Бостонцы - Генри Джеймс

– Верно, я привлекла большое внимание. Как и хотела Олив – это открывает путь для нашей дальнейшей работы. Я уверена, что мне удалось тронуть многих из тех, до кого невозможно было достучаться иначе. Они считают это моя главная способность – удерживать аутсайдеров. Тех, у кого есть предубеждения, тех, кто ни над чем не задумывается, и не начинает беспокоиться, пока ситуация кажется нормальной. Я привлекла их внимание.

– Как раз к этому классу я и отношусь – сказал Рэнсом. – Чем я не аутсайдер? Мне интересно, сможете ли вы тронуть меня, привлечь моё внимание!

Верена немного помолчала. Пока они шли, он слышал тихий стук её туфель по гладкой брусчатке. Затем она ответила, глядя прямо перед собой:

– Я думаю, я уже немного привлекла ваше внимание.

– Несомненно! Вы вызвали у меня сильнейшее желание поспорить с вами.

– Что ж, это хороший знак.

– Думаю, это было захватывающе – я имею в виду вашу конвенцию, – тут же продолжил Рэнсом. – Вам будет её не хватать, если общество вернется к древнему строю.

– Древний строй, время, когда женщин резали как овец! О, эта неделя в июне прошла восхитительно! Приехали делегаты из каждого штата и из каждого города, мы жили в гуще людей и идей. Стояла удивительная погода и великие мысли, и прекрасные высказывания витали вокруг, как светлячки. В доме Олив остановились шесть умнейших известных женщин – по две в комнате. И летними вечерами мы сидели перед открытыми окнами в её гостиной, глядя на бухту, на огни, скользящие по воде, и говорили об утренних делах, о речах, о событиях, о свежем вкладе в дело. У нас было несколько чрезвычайно серьёзных обсуждений, которые было бы неплохо услышать вам или любому мужчине, который не считает, что мы можем обсуждать важные вопросы. И нам всегда было чем освежиться – мы ели мороженное в невероятных количествах! – сказала Верена, у которой ноты веселья чередовались с серьёзностью, почти экзальтацией, что Бэзил Рэнсом находил чрезвычайно оригинальным и увлекательным. – Это были потрясающие вечера! – добавила она между смехом и вздохом.

Её описание конвенции позволило ему живо представить себе эту картину: переполненный душный зал, полный, по его мнению, авантюристов, слушающих раскрасневшихся женщин в шляпках с развязанными лентами, надрывающих свои тонкие голоса столь же пронзительно, сколь и бесполезно. Это разозлило его, разозлило тем более, что он не мог понять, как это очаровательное создание, идущее рядом с ним, могло смешаться с толпой подобных людей, толкаться с ними локтями, присоединяться к их соперничеству, к их жалким комментариям и хлопкам и возгласам в этом многословном, бездумном повторении одной и той же чепухи. Хуже всего была мысль, что она настолько точно отразила идеи этого собрания, что была отмечена благодарностью охрипших крикунов и вознесена ими над этим вульгарным сообществом как королева бала. Много позже он пришёл к выводу, что его гнев был ничем не обоснован, поскольку это не его дело, каким образом мисс Таррант тратит свою энергию, к тому же, не приходилось ждать от неё ничего иного. Но пока ещё он не пришёл к этому выводу, и в его отсутствие видел лишь, что его собеседница ужасно заблуждается.

– Мисс Таррант, – сказал он крайне серьёзно – мне больно говорить об этом, но, похоже, вы просто испорчены.

– Испорчена? Сами вы испорчены!

– О, я знаю, какие женщины гостили в доме мисс Ченселлор, и что за группу вы представляли собой, когда любовались Бэк Бэй! Мне очень тяжело думать об этом.

– Мы представляли собой милую, интересную группу, и если бы у нас была свободная минута, мы бы сфотографировались, – сказала Верена.

Это заставило его спросить, приходилось ли ей когда-либо фотографироваться. И она ответила, что, когда вернулась из Европы, позировала фотографу, и в некоторых магазинах Бостона сейчас можно найти её портрет. Она рассказала об этом просто, без ложной скромности и с долей уважения к этому событию, как будто оно может иметь какое-то значение. И когда он сказал, что должен купить одну из этих фотографий, как только вернётся в город, ответила лишь:

– Что ж, выбирайте лучшую!

Он надеялся, что она предложит подарить ему свою фотографию с автографом – такое приобретение было бы для него приятнее всего. Но, похоже, это не пришло ей в голову в тот момент, а после она уже думала о чём-то другом. Это подтвердило восклицание, внезапно сорвавшееся с её губ в тишине:

– Что ж, это доказывает, что я приношу большую пользу!

И так как он посмотрел на неё непонимающим взглядом, пояснила, что имеет в виду свой небывалый успех на конвенции.

– Это доказывает, что я приношу большую пользу, – повторила она, – и это всё, что имеет для меня значение!

– Польза хорошенькой женщины в том, чтобы составить счастье честного мужчины, – сказал Рэнсом с нравоучительностью, которой предпочёл бы избежать.

Это замечание заставило её остановиться посреди тротуара, глядя на него сверкающими глазами:

– Послушайте-ка, мистер Рэнсом, знаете, что я только что поняла? – воскликнула она. – Ваш интерес ко мне вовсе не соперничество – ни капли! Это личный интерес!

Она всё же была невероятной девушкой. Она могла сказать такие слова без следа смущения на лице и без малейшего кокетства или любой другой попытки заставить молодого человека сказать больше.

– Мой интерес к вам… мой интерес к вам, – начал он. Затем смешался и внезапно выпалил. – От этого вашего открытия он не стал меньше!

– Что же, это и к лучшему, – продолжила она, – значит, нам не нужно спорить.

Он засмеялся над тем, как она урегулировала этот вопрос. В этот момент они подошли к разномастной группе всевозможных зданий: часовен, общежитий, библиотек, залов, которые, рассеянные среди стройных деревьев, на пространстве, защищенном лишь низенькой изгородью (ибо Гарварду неведомы ревность и достоинство высоких стен и охраняемых врат) представляли собой величайший университет штата Массачусетс. Окрестности колледжа пересекало множество узеньких дорожек, по которым в определённые часы дня порхали из одного здания в другое тысячи студентов с книгами зажатыми подмышками. Верена знала здесь каждую тропинку, как она сказала своему спутнику. Это был не первый раз, когда она приводила восхищенного посетителя полюбоваться образцами местной архитектуры. Бэзил Рэнсом, следовавший за ней от одного здания к другому, восхищался ими всеми, а некоторые счёл чрезвычайно странными и заслуживающими внимания. Совершенные линии зданий из старого красного кирпича особенно радовали его глаз. Послеполуденное солнце желтело на их гостеприимных лицах. Из окон выглядывали цветочные горшки и яркие шторы. На всём была печать схоластического покоя, и молодой миссисипец чувствовал дыхание традиций и древности.

– Вот место, где мне следовало быть, – сказал он своему очаровательному гиду. – Я бы прекрасно провёл время, если бы у меня была возможность учиться здесь.

– Да. Я думаю, вы чувствуете себя как дома везде, где собраны древние предрассудки, – ответила она не без лукавства. – Я знаю по тому, каких взглядов вы придерживаетесь в отношении нашего движения, что вы разделяете суеверия старых книжников. Вам следовало бы учиться в одном из тех действительно средневековых университетов, которые мы видели по ту сторону океана, в Оксфорде, или в Геттингене, или в Падуе. Вы бы прямо-таки слились с их духом.

– Ну, я не так уж много знаю об этих старых прибежищах, – ответил Рэнсом. – Я думаю, для меня было бы вполне достаточно этого. Кроме того, у него есть преимущество – ваш дом находится неподалёку.

– О, я не думаю, что в таком случае мы бы часто видели вас в моём доме! Сейчас вы посетили нас, так как живёте в Нью-Йорке, но если бы вы жили здесь, то не сделали бы этого. Так всегда бывает, – и с этим философским замечанием Верена устремилась в библиотеку, в которую ввела своего спутника с видом человека, имеющего доступ к святыне.

Это здание, уменьшенная копия Королевской часовни большого Кембриджа, оказалось весьма впечатляющим. И чем дольше он стоял там, в светлой, теплой тишине, которая, казалась пропитанной запахом старой типографской краски и потрёпанных переплётов, и смотрел вверх, на высокие светлые своды над тихими и полными книг галереями, альковами и столами, и застеклёнными витринами, в которых таинственно блестели редкие сокровища, на бюсты благотворителей и портреты великих людей, на склонённые головы работающих студентов, и слушал тихий скрип под ногами проходящих посыльных – чем дольше впитывал в себя всё богатство и мудрость этого места, тем болезненнее чувствовал он сожаление о возможности, которую упустил. Но он воздержался от того, чтобы выразить его вслух, так как оно было слишком личным. Верена, тем временем, представила его молодой леди, своей подруге, которая, как она объяснила, работает над каталогом. Мисс Кэтчинг быстро представилась, поприветствовав Верену тихо, но сердечно, и вскоре принялась объяснять Рэнсому тайны каталога, который состоял из множества маленьких карточек, расположенных в алфавитном порядке в огромных шкафах с выдвижными ящиками. Рэнсом был глубоко заинтересован и, следуя вместе с Вереной за мисс Кэтчинг, которая милостиво согласилась показать здание во всём великолепии, отметил про себя натуральные локоны девушки и её изысканную нервозность, и пришёл к выводу, что она является типичной женщиной Новой Англии. Верена сообщила ему, что она тоже принадлежит к их движению, и в какой-то момент он испугался, что его спутница выдаст его за одного из их гонителей. Но в манерах мисс Кэтчинг и в атмосфере высоких залов было что-то такое, что делало неуместными громкие шутки и, кроме того, если бы ей даже предоставили эту информацию, она бы не знала, под какой буквой её поместить в каталог.