Сердце ангела - Мила Бояджиева

Но черным магом я не стал.

… Тибетская религия Бон, существовавшая в глухих горных районах, отчасти противостояла официальной религии ламаизма. Если светлые ламы буддийских монастырей считались воплощением духовной мудрости, то жрецы Бон имели в народе репутацию магов.

Юог-па — служители секты Бон, следовали древней вере. полной мрачных ритуалов и заклинаний. Жрецы Бон, с детства подвергавшиеся интенсивным методам психофизического тренинга, обладали уникальными возможностями воздействия на человека. Те, кто преступил нравственные заповеди, используя свои знания во имя зла, считались черными магами.

Учитель Кристоса не путал добро со злом, являясь духовным пастырем и целителем большой горной провинции. Подвластные ему магические силы Ми-Соу использовал лишь для сохранения урожая, спасения хворых, улаживания конфликтов с соседними племенами. Каждого из своей паствы, молившего о нанесении вреда врагу, Ми-Соу умел убедить в недопустимости зла.

«Вся боль, все беды, причиненные другому, вернутся, чтобы преследовать тебя в следующих воплощениях», — сказал он Кристосу на прощание. — «Теперь ты умеешь многое, чтобы защитить себя и других. Но помни — никогда не нападай сам»…

— Я дал обет следовать добру и никогда не нарушил его, отец.

— Признаюсь, мне не удалось остаться столь мудрым. Уж слишком велико было искушение. — Сократ задумался. Его мысли вернулись в прошлое, полное тягостных для священника ошибок.

Он заговорил тихо, словно сам с собой:

— Мне есть, в чем каяться перед людьми и Господом. Я хорошо сознавал опасности практического оккультизма, зная, что эзотерические навыки могут быть переданы лишь человеку с развитой нравственностью… Знания — огромная сила и великая ответственность того, кто владеет ими. Роберт Оппенгеймер, руководивший созданием американской атомной бомбы, раскаялся слишком поздно. Лишь Хиросима и Нагасаки заставили его осознать ошибку. Страшную ошибку. Мой грех не так велик, потому что я сам — мал…

В 1975 году я научил китайского паренька, как можно убивать… Он обладал редкими мистическими способностями и стал хорошим учеником. Возможно, восьмидесятитрехлетний Мао Цзе-Дун умер естественной смертью, а быть может, прожил бы ещё сто лет, как обещали его врачи. Наверно, мой ученик поторопил его — ведь Мао был его главным врагом… Более загадочно покинули политическую арену и другие, слишком кровожадные политические деятели. Узнавая об очередной жертве моего ученика, я тогда даже радовался этому, ведь и на тибетских вершинах оставался отчасти прежним бойцом, сжимающим автомат на Крите, и верящим, что гармонию можно установить, уничтожив врагов. Тех, кто думает или поступает не так, как ты.

— Я понимаю, все относительно. Но есть и основные правила, определяющие меру зла. Ты не так уж виновен, отец, поскольку обратил свою силу против людей, несущих смерть и разрушения.

— «Не убий»… — это правило универсально, оно касается всех. — Отец Гавриил улыбнулся. — Не стоит повторять заповеди Христа. Я знал их с детства. Но только десять дет назад — понял. Понял всей душой, всем существом своим: насилие лишь приумножает зло.

— Тогда ты и принял сан?

— Я приехал сюда. Стал послушников, потом священником, а затем настоятелем монастыря… Я молился за тебя и Кэтлин. Поверь, сын, это лучше, если бы в дом вернулся чужой. Мои мысли были с вами.

— Знаю. Какая-то часть моей души всегда ощущала твое присутствие… Мальчишка просто не хотел смириться с гибелью отца, а став старше он сообразил, что не все в этом мире так просто… Поверь, каждый раз, добившись чего-то значительного, я мысленно спрашивал: «О'кей, отец?» И ты отвечал: «О'кей!»… Но разве ты знал про меня? Знал, что я сбежал из дома и, в сущности, отрекся от своего прошлого?

— Я представлял тебя. Твой воображаемый образ не был похож на худенького мальчишку, которого называли Верзилой и били за нежелание смириться со своим ничтожеством. Нет, Крис, я видел тебя победителем.

— Прости, что был неудачным объектом для родительского тщеславия… Все эти годы я старался стать таким, чтобы вызывать восхищение и зависть… Наверно, это все та же гордыня.

— Здесь все очень словно, сынок. — Сократ положил руку на плечо сына. — Поговорим позже — ведь больше мы не потеряем друг друга.

— Теперь мы будет по-настоящему вместе, как бы далеко не унесла меня судьба.

— Для этого я позвал тебя. Письмо передал Русос Галлос?

— Да, он был в Нью-Йорке. Не знаю почему, но я почувствовал, что подписавший приглашение на остров отец Гавриил — ты… С того самого дня моя жизнь перевернулась… Эх! У меня столько всего произошло… — Флавин встал и подошел к обрыву — у причала мирно покачивалась яхта.

— Я привез сюда Виту, чтобы познакомить тебя с ней.

— Кто эта девушка? — Густые брови священника сошлись на переносице, высокий лоб пересекли морщины. Поднявшись, он напряженно всматривался вдаль, словно к чему-то прислушивался.

Крис выдохнул с облегчением и восторгом:

— Она — единственная. Но ещё не знает об этом…

— Пойдем, я должен поскорее увидеть её. — Быстрой, легкой походкой отец Гавриил направился к спуску и, подобрав рясу, спрыгнул на камень. Иди сюда, здесь короче.

Флавин не мог не улыбнуться, представив, как выглядит их спуск по крутому склону со стороны. Крупный, осанистый священник сбегает по тропинке, словно школьник, перебирается через валуны, придерживая длинные полы. Наверно, Вита хохочет, наблюдая за ними, ведь у неё есть бинокль.

Вслед за сыном Сократ перепрыгнул с причала на борт яхты. Девушки нигде не было. Из кубрика раздался тревожный голос Кристоса:

— Отец, быстрее сюда.

Вита лежала на узком кожаном диване навзничь, неловко уронив голову на вывернутое плечо. У левой ладони, касавшейся пола, блестели осколки бокала.

— Постой рядом, — повелительным жестом Сократ отстранил склонившегося над девушкой Криса. Взяв упавшую руку, осторожно положил её на грудь и двумя ладонями прикоснулся к вискам.

— Это обморок. Девушка потеряла сознание недавно… Не беспокойся, сейчас силы вернутся к ней. — Закрыв глаза, Сократ провел руками над телом лежащей Виты. Его губы зашевелились, словно читая молитву.

Флавин понял: не настоятель православного монастыря, а тибетский целитель и чудодей возвращает сейчас Вите жизненную энергию. Сократ догадался о её немощи ещё там, наверху — недаром ринулся вниз по камням, пренебрегая лестницей… Ресницы Виты вздрогнули, глаза открылись, и тут же улыбка озарила её лицо, словно произошло нечто забавное.

— Простите, я задремала… Как-то вдруг… Даже сама не заметила. Она села, вопросительно глядя на гостя.

— Вита, познакомься, — это мой отец. Он давно ждал нас.

Обедали в монастырской трапезной молча: три монаха не поднимали бородатых лиц от тарелок, работники, сидящие в дальнем конце длинного стола, с любопытством поглядывали на гостей. Молодые американцы находились в монастыре по приглашению отца Гавриила и, видимо, были его друзьями. Вероятно, киноактеры, но ведут себя скромно. Мужчина, скорее всего, не без местной крови, тихо называет своей спутнице стоящие на столе блюда, а она все аккуратно пробует. А что тут пробовать — монастырская трапеза — пища постная и, по-бедности, совсем простая: агволемоно — рисовый суп с яйцом и лимоном, хориатики салата — овощной салат с кусочками козьего сыра, а на сладкое баклава — миндальное пирожное в медовом сиропе. Причем все — из собственного хозяйства.

Отец Гавриил сказал что-то по-английски, кивнув на молодого монаха. Американка с улыбкой посмотрела в его сторону и отведала баклаву. Анастазис, являвшийся главным монастырским поваром, покраснел.

Молитва завершила трапезу. Гости и настоятель вышли на террасу, опоясывающую помещение трапезной. С одной стороны каменистый откос, круто спускающийся к синей морской глади, с другой виден монастырский сад и луг, покрытый цветущим ковром. Очень высокое, без единой помарки небо казалось прозрачным. Лишь горизонт заволакивала туманная дымка.

— Скоро начнется дождь. Он продлится с четверга до субботнего вечера, — сообщил отец Гавриил, втягивая воздух крупными ноздрями.

— Я успею прогуляться вон на ту поляну? Еще с моря любовалась этими цветами — хочется набрать целую корзину. — Вита вопросительно посмотрела на отца Гавриила.

— Ступай спокойно, дочка. Мы будем рядом и позовем тебя. Здесь ливень сразу стеной.

— У меня жакет шерстяной и туфли на толстой подошве, — весело возразила Вита и быстро сбежала к полуразрушенной монастырской стене, за которой сиреневым морем расстилался цветущий луг.

Отец и сын молча наблюдали, как удаляется легкая фигура с рассыпавшимися за спиной волосами.

Они сели на обломки балюстрады, не спуская глаз от кружащейся среди цветов девушки.