Космические тайны курганов - Юрий Шилов

Данко — освещающий народу путь пылающим сердцем — не литературный вымысел Горького. Леген­да такая, несомненно, была.

Имя молдавского Данко соответствует одному из значений имени арийского Дакши — "дающий". Другие его значения связаны с ритуалом "дикша" и священным костром "дакшином". Этот бог воплощал среди брать­ев Адитьев жизненную энергию и в одной из мифологи­ческих версий принес себя в жертву "на исходе Золо­того века, когда добродетель в мире заколебалась". Погибая — обновляясь, он становился залогом торже­ства бытия и благоденствия своего народа:

Кто в (своем) величии охватывает взором воды,

Зачинающие Дакшу, порождающие жертву...

О Праджапати! Никто, кроме тебя,

Не охватил все эти существа.

Да сбудется наше желание, с которым мы приносим жертву!

Одним из реальных прототипов "Дающего" можно считать останки человека в воронке IV слоя Высокой Могилы. Напомним, что это были обломки черепа, ле­жащие в залитом илом костре.

Другим предтечей Данко можно назвать древневос­точного Думузи (или позже Даоноса). Подобно Дакше, он тоже был связан со зноем и водами, но имя его пере­водится обычно как "Истинный сын". Думузи-Дао­нос — это обожествленный пастух, воплощение весенней степи, любви и плодородия, родня Венеры и Солн­ца. После гибели "Истинного сына" наступила страш­ная засуха — и тогда его сестра "Лоза небес" согла­силась проводить за брата полгода в потустороннем мире. Белый свет расцветает в те полгода, когда Думу­зи-Даонос вновь и вновь появляется из загробного царства.

Этот миф, как видим, соприкасается с образом Дан­ко созвучием имен и мотивов жертвенной гибели. Но ес­ли Человек-с-пылающим-сердцем жертвует собой доб­ровольно, так же как Дакша, то Думузи-Даоноса умерщвляют насильно. Такое отличие имеет историче­ское объяснение: последний принадлежит уже не пер­вобытнообщинному, а рабовладельческому строю.

Молдавский Данко стоит в одном ряду с арийскими Дакшей и Матаришваном, славянским Масленицей, греческим Прометеем. Всемирно распространившийся образ Христа продолжает их ряд, но уже на следую­щем историческом этапе.

Особенностью этого образа является его противоре­чивость. Он и земной человек, и воплощение небесного бога, и добровольная жертва, и насильно убитый... Ко­рень противоречий здесь в том, что образ Христа воз­ник в условиях раннеклассового, рабовладельческого общества, но в среде общин, которые все еще пытались блюсти "свободу, равенство и братство древних родов". Такая половинчатость — одна из причин распростра­ненности и долговечности христианства. Оно впитало в себя многие связи доклассовых и классовых обществ, а в силу диалектического сходства первых с бесклассо­выми обществами будущего христианство сохраняет свои позиции и в современных условиях.

Механизм первобытных взаимосвязей общества — героя — мироздания можно рассмотреть на примере древнерусского Масленицы, хорошо изученного Н. Н. Белецкой.

Масленица — одна из вершин воплощения перво­бытной идеи самопожертвования во имя всеобщего блага. Этот образ занимает промежуточное положение между Дакшей и Данко, с одной стороны, и Иисусом — с другой.

Христос в переводе с древнегреческого означает "помазанник" — то же, что и Масленица. Прямого род­ства между ними нет, но есть функциональнее сход­ство. Дело в том, что масло (жир, сало и т. п.) издрев­ле считалось наиболее питательной пищей и к тому же особо угодным огню, переносчику жертв. В арийской "Ригведе" об этом сказано так:

Кто был первым хотаром, угодным богам,

Кого они помазали жертвенным маслом, выбирая (его)?

Он сделал процветающим то, что летает (и) что ходит,

Что стоит (и) что движется — Агни, знаток всех существ.

Отсюда повсеместная распространенность масла в ка­честве жертвоприношения богам. Масло использовалось во всевозможных сожжениях и возлияниях, в виде по­мазания умирающих или омовения новорожденных. Во всех случаях оно символизировало жертвенность: вспомним Пурушу, его жертвенным маслом стала вес­на, он был расчленен, а затем сожжен на костре.

Масленица в современном ее пережитке представ­ляется веселым праздником с обязательными блинами и кострами, в которых сжигают человекоподобное чу­чело — символ уходящей зимы.

Древняя Масленица была преисполнена драматизма, что, впрочем, никак не исключало веселья. Коренным отличием была приуроченность ее (его!) к весеннему равноденствию и не столько к проводам зимы, сколько ко встрече весны.

Прошлогодние запасы к этому времени истощались, и с надеждой на первую зелень и выгон скота общин­ники в последний раз пировали. А заодно избавлялись от немощных едоков, примерно так же, как делали до недавнего времени народы Крайнего Севера или как это показано в японском фильме "Легенда о Нарая­ме": старики добровольно удалялись в мир предков...

Вождь или кто-нибудь из старейшин, достигший примерно 60-летнего возраста, подавал им пример, возлагая при этом на себя традиционную роль послан­ника к обожествленным предкам, причастным к плодо­родию земли и небесным светилам. На площади или в специальном святилище устанавливался столб с коле­сом на верхушке: символы оси мироздания и Солнца, владыки Вселенной. К столбу вставал старец — обычно с лысиной, как знаком небесного избранничества. Его окропляли маслом, засыпали соломой. Затем подносили священный огонь...

Такие "посланники на небо" или "космические странники" у славян и у галлов отправлялись не толь­ко на рубеже зимы и весны, но и в другие календар­ные даты. Даки же отправляли их раз в несколько лет.

В курганах нередко встречаются атрибуты, означен­ные в проводах Масленицы. Это столбы и колеса, че­ловекоподобные стелы (иногда с лысинами, вроде Кер­носовского идола), и, наконец, многочисленные трупо­сожжения, вроде обнаруженных на вершине Высокой Могилы или в Скворцовском кургане. С Масленицей сопоставимы ведийские Пуруша и Вишну. Последний, как мы уже знаем, в начале года закручивал дни, "как вертящееся колесо", и представал в облике Шипивиш­ты — лысого старца, а под конец года становился "Достигающим во все стороны" и шагал в пламени костра к Солнцу... Но известны и весьма близкие соот­ветствия Масленице. Они обнаружены в кучах золы между курганами недалеко от Полтавы.

Один из этих зольников тщательно исследован И. И. Ляпушкиным и объяснен впоследствии Б. А. Ры­баковым.

В южной части находилась знакомая уже нам по причерноморским курганам воронка, заполненная кос­тями жертвенных животных, битой посудой и другими остатками пира. Севернее располагалось около полуто­ра десятков вырытых в земле гигантских лебедей. Все это было перекрыто грандиозным, вероятно двухразо­вым, кострищем, в котором сожгли многие сотни снопов соломы. Среди золы найдены кости людей, в том числе совершенно целый скелет... К важному выводу приводит анализ найденных в кострище бытовых предметов: они указывают, что топливо сносилось с разных, очевидно со всех, дворов одного или нескольких поселений.

Завершая знакомство с древними формами героиз­ма, отметим их общие качества.

Герои обретали бессмертие. На примерах причерно­морских курганов и индоарийской "Ригведы" мы уже знакомы с двумя направлениями его обретения: "выйти за пределы года" и "стать на путь богов", приобщаясь к подземным водам или небесным светилам.

Герои обожествлялись. В зависимости от того, куда они направлялись обрядом: вниз или вверх, к зимнему или летнему солнцестоянию, под землю или на небо, они уподоблялись асурам или дэвам. Существенных про­тиворечий между этими полюсами тогда еще не было, признавалась необходимость того и другого. Да и сам человек считался ничуть не слабее сверхъестественных сил, каждая из которых была могущественна лишь в своем ведомстве, но мудрый смертный способен был связать или же развязать ее с другими, достигая тем самым желаемого. Верховное управление природными связями герой оставлял за собой и отнюдь не раболеп­ствовал перед ними — вот в чем коренное отличие "божественного человека" первобытной эпохи от "божь­их людей" последующих классовых обществ.

Герои самоотрекались. В первобытную эпоху чело­век был вообще растворен в коллективе, а если и за­нимал особое место, то только лишь потому, что это место необходимо было всему коллективу и кто-то дол­жен был его занимать. Выделение личности стало про­явлением растущих противоречий, одним из показате­лей распада первобытной гармонии и предвестником социального расслоения.

Первые индивидуальности имели два выхода для своей реализации: изгнание из общины и самоотвержен-ное служение ее интересам. И то и другое вело к гибе­ли: изгои не могли существовать в одиночку, самоотвер­женность же кончалась ритуальным самопожертво­ванием... Выходами из этих тупиков стало разви­тие, с одной стороны, рабства, а с другой — касто­вости.