prose_contemporary - Эльчин Гасанов

Это стремление взвить душевные качели в сторону человечности и неизменно вытекающий из него отлет в сторону Зверства, проходит чудесной и в то же время кровавой полосой сквозь всю историю человечества, и люди видят, что как раз те особенно темпераментные эпохи, которые выделяются исключительно сильными и осуществленными в действии взлетами в сторону Духа и Справедливости, кажутся особенно страшными в силу перемежающихся в них небывалых жестокостей и сатанинских злодейств.

Э – эхЭрна, ЭрнаСколько людей живут правильно, мудро, но сами этого не понимают, не осознают. Они делают это подсознательно, хотя какая разница – главное, они на правильном пути. Сельчане, рабочие, труженики, бедняки и многие лица такого сорта племени живут в душе уютно и спокойно, верно и умно, хоть и нуждаются во многом.

ОНИ ЖИВУТ ОТРАДНО ДЛЯ МЕНЯ!!!! Они во многом счастливы, и место им в раю! Но сами они этого пока что не поймут. Они вечно недовольны, мучаются, плачут, хотя живут моей идеей.

– И все же, почему ж ты в таком виде? Почему? Не красиво ж это! Ты же бог! – я Его перебила.

– Не понимаешь ты ничего. Такой вид создает эффект неожиданности. Если я буду иметь вид богача, и параллельно говорить умные слова, мне никто не поверит, подумают что я вычитал где то те слова. А когда я нищ и прокаженный, когда я необразованный болван, то мои слова воспринимаются как чудо. Ведь все пророки были нищи, не мог же быть пророк купцом или вельможей. Пророк обязан быть в грязи, он чернь, на то он и пророк.

Я равнодушия вам прощаю, мои дети. Хоть я и мал, но старше вас, и чтоб понять меня, должны пожить на свете столько же и вы.

Садовник изначально знает свое деревце, которое посадил он сам. Наперед известен и урожай и плод. Я знаю, чем вы дышите, на что горазды вы.

Помнится мне, ты интересовалась, почему это я прибираю к себе молодых, высылаю смерть не только старым людям. Почему, мол, не жалею я детей, юных подростков? Тебе это интересно узнать? Я отвечу!

Если на вашей Земле будут умирать одни старики, то молодые не на шутку обнаглеют. Они будут знать, им не подвластна смерть, и будут борзеть дальше. Их наглость дойдет до неимоверных пределов.

Ты думаешь, если бы умирали одни старики да старухи, было бы хорошо? В мире воцарился бы тогда хаос. Молодежь всех грабила и убивала бы.

Действую я напрямик, а не с оглядкой и зигзагами, как вы – двуногие отродья.

А теперь ступай, заждалась твоя фея, тебе она понравиться. Я уготовил тебе там место лучшее из всех.

Я с проводником продолжили свой путь.

"Какой у него голос. Какая в его речах мягкость и нежность '' – процедила я про себя.

У входа в ущелье, возле темных скальных ворот, я встала в нерешительности, обернулась и снова посмотрела назад. "Дааа И это был сам Бог?'' Сияло солнце, на лугах мерцало летучее коричневатое разноцветье трав.

Над головой пролетел розовый фламинго.

Солнце милей, когда оно сзади, когда ты видишь перед собою яркую сверкающую дорогу, похожую на твое зеркало жизни. Если солнце впереди, то это раздражает. Невольно закрываешь глаза.

Я видела перед собой освещенную солнцем лужайку. Там жилось хорошо, там было уютно и тепло, там глубоко и спокойно гудела душа. И, возможно, я круглая дура, если захотела покинуть все это и подняться в горы, к фее.

Теперь я посмотрела на ущелье, погруженное в бессолнечный мрак: маленький черный ручеек выползал из расщелины, чахлые пучки бледной травы росли вдоль его кромки, на дне ручья лежала разноцветная, обкатанная водой галька, мертвая и бледная, как кости тех, кто был жив когда-то, а ныне умер.

"Разве там, откуда мы пришли, не было в тысячу раз прекраснее? Разве не бурлила там обильно жизнь? И разве не была я человеком, не была ребячливым существом, у которого есть право на капельку счастья. А теперь, я, видите ли, к фее захотела. Нет! Не доросла я до этого места!

Не доросла! Не мне сюда ходить!

У меня не было ни малейшего желания строить из себя героиню – пионерку!

Да, я работала, получала зарплату, делала покупки. Вообще, я считаю, что люди сами должны ежемесячно платить за работу, а не ждать от государства зарплату. То есть, они должны быть рады, что просто работают, и бесплатно приходить на рабочее место. Какая зарплата? Мы хорошо знаем себе цену. Она всегда выше нашей зарплаты.

Деньги меня абсолютно не интересуют. Я прекрасно знаю, что такое безработица. Но до этого у меня была хорошая престижная работа. Нам нравиться та или иная работа только потому, что к ней с уважением относятся окружающие. Если народ боится правоохранительных органов, значит работать надо именно там!

Если общество с почтением относиться к сотрудникам Парламента или Кабинета Министров, то необходимо стремиться устроиться именно туда.

Пусть даже месячный оклад там будет низок. Зарплата – на десятом месте!

Деньги – не важны, главное – престиж.

Многие люди болеют, страдают, горюют только из-за неудовлетворенности на своей работе. Не устраивает их профессия, их раздражает то, чем они занимаются. Они переживают не из – за отсутствия денег, а из – за авторитета своей работы. Мол, нас уважают или нет? И поэтому большинство людей становятся жертвами ущербной профессии ''.

Я очнулась от размышлений. Меня уже начал пробирать озноб; здесь нельзя было долго оставаться.

Проводник остановился, он пальцами рук дробил, разрывал красный гранат, делил его на мелкие алые зернышки, и бросал в рот. Лицо и руки его были красными от гранатового сока. Затем он молча посмотрел куда-то поверх меня, без упрека, посмотрел тем самым взглядом знающего все наперед.

– Может быть, нам повернуть назад? – спросил он, и не успел договорить, как против своей воли я уже начала сознавать, что скажу "нет", что определенно обязана я сказать "нет". И тут же все прежнее, привычное, близкое, любимое отчаянно запротестовало: "Скажи да, скажи да! Мне не хватает смелости для этого шага" – и весь отчий мир повис у меня на ногах тяжелым грузом.

Я хотела крикнуть "да", хотя знала точно, что не смогу.

– Надо идти, надо идти – сказала я таким тоном, будто вспомнила столько дел, что не перечтешь.

Тут проводник простер руку и указал на долину, и я еще раз оглянулась на любимые, милые сердцу места.

И тогда я увидела*самое ужасное*, что только можно себе представить: я увидела, что милые, возлюбленные луга и долины залиты тусклым и безрадостным светом белого, бессильного солнца. Оказывается, когда удаляешься от любимых мест подальше, издали эти места кажутся именно тусклыми и блеклыми. Более того, с этих родных мест доносится мерзкий, гадостный, доводящий до отвращения запах.

О, как я хорошо знала: то, что вчера еще было вином, обратится ныне в уксус. И никогда больше уксус не станет вином. Никогда!

Я молчала и продолжала следовать за проводником, с печалью в сердце.

Ведь он был прав, прав, как всегда. Хорошо, что я могу его видеть. И что он, по крайней мере, остается со мною.

Я все шла и шла, шла за проводником, и часто зажмуривалась от страха и отвращения. Вот на пути темный цветок, бархатная чернота, печальный взгляд.

И неожиданно совсем близко над нами я увидела ту самую вершину, и крутые ее склоны сияли в раскаленном воздухе.

От страха у меня подогнулись коленки: оказалось, что я, безо всякой опоры стояла на ребре острого скального гребня, вокруг раскинулось бескрайнее небесное пространство – синяя, опасная, бездонная глубина.

Но снова светило солнце, снова сияло небо, взобрались-таки мы и на эту последнюю опасную высоту, маленькими шажками, стиснув зубы и нахмурив брови.

И вот мы стояли уже наверху, на тесной, раскаленной каменной площадке, дыша враждебным, суровым, разряженным воздухом.

Странная это была гора – и странная вершина! На этой вершине – красивый домик с розовой крышей.

Тихое видение краткого мгновения покоя: печет солнце, пышет жаром скала, сурово возвышается ель, грозно поет альбатрос. Он грозно пел: "Вечность!

Вечность!" Альбатрос привык парить навстречу бури. Привык. Это не человек, который ходит внизу, в толпе глупцов.

Альбатрос пел и неотступно косился на нас блестящими строгими глазами, напоминающие глаза моей покойной матери. Трудно было выдержать его взгляд, трудно было выдержать его пение, но особенно ужасны были одиночество и пустота этого места, от которой кружилась голова.

Немыслимым блаженством казалось умереть; невыразимо мучительно было здесь оставаться.

– Вот он, домик, где живет фея – сказал невозмутимо проводник. Потом добавил:

– Я еще нужен тебе, Эрна?

Отрешенным взглядом уставилась я на обиталище феи, и не сразу ответила.

– Нет. Спасибо вам за все. Дальше я пойду одна. Уже близко. Я сама дойду.

Кругом стоял плотный туман. Проводник даже не попрощался, он исчез в тумане. Мне было интересно взглянуть на образ жизни феи.

Такое было ощущение, что выше ее дома, стояли облака. На самом деле, я это заметила. Настолько высоко стоял ее домик, что над крышей ее плыли белые пушистые облака, похожие на пену для бритья. Я вспомнила отрывок из книги. _"Я хочу идти к безумию и его звездам, к его белым лунным солнцам, его далекому эху, его отрывистому лаю румяных собак. Цветущие острова окружают ледяное озеро. Там птицы гнездятся в перьях ветра, и неподвижная золотая жаба грызет угол пространства, и клюв цапли широко раскрывается в радостное ничто, и муха застывает в дрожащем солнечном луче. В мягком расширении сознания слышится слабое тик-так спокойной смерти сумасшедших. Я слышу его, слышу отчетливо''_.