как она затрепетала. Увидел, как забилась жилка у нее под щекой.

— Лида, за мной следят каждую секунду. Советские волки окружают нашу делегацию день и ночь, куда бы мы ни пошли, они решают, с кем нам разговаривать и что видеть. Они не допустят, чтобы наша делегация была запятнана. — Он незаметно погладил большим пальцем ее указательный. Полузакрытые глаза Лиды блеснули. — Если нас увидят вместе, тебя схватят, отправят на Лубянку, начнут допрашивать и уже не отпустят.

Впервые за время танца она улыбнулась. Ему захотелось прикоснуться к ее лицу, погладить ее кожу.

— Не беспокойся, любимый, — едва слышно произнесла она. — Я понимаю, о чем ты говоришь. Я не поставлю тебя под удар.

— Нет, Лида. Не поставь под удар себя.

— Я теперь чувствую себя в безопасности. — На какой-то миг она от удовольствия запрокинула голову, как делает кошка, когда ее чешут по горлу, из-за чего волосы ее свободно рассыпались. — Когда ты здесь, со мной.

Их глаза встретились.

— Нам нужно остановиться, любимая, — сказал он ей.

— Я знаю.

— На нас смотрят.

— Я знаю.

— Отведи взгляд.

— Я не могу.

— Тогда придется мне.

— Нет. — С ее губ слетело легкое дыхание, которое попало на его губы, и это было нежнее поцелуя. — Не сейчас.

Потом они танцевали молча. Странными незнакомыми движениями он водил ее по залу, снова и снова поворачивая ее так, как это делали остальные танцующие мужчины, чтобы только его взгляд мог долго оставаться на ее лице.

— Где ты? — прошептал он.

— В твоих руках.

Глаза ее смеялись, но губы были серьезно сомкнуты.

— Я имел в виду, где ты живешь?

— Я поняла.

Он улыбнулся. Отпустить ее сейчас было немыслимо. Невыносимо.

— Назови адрес.

— Улица Сидорова, дом 128, блок 14. — Одна ее бровь поднялась. — Это рядом с шинным заводом.

— Звучит…

— Привлекательно? — Да.

— А ты? Где ты живешь?

— В гостинице «Триумфаль».

Губы ее чуть приоткрылись, обнажив мягкий розовый кончик языка и крепкие белые зубы. Изобразив неуклюжее движение, он наступил ей на ногу, опустил руки и низко поклонился.

— Прошу прощения. У меня плохо получается ваш танец. Предлагаю вернуться к нашим товарищам.

Она ничего не сказала, лишь вежливо улыбнулась. Но он увидел, как она проглотила комок в горле, увидел, каких усилий ей это стоило. Идя рядом с ней к столу, где их ждали русские и Куань, он слышал ее дыхание. Чувствовал, как оно вытягивает воздух из ее груди.

31

В общежитии было жарко и душно. Алексей переменил позу. Он лежал, вытянувшись на узкой кровати. Скомканное одеяло валялось рядом на полу. С одной стороны, он был рад, что ему за последние копейки удал ось устроиться здесь, каким бы убогим ни было это обиталище, с другой — его крайне раздражало то, что в идущих вдоль стен трубах постоянно что-то гремело и булькало. Еще его раздражали блохи. Здесь этих тварей были тысячи. Как крошечным кровопийцам удавалось оставлять на коже укусы не меньше крысиных? К тому же от жары укусы переносились еще хуже. Он сел.

— Эй, приятель, — обратился он к мужчине на соседней кровати, — тут вообще когда-нибудь бывает прохладнее?

Мужчина не поднял на него глаза. Он был занят тем, что с остервенением счищал грязными ногтями омертвевшие слои кожи с пяток. Рядом с ним лежала пара дырявых носков и открытая пачка «Беломора».

— Нет, — ответил мужчина, щелчком отбросив на пол кусочек желтой кожи. — Ночью тут такая жара стоит, потому что здесь столько народу собирается. Мест свободных нет.

— Все блохами занято.

Мужчина хохотнул.

— Мелкие сволочи. Свихнуться от них можно, верно? — сказал он.

Комната представляла собой общую спальню. Десять кроватей стояли впритык, другой мебели не было. Любые сбережения укладывались под металлическую раму кровати, а что-то более или менее ценное на ночь пряталось под тонкую подушку.

— Приятель, — сказал Алексей, — не хочешь поменяться: ты мне — четыре сигареты, а я тебе — один целый носок?

Мужчина посмотрел на него и усмехнулся. Похлопав по пачке сигарет, он сказал:

— Я их от одного типа получил за то, что час его телегу сторожил.

Алексей отклеил от ноги грязный носок и, вытянув руку, помахал им в воздухе.

— Три сигареты.

— Идет.

— И спичку.

— Я сегодня щедрый. Бери три.

Алексей бросил ему носок. Теперь ему нужно было обмотать ногу какой-нибудь тряпкой, чтобы не обморозить ее на улице. Носок за три сигареты — не самая лучшая сделка. Неразумная. Но бывают времена, когда здравый смысл раздражает так же, как блохи.

Москва кипела. Этот город постоянно куда-то спешил, старые дома здесь сносили целыми улицами, и новые здания на их месте возводили так стремительно, что у москвичей голова шла кругом. На каждом свободном клочке земли строили всевозможные заводы, на которых рабочие трудились в три смены. Индустриализация шла такими темпами, что (как кое-кто предупреждал) в скором времени это могло опустошить поля и свести на нет все сельское хозяйство.

Алексей шел по ночной улице, куря первую сигарету. Дым ее он вдыхал медленно, с наслаждением. Последний раз он курил больше месяца назад. Духота и блохи в конце концов выгнали его из ночлежки на улицу. Здесь он хотя бы мог подышать чистым морозным воздухом. Пусть одна из его калош была надета на босу ногу, он с удовольствием принялся знакомиться с городом.

В центре Москвы уличная система имела вид концентрически расходящихся кругов, в самом сердце которых красным ядовитым пауком притаился Кремль. Арбат был процветающим районом с уютными кафе, изобилующими товарами магазинами, чистыми кинотеатрами и просторными удобными квартирами. Глядя на все это, нельзя было подумать, что в этом же городе существуют такие вещи, как продкарточки, пустые полки в магазинах, или что на уличных базарах здесь можно за полбуханки хлеба выменять рубашку. Уличные фонари придавали главным улицам ауру цивилизованной безопасности, хотя тротуары были такими узкими и у стен домов высились такие большие кучи колотого льда и снега, что Алексею, для того чтобы обойти их, иногда приходилось выходить на проезжую часть. Но иногда, свернув за угол, он оказывался в местах, больше похожих на деревню, чем на огромный столичный город: немощеные дороги, никаких фонарей и в помине, сплошные старые домики с деревянными крылечками и сараями.

В окнах некоторых обшарпанных пивных все еще горел свет, но в карманах у Серова гулял ветер. Алексей дышал полной грудью, впитывая запах города, прислушиваясь к биению его сердца. Где-то здесь была Лида. Где-то здесь был Йене Фриис. Все, что ему оставалось сделать, — это найти их.

Человек впереди поскользнулся и чуть не упал. Было так холодно, что ночной воздух иглами впивался в легкие. Алексей брел обратно на Красносельскую, к блохам, когда увидел вышедшего из какой-то подворотни человека. Незнакомец покачивался. Видно, всю ночь пьянствовал.