Обручальное кольцо - Сильвия Холлидей

Росс застонал и на миг зажмурил глаза. «Помоги мне, Господи! Еще один день». А завтра они достигнут берега. И тогда он будет спасен.

Когда-то с Мартой Росс был таким невинным. Все эти годы ухаживаний за ней… Да, он был настолько поглощен своими занятиями, что на вожделение просто не хватало времени. К тому же Россу претило распутное поведение друзей-студентов, которые были готовы удовлетворить свою похоть с любой попавшейся на пути уличной девкой… Нет, он не мог подражать им. Но почему-то был уверен, что рано или поздно, когда Марта окажется в его объятиях, все у них будет хорошо.

И в итоге дарами, которые он принес на их брачное ложе, оказалось многолетнее воздержание и непорочность так и не проверенного в деле мужского достоинства. Но все же мало-помалу они научились доставлять удовольствие друг другу. Росс прислушивался к разговорам в кофейнях, когда речь заходила о женщинах и о всевозможных способах, которыми мужчины испокон веков удовлетворяют их. После этого он возвращался домой, горящий желанием применить в деле свое новообретенное знание. И Марта, застенчивая и невинная, все же порой с готовностью отдавала свое тело его неловким попыткам. По мере приобретения опыта их страсть расцветала, словно пышный цветок, выращенный в «оранжереях» любовных ночей. Росс просыпался по утрам, сжимая жену в объятиях, и думал, что это счастье превыше райского блаженства.

А потом она погибла. И желание увяло, словно его никогда не было. Поначалу, когда Росс сгорал от любовного томления по Марте, он удивлялся, как же католические священники умудряются соблюдать обет безбрачия и при этом не терять разума от властных призывов плоти. Теперь же он это понимал. Его страсть умерла вместе с Мартой, потребности плоти исчезли, как и его единственная настоящая любовь. Росс был убежден, что навеки предан Марте, поэтому ему казалось естественным, что все мирские страсти оказались похороненными вместе с ней.

С Мартой он испытал подлинное блаженство. И сознание этого помогало пережить дни, недели, а потом и месяцы горя. И если его сердце терзали муки, то по крайней мере к душевной боли не добавлялись страдания плоти.

Пока не появилась Пруденс… Росс не знал точно, когда это началось, но в какой-то миг заметил, что мысли о ней обуревают его днем и ночью. Порой в грезах перед ним вставали дразнящие видения, он вспоминал ее тело, вкус ее губ, бархатное прикосновение нежной руки… А потом одергивал себя, проклиная свою слабость. Иногда, проснувшись в тускло освещенной каюте, Росс видел, что Пруденс лежит в его объятиях, но сколько ни ругал себя, у него не хватало духу отодвинуться от нее.

Росс снова застонал: «Прости меня, Марта. Прости… Я оказался настолько вероломен, что позволил себе мечтать о другой женщине! И если я сойду с пути истинного и позволю случиться немыслимому…»

– Защити меня, Господи, – чуть слышно прошептал он.

Да, оставался еще один день. А потом Пруденс навсегда исчезнет из его жизни.

– Не удостоите ли вы нас еще одной песенкой, Марта?

Пруденс натянуто улыбнулась Сент-Джону и посмотрела в дальний угол кают-компании, где Росс сидел за столом, держа в руке бокал с вином. Весь вечер он не сводил с нее сердитого взгляда. Росс пребывал в каком-то странном раздраженном настроении, и Пруденс совсем не хотелось оставаться с ним наедине. Но позволит ли он ей задержаться?

Вообще всю минувшую неделю с Россом творилось нечто непонятное. Нельзя сказать, чтобы он злился или излучал привычную холодность. Но с Пруденс он вел себя напряженно, даже грубо и все время стремился уединиться. Как будто его тяготили какие-то тайные, недоступные ей мысли. Пожалуй, Пруденс предпочла бы этой спокойной и сдержанной отчужденности гнев: тогда она по крайней мере не сомневалась бы, что в душе Росса еще осталось нечто человеческое.

С того печального дня, когда разразился шторм, они ни разу не говорили о тяжкой участи Тоби Вэджа. Пруденс по-прежнему терзало чувство вины, и она понимала, что Росс тоже недоволен собой. А что касается самого несчастного матроса…

Пруденс каждый день заходила на бак. Иногда Тоби узнавал ее, но гораздо чаще – нет. Он мог сидеть часами, бормоча какой-то невнятный суеверный вздор. Или вдруг сгибался над матросским сундучком и, дрожа всем телом, начинал ругать капитана, который якобы подсматривает за ним сквозь дырку в переборке. Гауки и прочие его товарищи тщетно законопачивали щели смолой: дурной глаз Хэкетта виделся Тоби повсюду.

– Еще одну песенку, миссис Мэннинг. Мы вас умоляем. В память о нашем замечательном плавании!

Пруденс прикусила губу и взглянула на пылкого молодого офицера, склонившегося над ней. Потом повернулась к Россу, пытаясь угадать его настроение.

– Ну что ж, может быть… Но тот сорвался со стула.

– Нет, жена! Сегодня вечером ты пела вполне достаточно. А завтра нам предстоит нелегкий день. – Росс подскочил к ней, ухватил за локоть и решительно потащил прочь из кают-компании.

Яркая холодная полная луна омывала палубу неземным светом. Пруденс охватила непонятная тоска. С чего бы это? Надо радоваться, что поиски Джеми почти подошли к концу. Наверное, еще до Святок[19] она снова обнимет своего ребенка. Тогда почему же у нее на сердце так тяжело?

Пруденс обвела глазами корабль. Да, ей будет не хватать офицеров с их любезностями, матросов, за которыми она ухаживала, – ах, как светлели при этом их тусклые лица! – даже успокаивающего ритма корабельной жизни, несмотря на все ее неудобства.

Мельком взглянув на мужчину, решительно шагавшего рядом с ней, Пруденс подумала: «А больше всего мне будет недоставать тебя, Росс Мэннинг!» То, что он постоянно был рядом, ободряло ее, позволяло ощущать себя более опытной и самостоятельной. Да, трудно будет обойтись без всего этого, как и без дружбы, без доброй насмешки, которая порой поблескивала в ясных синих глазах Мэннинга. И его спокойной силы, так часто поддерживавшей ее…

Минет завтрашний день – и больше они никогда не увидятся. У Пруденс своя жизнь и свои планы. Джеми и Англия… А Росс мечтает об уединении в глуши. Между ними будет пролегать бескрайний океан. Пруденс споткнулась при спуске в люк, и ее глаза вдруг затуманились слезами.

Она встряхнула головой, чтобы разогнать тоску. Папа сейчас сказал бы ей: «Назвалась груздем – полезай в кузов!» Разве ее ребенок, ее сокровище, не стоит любой жертвы?

Подходя к кубрику, они услышали какое-то странное приглушенное бормотание, пронзительный смех, а потом – сердитый ропот других голосов. И весь этот шум то и дело заглушали визгливые звуки дудки.

– О Боже, да это Вэдж! – промолвил Росс, открывая дверь в кубрик.