Дом доктора Ди - Питер Акройд

«Вы ничего не добьетесь, будь у вас в запасе хоть целый мешок оскорблений».

«Ладно, ладно, – сказал он, подгребая к лестнице, – я возьму вас, сэр».

Я слышал, как он пробормотал себе под нос, что меня не мешало бы начинить каленым железом, и готов был уже ответить на его дерзость советом придержать язык, но вдруг увидел у него на шее черный платок; не поняв, какой цели служит сей странный убор, я ступил в его грязный ялик и уселся в нем, не раскрывая рта.

Едва мы, влекомые спокойным течением, миновали мост, как я услышал чей-то приветственный оклик и пожеланье удачи. Я повернул голову и глянул назад, однако, увидя кричавшего, ощутил внезапный и сильный испуг: то был человек моего собственного обличья, с веревкой на шее, машущий мне из лодки, которая плыла совсем рядом с нами. Я издал жалобный возглас, и мой спутник разразился столь громким и неистовым хохотом, что с минуту не мог вымолвить ни слова.

«А я-то думал, – наконец сказал он, – что так пронзительно умеют визжать только женщины. Но наберитесь мужества, доктор Ди, волнам не удастся потопить нас. Вам суждено упокоиться на ином ложе». Я не понял смысла его речей, а также того, откуда ему известно мое имя, но его смех выводил меня из себя; и, снедаемый в равной мере страхом и гневом, я велел ему поспешить к Уайтхоллу и оторваться от нашего зловещего преследователя. «Лучше не усердствуйте в своих понуканиях, – ответил он, все еще смеясь, – не то река перевернет и потопит нас. Истинно вам говорю, сэр, я и так не расположен бить баклуши». Его огромный, висячий, изъеденный червями нос походил на гроздь винограда, и он приложил к нему палец. «У меня есть свои цели и расчеты, доктор Ди. Зачем, по-вашему, на мне этот черный платок?»

«Довольно потчевать меня загадками, говорите яснее. Откуда вы знаете, как меня зовут?» Я снова боязливо оглянулся, но моего двойника уже нигде не было видно.

«Что ж, любезный доктор, я выложу вам всю правду о своих намереньях. Я – Харон и везу вас прямиком в ад!»

В этот миг мы достигли Уайтхолльской пристани, у которой стояли барки с вымпелами и флагами. Бросив на дно лодки монету, я выскочил и живо вскарабкался на берег, подальше от сего опасного безумца. Я слышал, как он вопит мне вслед: «Вы удираете так быстро, точно палач уже принялся вас потрошить! Скатертью дорога, мой славный доктор! Скатертью дорога!» Тут он рассмеялся вновь. «Но запомните вот что. Это придет ночью, по воде».

Я обернулся, но все кругом было как будто подернуто дымкой – в таком смятении находились мои чувства. Затем я вдруг обнаружил, что стою уже под стеной Уайтхолльского дворца. Передо мною были высокие распахнутые ворота; я вошел туда, пересек роскошную площадку, предваряющую лестничные ступени, и вступил в просторную и великолепную залу, где собралось множество людей с различными грамотами под мышкой. Я счел их адвокатами и судьями, советниками и поверенными; и впрямь, некоторые из них прибивали к резным деревянным панелям какие-то меморандумы. Один законник в блестящей мантии, отороченной лисьим мехом, приблизился ко мне, не сделав ни малейшего движения – как тень от столбика солнечных часов, что скользит по земле неуловимо для наблюдателя. «Вам следует знать, – промолвил он, – что здесь разрешается столько тяжб, сколько на свете жалобщиков и отправителей правосудия. Я охрип, мой добрый доктор, оглашая протесты и audita-queraela [75], приказы о передаче дел на апелляцию и ne exeat regnum [76], приказы о подавлении мятежей и приказы о высылке. Вереницы исков бесконечны, и приговорам несть числа». Он словно хотел улыбнуться, но прикрыл лицо мантией. «Но вот что я вам скажу, – продолжал он. – Я не так уж пресыщен хлопотами, чтобы не сделать вам одного искреннего и нерушимого обещания величайшей важности. Ну же, смелее – протяните мне руку и будем друзьями. Я знаю, что не в ваших привычках оглядываться на каждого брехливого пса, но кое-кто здесь желает вам дурного. Наймите меня, и я отодвину вашу погибель еще на год, а то и более. Чего вы хотите – обвинять или защищаться? По уголовной или гражданской части пойдете вы, любезный доктор? Я сочиню вам какое угодно заключение или протест, а вы можете признать свою вину или отрицать ее. Так на чем же мы остановим выбор? Мое время слишком дорого, чтобы тратить его на пустую болтовню. Если закон был нарушен – по сути или по форме, в ходе процесса или при вынесении приговора, – вы должны заявить об этом во всеуслышание». Я собирался ответить ему, но он выхватил шпагу и нанес мне удар в грудь. «Вот тебе, – сказал он. – Расплатишься, когда сможешь».

Тут вдруг все, бывшие в зале, окружили меня, точно на некоем тайном судилище. «Вы уже мертвы, – сказал один бледный клирик, – хотя причина сего в недуге, поразившем весь свет».

«За что мне такая кара? – воскликнул я. – Разве я лгал или обманывал, насиловал или клеветал? За какой грех меня тащат на виселицу?»

Я побежал от них и выскочил на вымощенную плитами галерею, а оттуда – в другую залу с колоннами. Тут было довольно шепота, чтобы заполнить им неф собора Св. Павла, и царила такая темень, будто эту часть дворца уже принял к себе подземный Аид. Но я преодолел испуг, огляделся и понял, что нахожусь в глубине Уайтхолла, среди целого лабиринта галерей, зал, приемных, кабинетов и опочивален. Здесь, близ личных апартаментов ее величества, собрались все, кто ей прислуживал: камергеры, хранители королевского гардероба, сокольничьи, экономы, лакеи, повара и посыльные по особым поручениям.

Вдруг загремели пушки и затрубили трубы, и при свете факелов я успел углядеть стражей в рейтузах и камзолах, расшитых бриллиантами. «Она здесь, – в великом страхе прошептал некто, стоявший рядом. – Она прошествовала по нашей зале в приемный чертог». Сейчас же везде были подъяты черные и белые стяги, и важные государственные сановники поспешили в свои собственные покои. Однако я почувствовал, что фортуна мне улыбнулась, ибо вспомнил цель своего прихода: пасть ниц перед королевой и вымолить у нее прощение за грехи.

Я не имел понятия о том, каким образом можно проникнуть в приемный чертог, однако мои шаги направляло немеркнущее сияние свеч, факелов и каминного огня в конце богато убранной галереи. Миновав ее, я вступил в небольшую комнату или залу, предназначенную, видимо, для одевания и подготовки королевы к выходу; эта зала была сплошь задрапирована золотыми тканями, где изображались страсти мучеников за прежнюю веру. Далее была другая комната, сверкающая золотом, как солнечными лучами, и здесь я увидел трон, усыпанный на диво крупными алмазами, рубинами, сапфирами и другими редкостными камнями, что блистали среди прочих драгоценностей, словно лед, готовый вот-вот растаять. Ее величества нигде не было видно, но я перешагнул порог и, памятуя, что к Елизавете должно обращаться не иначе как на коленях, опустился на подушечку с золотой вышивкой, а затем, в тиши и уединении, выказал пустому трону свое глубочайшее благоговение и покорность.

«Vivat regina» [77], – вскричал я, точно в беспамятстве.

И тогда раздался тихий женский голос, ответствующий мне из противоположного угла чертога: «Gratias ago. Gratias ago» [78].

Я торопливо встал на ноги и, обернувшись, узрел перед собой королеву. Она была в великолепной мантии из пурпурного атласа, расшитой золотом и весьма роскошно украшенной такими камнями, как аметист, опал и ляпис-лазурь; на груди ее был хризоберилл в форме висельника, а голову венчала целая райская птица в золотых блестках и с султаном из фиолетовых перьев. Сначала я не мог посмотреть ей в лицо, хотя и ощущал на себе ее светлый взор; однако, подняв глаза, я отшатнулся в ужасе и изумлении. На ее лике, объемля его весь своими ногами, сидел огромный паук и как бы впивал дыхание из ее рта. «Подойди ближе», – молвила она глухим голосом из-под тулова мерзкой твари. Я сделал три положенных шажка с приседаньями, и она протянула мне руку для поцелуя. «Тебе не нравится мой маленький любимец?» Тут она взяла паука и отбросила его прочь, весело рассмеявшись при этом.

«Ваше величество, – произнес я, – на меня обрушилось тяжкое и внезапное горе. Позвольте же мне прочесть вам всю энциклопедию своих несчастий».

Она улыбнулась. «Все, что с охотою изойдет из твоих уст, будет с не меньшей охотой воспринято моим слухом». И я рассказал ей обо всех постигших меня бедах – о том, что я одинок и окружен врагами, что у меня не осталось ни доброй репутации, ни состояния. «Итак, – отвечала она, – ты желаешь славы и злата, а также почестей, каковые полагаются тебе за твои великие труды».

«Я прошу у вас лишь воздаяния по заслугам, ваша милость, – большего мне не надобно. Я не поведал и не изложил вашему величеству ничего сверх того, что выпало мне на долю благодаря жестокой судьбе; и поскольку жребий мой весьма печален, я взял на себя смелость лично умолять вас о заступничестве перед палачом и об избавлении от петли».