Часы Судного дня (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич

Вывел Йози на дачу, где его уже нервно разыскивала супруга и, взяв с него обещание обдумать всё сказанное и сообщить мне, отправил их семейство восвояси в город. Затем ловко ускользнул от жены, заходящей с дальнего разворота на скандал: «Ты специально хочешь поставить меня перед фактом, тебе плевать на моё мнение!» — прежде, чем она высказала всё это. Мне пора было на встречу с Ингваром, и я просто умотал, сделав вид, что не расслышал этого многообещающего начала. Авось к вечеру у неё запал иссякнет. Нет, я всё понимаю, меня уже реально тревожит этот ступор, но я не знаю, что с ним делать. Как объяснять, если оппонент игнорирует логику и просто отбрасывает все аргументы, которые ведут к выводу, который ему не нравится эмоционально? Как объяснить человеку, что весь его мир, всё то, чем он жил с рождения — всего этого скоро не будет? Что вся его жизнь, все его достижения ничего больше не будут значить? Что его работа, должность, рабочие навыки, годами выстроенные отношения с людьми — всё это больше не нужно? Как это объяснить, если ты уже объяснил, но этого не то, что не хотят — не могут услышать? Это же всё равно, что от себя самого отказаться. Даже мне, без всякого пиетета относящемуся к себе и своему сомнительному месту в социуме это очень непросто, а уж женщине…

Иногда я страшно жалею, что за всю свою жизнь так и не научился искусству взаимодействия с другими людьми. Всё-то у меня криво и через жопу всегда.

Ингвар ждал меня, буквально подпрыгивая от нетерпения. С сомнением оглядел УАЗик, спросил:

— А он точно не развалится по дороге?

— Не волнуйся, — ответил я, — если что — дотолкаем.

Ингвар закинул в кузов тяжёлый, глухо брякнувший рюкзак и пояснил:

— Патроны тебе, как ты просил. Так что лучше не нарушай ПДД, внимание милиции нам ни к чему.

Вот же отморозок, а?

Повёз его на ту сторону через Гаражище — светить дачу счёл лишним риском. Хотя, логически рассуждая, если он меня сдал — то это уже не имеет значения. Тем не менее — там жена и ребёнок, мне так спокойнее. Уж больно много всего навалилось, у меня и так ощущение, что я уже ни черта вокруг себя не контролирую, а качусь кубарем с горы, набивая шишки.

Когда УАЗик нырнул в темноту прохода, а потом над морем разлился роскошный, как реклама турагентства, закат, Ингвар только выдохнул матерно.

— Они есть! Есть! Другие миры! — он тряс меня за плечо в экзальтации, как будто это не я его только что провёл. — Ты глянь, есть они, мать твою ёб! Я верил, я с детства верил!

Вот, ведь кто б мог подумать. Ингвар — жертва Крапивина. Нет, детская фантастика — зло. Учебники по природоведению надо детям вместо неё читать, чтобы не впадали в умственный блуд.

Пока он орал, матерился и бегал кругами, я аккуратно выгрузил сумку с патронами — не стоит с ней туда-сюда кататься, нарвусь ещё.

— Ну, что, — говорю, — вложил персты? Обрёл свой парадиз?

— Охуеть! — честно ответил пират. — Об одном жалею — столько лет зря прожито. Что ж я про это двадцать лет назад не знал! Ух я бы…

И закатил глаза в сладостных мечтаниях, что бы он и как. Ну да ничего, этот ещё наверстает, я его знаю. Лишь бы не за мой счёт.

Не без некоторого сопротивления вернул Ингвара на грешную землю, точнее, вывез обратно. Нечего ему вокруг моей башни разгуливать, а то замучаюсь потом объяснять, почему она моя и где такую недвижимость берут. Выдал контакты Андрея, места, где его можно отловить, и распрощался, высадив возле офиса. Улыбка на его лице в дверь еле прошла — обрёл человек к седым мудям своё детское счастье, надо же. Лишь бы на здоровье.

Подумал пару минут куда ехать — и решил обратно, через гараж на ту сторону. Вот дожил — от собственной жены бегаю, а? И грустно, и смешно. А что делать? Ведь если я сейчас приеду на дачу, она мне выскажет много такого, о чём сама потом пожалеет, переведёт вопрос в плоскость эмоций и скандала, после чего вернуться к его нормальному обсуждению будет уже очень тяжело, а то и невозможно — проассоциируется в женской загадочной душе с обидками, и всё, даже не упоминай больше. В чём другом я бы мысленно обнёс эту тему жёлтой лентой «ду нот кросс», поставил табличку биологической опасности: «осторожно, здесь живут тараканы», да и не касался бы её больше. Отношения дороже. Однако сейчас не тот случай — слишком важно всё это. Пусть остынет сначала.

Заехал по привычному маршруту в строймаг, хозмаг и «Метро», благо деньги теперь были. Отвлеку себя от печальных мыслей ручным трудом, мне это всегда помогает. В «Метро» закупил продуктов. Впервые — мешками по десять кило. Для этого мне пришлось преодолеть некий барьер внутри себя, потому что начать запасать продукты — для меня это последний шаг в никуда.

Я противник всякого бункер-сурвайверства, потому что идеология «схрона с тушёнкой» изначально провальна в своей концепции. Даже при условии такого идеального «схрона», как мой. Ну выжил ты, сидя на ящике тушёнки, а дальше что? Сколько ни запаси жратвы, она либо кончится, либо протухнет. Выживание — это момент, а не процесс. Выжить можно, но надо жить дальше, а человеку, чтобы жить — нужен социум. Даже такому мизантропу, как я. Я вовсе не планировал стать семейным отшельником в башне, пережив втроём всё человечество, и смотреть, как растёт моя дочь, обречённая остаться одна в целом мире, когда родители состарятся и сдохнут. Нет, я строил планы, исходя из того, что человечество — очень живучее, и никакой катаклизм его не истребит. Как показала Япония, на месте ядерных руин через десяток лет стоит город, в котором от того ужаса остался только музей. Как показал Донбасс — люди могут жить годами в условиях гражданской войны и бомбёжек почти обычной жизнью, а инфраструктура современного города куда прочнее, чем нам казалось. Люди, в отличие от йири, очень агрессивный социум, но это компенсируется их приспосабливаемостью и высокой способностью к выживанию в любой жопе.

Так что умозрительная стратегия моя была такова — когда на Часах Судного Дня будет без трёх секунд полночь, свалить с семьёй к морю и переждать разрешения ситуации. Не рванёт — хорошо, сделаем вид, что ничего и не было. Рванёт — пересидим пик катаклизма, когда, чтобы выжить, надо быть куда более везучим, чем я. А когда ситуация так или иначе разрешится — аккуратно вернёмся на родные пепелища, или что там будет. Восстанавливать города, налаживать жизнь, обеззараживать почву, пахать поля или партизанить по лесам, истребляя оккупантов — как фишка ляжет. Потому что пребывать в изоляции вечно — это полный тупик.

Но вообще я, если честно, рассчитывал на то, что глобального конфликта «все против всех до последнего человека» всё же не будет. Будет обмен ударами, может быть даже ядерными, будут жертвы, возможно даже очень большие, будет паника, развал и обрушение экономик, резкое падение уровня жизни — но не ядерная зима и тотальный Армагеддец. Базовые структуры государств выстоят, кто-то потеряет, кто-то приобретёт территории, кто-то на всём этом капитально наживётся.

Глобальным элитам сейчас жизненно необходимо кого-нибудь крепко ограбить. И это не вопрос «жадности», это вопрос элементарного выживания — Великая Депрессия была побеждена только годами величайшего военного и поствоенного грабежа Второй мировой войны. Затем, я надеюсь, все расползутся по углам — одни зализывать раны, другие — переваривать поглощённое. Конечно, хотелось бы, чтобы наша сторона была в числе последних, но это, по большому счёту, не так уж важно. Я слишком циничен, чтобы впрямую ассоциировать себя с государством, и слишком хорошо знаю историю, чтобы надеяться на улучшение жизни как результат войны. В войнах выигрывают строго те, кто в них не воюет.

Каково моё место во всём этом вероятном паскудстве? Должен ли я в этом участвовать как патриот и гражданин? Этот вопрос меня мучил долго. С одной стороны, я вырос на молодогвардейцах, героях-панфиловцах и том, что «сам погибай, а товарища выручай». Это базовая прошивка, это не изменить. И в этой прошивке насмерть забито то, что нужды общества важнее прав личности. Поэтому нынешние креаклы с их установкой «с чего это я должен отказать себе хоть в малом ради страны?» кажутся мне откровенными говноедами. С другой, взглянув однажды на изнанку государственного устройства, я понял, что внутри него клубок поганых амбиций дурных людей, и моя лояльность держится в основном на том, что сменить их можно только на худших. Ловкой же душевной гимнастике, с помощью которой многие ухитряются разделять внутри себя страну, народ и государство, я не обучен.