Новый Мир ( № 8 2005) - Новый Мир Новый Мир

Уже “Трактат...” Священного Союза ясно показывал, что международные отношения Александр полагал производными от отношений внутренних, от того духовного строя, который преобладает в государствах Союза. Христианская вера народа и христианские отношения между монархами и “их” народами — вот истинное основание международных отношений для русского царя, и прочным оно может быть только тогда, когда граждане благочестивы и богобоязненны, а государи ищут не своего блага, а блага народного, как хороший отец служит своим детям, а не использует детей для удовлетворения своих прихотей. Монархия для народа, а не народ для монархии. Запомним эту Александрову формулу, ей будет суждено претерпеть головокружительное превращение в России в течение XIX века.

А пока, беседуя с епископом Эйлертом, Александр раскрывает смысл библейского просвещения России, столь энергично начатого им и князем   А. Н. Голицыным сразу же после капитуляции Наполеона. Оказывается, как записывает прусский епископ слова российского Императора, деятельность Библейских обществ в России находится в теснейшей связи со Священным Союзом и непосредственно исходит от него. “К чему поведет Священный Союз, заключенный европейскими государями, если начала, положенные в его основание, останутся изолированными и не проникнут в сердце народов?” — риторически вопрошал русский царь24. Сознательный, образованный, духовно просвещенный, политически ответственный гражданин — вот цель и одновременно главный будущий субъект Христианского Союза. Распространяя на понятном народу языке Священное Писание в России, Император преследовал не только цель внутринациональную (возрождение забитого и оскотинившегося в рабстве народа), но и общеевропейскую. Он понимал, что Россия потенциально является важнейшей конструктивной частью, возможно, краеугольным камнем будущей союзной христианской Европы, и без нее такой союз вряд ли вообще возможен, но актуализировать эту важнейшую потенцию можно, только создав в России настоящее гражданское и политическое сообщество свободных и самоответственных людей, строящих свои отношения на сознательном приятии положений христианской веры и нравственности.

В международных отношениях Император, где мог, проводил те же принципы легитимности, гражданственности, нравственности и веры. Он сформулировал главный принцип союзников в отношении к поверженному врагу. “У нас только один враг во Франции. Это — Наполеон”, — объявил он на встрече с французскими сенаторами в Париже25. Восстанавливая во Франции династию Бурбонов, именно Александр настоял на том, чтобы Людовик XVIII дал народу конституцию и законодательное собрание. В отличие от войны 1941 — 1945 годов и даже 1914 — 1918, ненависть к народу враждебной державы не только не культивировалась, но всячески пресекалась. Зимой, на редкость суровой, 1812 года Александр велел раздавать милостыню пленным голодным и замерзающим французам, лечить, кормить и обогревать их. Он и сам всегда приходил на помощь, когда видел страдания пленных: “Чтобы избавить чувствительные взоры Императора от картины бедствий, причиненных этой жестокой войной, был составлен новый маршрут, удалявший его от пути, по которому следовали армии. Тем не менее он встретил на дороге нескольких несчастных заблудившихся французов. Он давал им вспомоществование или сажал их в свои сани. Так он привез больного французского солдата в принадлежащий моему отцу замок Поставы. Император ночевал там, оставил несчастному денег и просил позаботиться о нем”, — вспоминала графиня Шуазель-Гуфье26.

В обращении к русским воинам на Рейне, перед вступлением их на землю Франции, Император воззвал не к ненависти, не к памятозлобию и чувству мести, но ко всепрощению и милости. “Неприятели, вступая в средину царства нашего, нанесли нам много зла, но и претерпели страшную казнь. Не уподобимся им: человеколюбивому Богу не может быть угодно бесчеловечие и зверство. Забудем дела их. Понесем к ним не месть и злобу, но дружелюбие и простертую для примирения руку”. И русская армия повиновалась своему Государю. “Русские „варвары”, пришедшие в столицу Европы — Париж, оказались гораздо более цивилизованными, чем французы и иные европейцы, явившиеся в столицу „варваров” — Москву”, — отмечает С. Г. Пушкарев27. “Военная дисциплина так строго соблюдалась в русской армии, что один солдат был наказан смертью за то, что при вступлении в Париж он взял (вероятно, с голоду) хлеб с лотка булочника: офицер, заставший его при этом врасплох, тут же застрелил его. В самый день своего вступления в Париж русские войска дали поразительный пример повиновения. Император Александр был в театре, когда ему доложили, что расположившаяся в Елисейских полях императорская гвардия еще не получила харчей и что солдаты начали роптать. Император тотчас вышел из своей ложи, призвал француз­ских чиновников и дал им понять, что он не отвечает за беспорядки, которые могут возникнуть, если оставят его войска без съестных припасов <…> Таким образом, русские солдаты, на глазах которых французы разграбили их родину, — солдаты эти, одержав в свою очередь победу над Францией, провели целый день без пищи и, несмотря на усталость и голод, не позволили себе никакого насилия”, — рассказывает София Шуазель-Гуфье28.

Даже вечно язвительный маркиз Астольф де Кюстин не смог не воздать должное Императору Александру, “который сохранил благородство при въезде в город, только что покинутый Наполеоном”29.

Когда в 1818 году русские войска уходили из оккупированных районов Франции, города и коммуны подносили им благодарственные адреса за человеколюбивое обращение с побежденными, а в честь командующего оккупационным корпусом графа Михаила Воронцова жителями Мобежа была даже выбита специальная медаль. Тогдашнее поведение русских солдат на оккупированных землях врага как небо от земли отличалось от варварских бесчинств советских воинов, творивших “пир победителей” в оккупированных в 1945 году Германии и других странах Центральной Европы.

В 1821 году вспыхнуло восстание в Греции и началась война за ее независимость от Османской империи, но Александр, несмотря на то что он в этом вопросе пошел против всего общественного мнения России, горячо сочувствовавшего “единоверным братьям”, отказался ввязываться в войну. Его мало беспокоило, что другие державы, а не Россия обретут влияние в будущем независимом греческом государстве, хотя для России такое влияние наиболее естественно (бабка Екатерина даже назвала своего второго внука Константином, ожидая, что он восприимет престол византийских василевсов и коронуется с литером Константин XII). Александра намного больше волновал принцип законности. Подданные не должны раскалывать империи, но если они управляются плохо и несправедливо, то должны быть улучшены формы управления в рамках существующих границ. Греки управлялись Портой в целом вполне справедливо. Эксцессы, и эксцессы жестокие, возникали именно по причине борьбы за независимость, как следствия взаимного ожесточения. Император это прекрасно знал и очень строго наказывал тех своих греческих подданных — “гетеристов”, которые уезжали помогать соплеменникам в Морею. Разницы между православным царем и мусульман-ским султаном он в исполнении принципа легитимности не видел никакой. Какое отличие от 1877 и 1914 годов!

“В мои политические виды не входят никакие проекты расширения моего государства, настолько большого, что оно уже возбуждает внимание и зависть других европейских держав, — объяснял Император Александр графине Шуазель-Гуфье свою политику. — Я не могу и не хочу благоприятствовать восстанию греков, ибо такой образ действий противоречил бы принятой мною системе и неизбежно разрушил бы тот мир, который мне так трудно было водворить, — мир, столь необходимый Европе”30.

Александр совершенно чужд был “готтентотского принципа”: если отбирают у меня — это плохо, если я отбираю у других — это хорошо. Он явно руководствовался высшим христианским принципом — не только взаимно­сти, но и жертвы, помня, что “блаженней давать, нежели принимать” (Деян. 20: 35). Он, освободитель Европы от Наполеона, взял для России существенно меньше, чем два освобожденных им его союзника — Австрия и Пруссия. Пруссия по Венскому миру получила земли с населением 5,4 миллиона человек, Австрия — 10 миллионов, а Россия — 3 с небольшим миллиона новых подданных, подавляющее большинство которых были поляки, получившие в Российской Империи совершенно особый статус.

Александр фактически руководствовался мудрым принципом, через сто с лишним лет сформулированным Тойнби: “Когда общество, отмеченное явными признаками роста, стремится к территориальным приобретениям, можно заранее сказать, что оно подрывает тем самым свои внутренние силы”31. Прекрасный ответ на огнеопасные фантазии геополитиков и безумные притязания адептов “естественных границ”!