Сын крестьянский - Александр Савельев

— Батько Болотников тоди до нас з своимы козакамы объявывся, против ляхив бился, а потим казалы, его поранылы.

Олешка не утерпел и быстро подошел к костру.

— Виткиля ты взявся, хлопчику? — пораженный неожиданным появлением Олешки, спросил его рассказчик.

— А я, дяди, близенько стоял да слухал, да радовался, якие у вас на Украине дела творилися разудалые, любо-дорого! А ныне вы сообща с нами воюете, тоже любо-дорого!

Развеселились украинцы от искренних речей Олешки, а рассказчик, мрачное лицо которого, освещенное огнем костра, просветлело, подобрело, воскликнул:

— Дай боже батьке Болотникову и тоби, сердце мое, усего наикрашчего. И мы з вами, московитами, еднаемся. А бодай их, панив наших та ваших!

— Дяденька, а как тебя звать? — умильно спросил Олешка.

— А зовуть мэнэ Михайло Коваленко.

— Ну прощевай, дядя Михайло! — Олешка заразительно засмеялся и убежал.

По всей Руси пошла молва о славной победе повстанцев. Молва ширилась, росла, как большая волна на неспокойной реке.

Болотников занял Алексин, Серпухов и расположился станом на взгорье у реки Пахры. Тысяч пять его войска отстали. Насупился Иван Исаевич, узнав об этом. Нетерпеливо хлопал нагайкой по голенищу сапога. Угрюмо молчал и все посматривал в окно. И вдруг словно прорвало его. Заметался по избе, закричал:

— Что Илюха Ведерников застрял? Вкупе всем надо быть! Отстал, а ну, как пропал? Олешка, немедля езжай, узнай, что и как? Понудь Илюху к нам немешкотно двигаться.

В эту минуту на пороге появился парень. Он был бледен как полотно. На высоком лбу алела тряпица, пропитанная кровью.

— Воевода, беда! Ведерников послал к тебе… подмоги давай… Как переправу зачали, навалилась на нас рать Скопина-Шуйского. Бьет несусветно… Не выдюжим, тебя ждем…

Парень не договорил. Его тяжелое тело медленно поползло по стене на пол. Он потерял сознание.

— Коня! Скорее коня! — крикнул побледневший Иван Исаевич.

По лесной дороге, как вихрь, мчался Болотников. С ним Федор Гора и запорожцы. Вскоре навстречу им показались пешие из войска Ведерникова. Растерянные, с усталыми, безразличными лицами, они брели медленно, тяжело ступая по сырой земле. Их было немного. Болотников в отчаянии подумал: «Пошто я не птица, не ветер-ветрило? Когда доберусь до своих? Эх, Илюха, Илюха! Худо дело!»

Прямо с ходу перебрались всадники на ту сторону реки. Их взору предстала печальная картина. У берега, в траве и в камышах, то тут, то там валялись убитые. Летало воронье, каркало, дралось на трупах. Стая волков, завидя всадников, ушла в лес.

Иван Исаевич мрачно оглядел берег. Он медленно снял шапку. Сняли шапки и остальные.

— Мир праху вашему, други ратные, — склонив низко голову, тихо произнес Болотников. — Постояли вы за Русь, за народ наш горемычный. Вечно он будет помнить сынов своих.

Слеза покатилась по щеке Ивана Исаевича. Он надел шапку и тронул удила.

— Ну… делать здесь боле нечего! Хоронить недосуг! Вертай!

С поникшими головами поехали воины обратно. Над полем все так же кружилось воронье, слетевшееся на пир.

Базарный день, на рынке толчея. Народу — не пробьешься… Хоть и мало, дорого продавали, а все же волоколамские мешканцы[49] и окрестные крестьяне, холопы по привычке тянулись на площадь покалякать, прицепиться, поторговаться, купить. А вот и еще прибавилось мужиков с топорами за кушаками, с пилами, с мешками за спиной. Базарный земский ярыжка спросил:

— Вы, дяди, пошто прибыли?

— Лесорубы мы, мил человек. Дела свои свершили. Ноне — до дому. Токмо к воеводе нам надобно. Со старшим к ему пойдем.

Ярыжка показал на большую избу за высоким дубовым забором:

— Вон там воеводина съезжая изба.

Грузный, очень загорелый детина, монгольского обличья, в синем суконном азяме, красным кушаком подпоясанный, в красном суконном колпаке — он был старшим — гаркнул на весь базар:

— Ребята, собирайтесь! К воеводе идем жалиться!

К нему сошлась большая толпа лесорубов и подошла молодая черноокая женка, статная, в темном одеянии. Старшой ей что-то сказал. Она звонко засмеялась, черные брови, как крылья, взлетели над жгучими глазами. Потом лицо сразу потускнело. Словно сверкнула молния и пропала. Старшой тоже мрачно усмехнулся. Вся эта нестройная толпа по приказу старшого двинулась к съезжей избе. Когда подошли к воротам ее, они растворились, и оттуда выехала телега, груженная досками, мешками. Толпа ввалилась в незакрытые ворота, окружила крыльцо съезжей. На шум вышел из избы на крыльцо сам воевода, очень рассерженный. Лицо вытянутое, румяное, борода рыжая, окладистая. В расстегнутом атласном становом кафтане. Сквозь шелковую рубаху выпирало пузо. В толпе раздались смешки:

— Ну и ну! Гарбуз! Жирен, как боров! Отожрался на народной крови.

За воеводой из съезжей повылазили, как клопы из перины, новый дьяк, подьячие в коричневых кафтанах, с гусиными перьями за ухом. В ворота с улицы вошло человек тридцать вооруженных стрельцов; расталкивая толпу, приблизились к крыльцу. Толпа безмолвно уступила им место, но стала к ним почти вплотную. А воевода орал хрипло — от простуды или с перепою:

— Подайте мне старшого!

Тот, низко кланяясь, придвинулся.

— Вы кто такие, вражьи дети, будете? Во двор съезжей нежданно-негаданно ворвалися… Что вам надобно, смердам?

Старшой, опять низко кланяясь, заговорил:

— Воевода милостивый! Какие же мы вражьи дети? Мы — лесорубы. Токмо нас при расчете изобидели, деньги много недодали. Вот мы и пришли к тебе жалиться, правды искать. Яви божескую милость, приструнь Яшку Подшебякина!

— Какого такого Яшку? — забасил воевода.

А толпа все напирала да напирала на стрельцов. Старшой выпрямился, глаза его загорелись по-волчьему.

— А вот какого Яшку! Бей!

У ближних к воеводе и стрельцам лесорубов из-под зипунов, сермяг появились пистоли, засверкали топоры, ножи. Стрельцы успели сделать только несколько выстрелов и были перебиты, многолюдством задавлены. Старшой бахнул из пистоля в толстый живот воеводы. Тот согнулся, заикал, со стоном задышал хрипло.

— Перед смертью не надышишься! — крикнул старшой и стукнул воеводу по голове кистенем, добавив. — Иди-ка ты, арбуз, к сатане!

С гиком часть кинулась вместе с Овчаровым в избу; вытащили из мешков смоляную паклю, зажгли… Съезжая запылала. Много пакли по приказу атамана сунули в шкафы с бумагами.

— Славно! Пущай порядные да кабальные записи полыхают! — закричал атаман.

Сбили замок с денежного ящика, деньги потащили к атаману, часть рассовывая по карманам. В это же время человек сорок, под началом Варвары, бросились к сараю, выломали в нем двери. Оттуда повылазили пытошные, в лохмотьях, босые, изможденные, в крови, как выходцы из ада. Ввалившиеся глаза их сверкали исступленно-радостно; кричали охрипшими у иных голосами:

— Спасибо, милые! Спасибо, други!

Заковыляли, побежали в толпу, слились с ней. Варвара пронзительно крикнула:

— Ребята! Гайда за мной! Я сама в другом сарае с мертвыми вместе лежала.

И здесь выломали двери. Мертвецов не нашли: их сегодня еще не успели наготовить. Варвара, внутри уже подожженного сарая, вспомнила недавнее прошлое, содрогнулась, выбежала… Соседний сарайчик тоже разбили.

— Радость, робята, радость! Глянь, глянь!

Нашли в ящиках пистоли, самопалы, зелье с зарядами. В момент разобрали. Съезжая изба и сараи полыхали вовсю, а «лесорубы», унося раненых, двигались из города. Впереди — атаман и Варя. Она вдруг остановилась: кто-то схватил ее за рукав. Оглянулась.

— Никишка!

— Я, я, тетушка Варя! Все видел! С вами пойду! Вот глянь! — Никишка показал рукой, и Варвара увидела: прислонясь к плетню, стояли дед Пафнутий и его старуха. Видя, что Варвара радостно глядит на них, они замахали ей. Варвара хотела броситься к ним, но не могла — свои уже ушли. Махнула рукой и побежала догонять повстанцев, а за ней поскакал Никишка.

Дед с бабкой, опираясь на палки, грустно шли домой.

— Марьюшка! Осталися мы с тобой, видать, одни. Никишка за Варварой убежал. Чую — не вернется…

— Да, Михалч, одни… сироты… Варюшка-то сколь приглядна! Очи черные, полымем горят!

— Красавица! Дай ей боже всякого добра. Больно девка хороша!

Повстанцы спешили по дороге. Собрались свертывать в лес. Показалось с полсотни верхоконных стрельцов. Гикая, летели они, выхватив сабли; впереди — черный усатый начальник, в рысьей, как и у других, шапке. Овчаров крикнул:

— Ребята! В лес, а сорок человек с самопалами в обочины лезь с обеих сторон дороги.

Те вместе с Овчаровым притаились в обочинах. Остальные побежали к опушке леса. Свист, улюлюканье и дробный топот лошадей приближались.

— Бей! — рявкнул Овчаров. Из обеих обочин раздался залп. Был убит усатый начальник и еще несколько стрельцов и коней. Беспорядочные выстрелы с их стороны не поражали повстанцев. Стрельцы опять — вперед. И снова резкий залп, после которого всадники ринулись назад. Повстанцы спокойно пошли в лес, обобрав убитых и раненых. Последних добили.