Тремориада (сборник) - Валерий Еремеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одно время у Федота они собирались вшестером. Свой круг. Ну, и девки периодически заглядывали. Молодые, до всего охочие. Телевизор вечно настроен на музыкальный канал Wiva 2.
– Новый клип.
– OFFSPRING.
– Ты не видел? Ага-ага!
Висели у Федота всю зиму. Саныч тогда по вахтам работал. И все выходные проводил «в своём круге». Пропивали зарплаты по очереди. Деньги не переводились. И здоровье тоже. Отходили на работе, и вновь шли к Федоту, который, уволившись, получил денег, наверное, не один мешок.
Но, как то уж к весне, Саныч пропустил пару разгульных недель. Поднадоел уже бесконечный карнавал. Но всё же решил проведать друга. И, когда тот открыл дверь, стало сразу понятно, что дело плохо. По глазам. Они стали пустыми и стеклянными, как донышки бутылок. Саныч тут же сбегал за пивом. Лечить кореша.
Федот сидел в полумраке за журнальным столиком. Горел лишь ночник над кроватью. И – тишина.
– Чего телик не включишь? – спросил Саныч, ставя четыре бутылки на столик и присаживаясь в кресло. В маленькой комнате теснились три кресла. Ну, да тут и не плясали.
– Да, блин, – вздохнул Федот. – Такая ерунда вышла. Пришли два маляра. Ремонт-то в зале надо делать (ремонт надо было уж года пол как делать). А у них такая пила была. Как нить красная. Говорят: всё что хочешь, распилит, и следа не останется. Я спрашиваю: это как? Они: да вот так. И давай этой ниткой телик пилить. И мне интересно, я, дурак, им ещё помогал… Н у, и распилили, крест-накрест. Точно, следа не осталось. Только не работает теперь.
Саныч пил пиво, слушал и удивлялся: что за нить-пила такая? Поднялся, подошёл к телевизору, потрогал.
– Говорю – следов не видно, можешь даже свет включить, – попивая пиво, сказал Федот.
И вдруг в полумраке Саныч увидел неподключенный шнур. Воткнул вилку в розетку, где-то даже опасаясь, что распиленный телик бабахнет. Но тот, конечно же, просто заработал.
– Ух, ты! – обрадовался Федот. – Показывает.
«Дело точно дрянь», – подумал Саныч, возвращаясь в кресло.
– Ты никого не видишь? – спросил Федот.
– В смысле?
– В кресле. – Федот кивнул на пустое кресло.
– Нет, не вижу. А ты?
– Дьявол там, – буднично ответил Федот. – Уже давно его вижу. Ты точно не видишь?
– Нет. – У Саныча аж холодок внутри пробежал. Он потихоньку передвинул острую открывашку с середины столика к себе.
– А я вижу. – Федот перевёл взгляд с кресла на столик. – И ещё, пробки крутятся…
Он, поставив бутылку на столик, взял пивную крышечку и начал её гнуть туда-сюда.
– Достала она крутиться, – сказал Федот. – И маляры эти на фиг тут не нужны.
– Нет там никого. Хочешь, глянем.
Они пошли.
– Точно никого, – проговорил Федот, глядя на стены с ободранными обоями.
– Вот и славно, – вздохнул Саныч, и они вернулись за столик. – Видишь ещё кого-нибудь?
– Дьявола. Он что-то записывает. У него есть особый журнал. – Федот кинул на пол порванную надвое пивную пробку и уставился на пробку Саныча. – И эта крутится. Видишь?
– Нет.
– А у меня крутится, – Федот взял в руки и принялся гнуть новую крышечку. – И дьявол смотрит. Притаился с ручкой в руке и смотрит. Наши имена написать хочет. Только он одни кликухи знает.
«Прям языческое поверье, – подумал Саныч. – Чтоб дьявол не записал в свой журнал пьяницу, у каждого алкаша должна быть кликуха».
Санычу пора было идти на вахту. Он, попрощавшись с Федотом, порвавшим и вторую крышечку, заскочил в соседний дом – к Балагуру, общему другу, и рассказал, что случилось.
– Одному ему дома оставаться нельзя, – заключил Саныч.
Тогда всё обошлось. Федота увезли в больницу. А четыре года спустя его каким-то ветром занесло на непонятную квартиру, где пьяный хозяин и зарезал Федота кухонным ножом.6
Было уже 11:45. Саныч выключил звук телевизора, чтоб не слышать пожеланий президента.
«Иннокентий, Треска, давайте к нам скорей. А то одни на том свете Новый Долбаный Год отмечать будете».
Саныч достал ещё две стопки. Налил и накрыл их хлебом. Плеснул себе, чокнулся с «новенькими».
– Проводим Старый Долбаный Год! – сказал Саныч и, выпив, подошёл к табуретке, закусил гречкой. Странное дело. Водка его пока совсем не брала.
В 95-ом, осенью, к Санычу неожиданно заехали Иннокентий с Трескачёвым. Была пятница. И гости были удивлены, пройдя в прихожую и не услышав в квартире ничего, кроме бубнящего телевизора.
– А где сабантуй? – спросил Сергей Трескачёв.
– Сабантуй? – переспросил Саныч. – Ты о турецком султане?
– О балтийском рабочем, – сказал Иннокентий. – Где девичий визг и мужское «Карамба!»?
– Сами вы карамбы, – усмехнулся Саныч. – Чё в пакетах принесли?
– Три килограмма водки. Ну, и закусить, – сказал Треска. – А ты думал, мы с чекушкой в другой город попёрлись?
– Я знал, – потёр ладони Саныч. – Вот сейчас и будет Карамба!
Он взял у гостей пакеты и пошёл в комнату – сервировать табуретку.
Сидели тихо, душевно. Правда, в наивысшей лирической точке Саныч достал гитару и спел свою песню:
Выпьем по кружке портвейна,
Сырок со мной преломи;
Закурим потом папироски
Забудем с тобой про часы.
За окнами – ночка глухая,
По стенке ползёт таракан,
Срывается капля из крана
Последняя в полный стакан.
Эх, боль же моя ты кручина!
Эх, ночка ж моя ты тоска…
Сегодня у нас грустный праздник
Грузчика и моряка.
Налей же портвейн ещё в кружки
Пустую бутылку – под стол.
В тарелке скукожен огурчик
Пупырчатый он разносол.
Скрипят, скрипят половицы —
Иду за бутылкой другой.
В Португалии не известны
Ингредиенты такой.
За окнами ночка глухая,
Вьюга тоске подпевай;
Срывается капля из крана —
В стакане вода через край.
Отложим проблемы на завтра,
Забудем, что было вчера —
Сегодня у нас грустный праздник
Грузчика и моряка.
А после сидели тихо, не доставая соседей записями тяжёлой музыки. Вспоминалось всё самое хорошее и весёлое. Улеглись спать под утро. А, проснувшись к вечеру, похмелились парой рюмашечек – остатками с вчера. Да и сидели, отходя потихонечку, уставившись в телевизор, комментируя всё шутками-прибаутками. Позже наделали из иголок, спичек да бумаги дротиков. И метали их в нарисованную на картоне мишень. Дурачились, смеялись, бегали к мишени и обратно, чтобы вновь метнуть дротик.
Друзья остались в Североморске и на эту ночь. Смотрели старый, чёрно-белый фильм «Муха». На рекламе Саныч, выйдя на кухню, положил в сковородку строительный патрон и, установив её на включённую плиту, вернулся в комнату как ни в чём не бывало. Они продолжали смотреть фильм. Бабахнуло неожиданно даже для Саныча. А Иннокентий с Треской так и вовсе подпрыгнули на диване. В похмельных шугняках их чуть инфаркт не хватил. Сначала они спорили: сперва расчленить Саныча или поджарить. А после смеялись долго, тыкая друг в друга пальцами: ну и труханул ты… а сам-то себя видел?.. да оба вы… а сам… И за одно передразнивали персонаж фильма «Муха»: «Хэлп ми! Хэлп ми!»
Н у, а утром, позавтракав, друзья собрались, было, уезжать домой, но тут с Мурманска приехал Славный. Треска его видел впервые, ну а с Иннокентием тот уж не раз куролесил, познакомившись через Саныча ещё перед службой.
– Я остаюсь тут жить! – воскликнул Иннокентий, увидев две литровые бутылки водки в руках Славного.
Славный, едва разувшись, прошёл на кухню, поставил водку на стол, снял с плеч рюкзак и достал из него ещё три литровые бутылки «Зверь».
– Карамба, – выговорил Саныч.
– Вот это деловой подход, – одобрил Иннокентий. – Уважаю.
– А я сваливаю, пока при памяти, – сказал Трескачёв, направляясь в прихожую. – Вы, походу, все отдыхаете, а у меня завтра понедельник.
Вспомнив ту добрую встречу, Саныч погрустнел. Глянул на беззвучный телевизор и увидел, что президент завершил поздравление. По-быстрому прибавил громкость и уже под бой курантов плеснул себе водки. Он подошёл к строю накрытых хлебом стопок и, чокнувшись с каждой, сказал:
– С Новым Годом, дорогие.
7
В новогоднюю ночь Саныч напился до беспамятства. Проснулся к вечеру первого января и продолжил. Он попрощался с друзьями, выпив их стопки, да закусив чёрствым хлебом. С женой прощался после всех.
– Думаю, скоро увидимся, Кристина…
Саныч сходил в магазин за бутылкой и вновь напился до беспамятства. Естественно, второго числа проснулся с тяжелейшего похмелья. Праздник прошёл. Новый Долбаный Год наступил. Деньги заканчивались. Похмеляться на них надо было грамотно. Плавно уменьшая дозу алкоголя, растягивая время меж выпивкой. Так, глядишь, и живым остаться можно.
«Итак, операция аперитив».
В нём всего двадцать градусов, и Саныч купил три бутылки. Выпил две стопки подряд. Убавил звук телевизора. Шло какое-то старое кино о революционных матросах. Погасил свет и улёгся на кровать, не раздеваясь. Закрыл глаза, тут же провалившись в сон.
