Под шепчущей дверью - Ти Джей Клун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я сейчас прикончу тебя! – крикнула Мэй из кухни.
– Да, – воскликнула Дездемона, после того как Уоллес прочертил планшеткой по доске ответ. – Вас убили. Я знала это! Скажи мне, о великий дух. Скажи мне, кто убил тебя. Я буду искать управы на этого негодяя, и когда подпишу договор с телевидением, то обещаю, я тебя не забуду. Назови мне имя.
Планшетка снова медленно заскользила по доске.
– Д, – прошептала она. – Е. З. Д. Е. М.О. Н…
Доходяга издал какой-то сдавленный звук:
– Получается демон.
– С этими двумя до ручки дойдешь, – пробурчал Нельсон, глядя на Коротышку, который, стоя на стуле, все еще подносил свой неведомый прибор к потолку.
– А, – сказала Дездемона, когда планшетка остановилась. – Это не «демон». Здесь гораздо больше букв. – Ты все записал?
Доходяга медленно кивнул.
– Ну? И что получилось?
Он снова показал ей блокнот.
Там громадными буквами было написано: ДЕЗДЕМОНА.
Она уставилась в блокнот, потом на говорящую доску, потом снова в блокнот. А Доходяга повернулся и поднес его к камере.
– Это мое имя. – Кровь отхлынула от ее лица, она убрала руки с планшетки. – Ты… ты говоришь, что это я тебя убила? – Она неуверенно рассмеялась. – Это невозможно. Я никогда никого не убивала.
Доходяга и Дездемона замерли, потому что планшетка начала двигаться без ее участия. Она называла буквы, на которых останавливался Уоллес, и Доходяга записывал их.
– Стопудово, убила, – прочитала она и моргнула. – Что? Я не убивала. Кто ты? Это шутка? Она наклонилась, посмотрела на столешницу снизу и снова выпрямилась. – Никакого магнита. Хьюго. Хьюго, это твои проделки? Не люблю, когда из меня делают дуру.
– Вы пытаетесь взаимодействовать с силами, которых совершенно не понимаете, – серьезно сказал Хьюго.
Планшетка снова задвигалась.
– Ха-ха, – прочитал вслух Доходяга. – Ты отстой.
– Сколько тебе лет, семь? – спросил Нельсон у Уоллеса, пряча улыбку. – Нужно выдать что-нибудь пострашнее. Скажи ей, что ты Сатана и собираешься съесть ее печень.
– Это Сатана, – сказал Доходяга, глядя на планшетку. – Я собираюсь съесть твою плесень.
– Печень, – поправил Уоллеса Нельсон. – Печень.
– Я стараюсь, – проговорил Уоллес сквозь стиснутые зубы. – Она скользкая.
– Мою плесень? – переспросила озадаченная Дездемона. – Я же не сыр.
Планшетка снова пришла в движение.
– Прости, – читал Доходяга, строча в блокноте новое послание. – Чертов автокоррект. Я имел в виду печень.
Хьюго спрятал лицо в ладонях и застонал.
Дездемона резко поднялась со скрипнувшего по полу стула и дико огляделась по сторонам. Доходяга прижимал к груди блокнот, а присоединившийся к ним Коротышка держал прибор над доской. Прибор снова запищал, еще громче, чем прежде, на нем загорелись лампочки.
– Мы столкнулись, – выдохнула Дездемона, – с вещами, которых не понимаем. – Она прижала ко лбу тыльную сторону ладони, ее грудь вздымалась. Она посмотрела в камеру. – Вы слышали? Сатана здесь, и он хочет съесть мою печень. Но он не запугает меня. – Она опустила руку. – Будь ты Сатана или какой другой демон, тебе здесь не место! Здесь царят мир, спокойствие и булочки по завышенной цене.
– Эй! – возмутился Хьюго.
Уоллес стал передвигать планшетку в ускоренном темпе.
– Это ты здесь не нужна, – буркнул он себе под нос, Доходяга же произнес это вслух. – Уходи отсюда. И никогда не возвращайся. – Он, замолчав, задумался. А потом добавил: – И будь поласковее с Мэй, а не то я съем и твой мозг.
– Посмотрите, – промямлил Коротышка, тыкая в блокнот дрожащим пальцем.
Уоллес повернулся и увидел, что Нельсон стоит рядом со светильниками на стене. Он надавил на них, и лампочки замигали. Нельсон подмигнул Уоллесу, тот ответил ему заговорщической улыбкой. Лампочки задребезжали.
– Уходи, – потребовал Уоллес, передвигая планшетку еще быстрее. – Уходи. Уходи. Уходи. – Закончив, он толкнул планшетку так сильно, что она полетела по комнате, приземлилась в камине и загорелась. Доска с грохотом рухнула на пол.
– Я не подписывался на это дерьмо. – Коротышка стал медленно пятиться назад и завопил, наткнувшись на стул.
Нельсон оставил светильники в покое и направился к камере. Внимательно изучив ее, он кивнул:
– Похоже, дорогая. – И толкнул ее. Она упала на пол, линзы разбились. – Упс.
– Да, Нельсон. Да! – воскликнул Уоллес, и Хьюго опять вздохнул.
– Нужно выбираться отсюда, – лихорадочно прошептал Доходяга. Он направился к двери, но Уоллес запустил в него стулом. Стул заскользил по полу и ткнулся Доходяге в голени. Тот взвизгнул и почти что упал, блокнот вылетел у него из рук.
– Я не потерплю этого! – крикнула Дездемона. – Нас не устрашат тебе подобные! Я Дездемона Трипплторн. У меня пятьдесят тысяч подписчиков, и я приказываю…
Но никто так и не узнал, чего собиралась потребовать Дездемона у духа, потому что из двери выскочила Мэй с ножами над головой.
– Я Сатана! Я Сатана! – вопила она.
И в последний раз Уоллес видел Дездемону, Доходягу и Коротышку со спины, когда они улепетывали из «Переправы Харона. Чай и Выпечка». Доходяга и Коротышка, пытаясь одновременно выйти из двери, застряли и торчали в ней до тех пор, пока Дездемона, врезавшись в своих приспешников, не вытолкнула их на крыльцо с такой силой, что они рухнули на него. Они громко взвыли, когда она пробежала по их спинам и рукам, ее платье задралось, так что вид она имела почти неприличный. Она спрыгнула с крыльца и помчалась по дороге, не оглядываясь на лавку. Доходяга и Коротышка умудрились встать и рванули вслед за ней.
Тишина сошла на «Переправу Харона».
Но ненадолго.
Нельсон захихикал – сначала тихо, а потом все громче и громче. Мэй последовала его примеру, ее икающий кашель перешел во всхрапывания, а затем она прямо-таки заржала, опустив ножи.
А углы и закоулки чайной лавки наполнили какие-то совершенно новые звуки. И услышав их, Нельсон и Мэй замолчали, а Хьюго медленно вышел из-за стойки.
Уоллес смеялся. Смеялся как никогда в жизни, обхватив живот одной рукой и хлопая себя по колену другой.
– Видели? – кричал он. – Вы видели их лица? О боже, это было невероятно.
Он продолжал смеяться. И что-то ослабло у него в груди, какой-то узел, о существовании которого он даже не подозревал. Он почувствовал легкость. Освобождение. Он согнулся, глотая воздух, в котором он не нуждался, его плечи тряслись. И когда смех перешел в тихое хихиканье, эта легкость никуда не исчезла. Скорее наоборот, она расцвела еще ярче, и крюк, эта треклятая неизменная штуковина, наконец-то перестала ощущаться им как оковы. И ему казалось, что, может, впервые в жизни
