Тень Сохатого - Фридрих Незнанский

В любом случае, на повестке дня стояли две задачи: поговорить с Лялей и встретиться с кем-то, кто может рассказать о далеком прошлом Олега Риневича.

Александр Олегович Риневич выглядел глубоким старцем — морщинистый, седой, с большими проплешинами и с лицом, похожим на печеный картофель. По его виду (так же, впрочем, как и по обстановке квартиры) невозможно было предположить, что перед вами не просто пожилой человек, а отец одного из самых богатых людей России.

Александр Олегович открыл Турецкому дверь, сидя в инвалидной коляске. («Ноги-то ходят, да шибко болят. Стараюсь лишний раз их не тревожить», — объяснил он позже Турецкому.)

Он долго разглядывал удостоверение Турецкого в полумраке прихожей, словно не хотел верить собственным глазам, но потом все же поверил и, вернув удостоверение, сказал:

— Заходите уж, раз пришли. У меня как раз чай поспел. Сейчас будем пить.

Он стал разворачивать коляску в тесной прихожей, и тут Турецкий увидел в тощей, костлявой руке старика маленький пистолет. Турецкий нахмурился, но ничего не сказал, пока они не прошли на кухню. Лишь там он кивнул подбородком на оружие и спросил:

— Зачем вам это?

— Что? — не понял старик.

— Я спрашиваю, зачем вам ствол? Боитесь, что я наброшусь на вас и стану душить?

— А, вы про это? — Александр Олегович поднял пистолет и показал его Турецкому. — Это чтоб от грабителей защищаться. Года полтора назад на меня нападали. Местные мальчишки. Думали, раз мой сын миллионер, так я и сам должен быть буржуем. Но просчитались. У меня взять нечего, вот разве что пару серебряных вилок, но какой хулиган на них позарится?

Чай пили за круглым кухонным столом. Несмотря на скромное убранство кухни, скатерть на столе была белоснежная, часы, висевшие на стене, исправно тикали, а на подоконнике стояли глиняные горшочки с ухоженными традесканциями и геранями.

— Чисто здесь у вас, — похвалил Турецкий, потягивая чай с бергамотом, который старик ему собственноручно приготовил.

— А я педант, — объяснил Риневич. — Не выношу грязи, и все тут. Ничего не могу с собой поделать.

— Завидная черта, — заметил Турецкий.

Однако Александр Олегович возразил:

— Это как сказать. Моя жена, царство ей небесное, так не считала. Называла меня занудой.

Поняв, что Риневич настроен благожелательно, Турецкий принялся осторожно расспрашивать старика о его погибшем сыне.

— Олег редко меня навещал, — с сокрушенным вздохом признался Александр Олегович. — После смерти матери мы с ним почти не общались.

— Не ладили? — мягко спросил Турецкий.

— Не то чтобы не ладили. Просто стали друг другу чужими. Да и были, наверное. — Старик задумался. — Не знаю, почему так получилось, — продолжил он после паузы. — Когда дела Олега пошли в гору, мне вдруг стало казаться, что он относится ко мне снисходительно. И даже с легким оттенком презрения. Как медсестры в благотворительных больницах к больным бомжам. Вроде и обхаживают их, и слова дурного бродягам не скажут, а посмотришь им в глаза — и жить не хочется. Меня это конечно же злило. Кому же хочется казаться неудачником в глазах собственного сына?

— А почему он стал к вам так относиться?

— Ну я ведь всю жизнь проработал школьным учителем. Денег всегда было в обрез. А как перестройка началась, так они меня с женой пилить начали — иди, мол, в бизнес, зарабатывай деньги. Жена, так та даже жестче выражалась. Дескать, что это за мужик, который семью обеспечить не может? Она у меня всю жизнь модницей была. И тряпки новые любила, и технику всякую. Олежка в нее пошел.

Старик Риневич отхлебнул чаю, почмокал губами и продолжил:

— В общем, со временем мы с сынулей совсем перестали друг другу нравиться. Но пока была жива мать, не показывали виду. А после ее смерти прикидываться больше было не нужно. И мы просто перестали общаться.

Турецкий, внимательно выслушавший монолог старика, спросил:

— Александр Олегович, в молодости ваш сын был заносчивым парнем?

— О! — усмехнулся Риневич. — Еще каким! За словом в карман никогда не лез.

— А у него были враги?

— Враги? Гм… — Старик задумчиво пощипал себя за щетинистый подбородок. — Ну и вопросец. Да нет… Так, чтоб настоящие враги, этого, пожалуй, не было. Враги у него потом появились, когда он большим человеком стал.

— Ну, может, был человек, которого он сильно обидел? — не сдавался Турецкий. — Обидел, а потом из-за этого мучился. Я слышал, что Олег Александрович был совестливым человеком.

Старик Риневич вздохнул и кивнул:

— Это правда. Была у Олежки такая черта. Особенно когда выпьет. Он потому и пить не любил, что шибко жалостливым становился. Иногда за рюмкой-другой водки мы с ним… — Тут Александр Олегович внезапно осекся и смущенно покосился на Турецкого. — Вы только не подумайте, что я был собутыльником собственного сына, — поспешно разъяснил он. — Ну, выпивали иногда, по праздникам, как и в любой семье. — Он пожал плечами. — Я считаю, в этом ничего такого нет.

— А я и не спорю, — заверил его Турецкий.

Не встретив возражений, старик приободрился и продолжил:

— Так вот, иногда, принявши на грудь, он начинал припоминать свои грехи. Особенно часто об армии говорил. Все философствовал. «Положим, — говорит, — волка убить можно, потому что он и сам хищник. За него на том свете не спросится. А как насчет беззащитных да убогих?»

Турецкий сощурился:

— Так и сказал — «беззащитных и убогих»?

— Ну, так или примерно так, какая разница? Главное, что он все выяснить для себя пытался — за что с него на том свете спросится, а за что нет.

— Он вспоминал кого-то конкретно? Кого из «беззащитных и убогих» он обидел?

Александр Олегович подумал и покачал головой:

— Да нет, имен не называл. Говорил только, что, когда служил в армии, шибко сильно кого-то обидел. Что-то там у них было. Не то драка, не то еще что.

— А с чем была связана эта драка? — спросил Турецкий. — Какие-нибудь детали он вспоминал?

Старик вновь задумался, но в конце концов лишь развел руками:

— Нет, сынок. Деталей я не помню. Помню только, что как выпьет, так и начнет об этом своем армейском случае размышлять. Я так понял, что сильно ему эта история в душу запала. Олежка мой по молодости лет драчливый был. И вспыльчивый не в меру. Но зато быстро остывал и обиду в душе не хранил.

— Сколько вы с ним не виделись? — спросил Турецкий.

Старик сложил гармошкой морщинистый лоб.

— Да, почитай, уж лет восемь, кабы даже не больше. Я и на похороны к нему не пошел. Зачем? Если он при жизни меня видеть не хотел, так мертвому я и подавно не нужен. Мертвый ведь вскочить да послать куда подальше не может. Так зачем я стану его обижать? Правильно я говорю? Или нет?

Турецкий ничего на это не ответил, лишь неопределенно пожал плечами. Видя, что Турецкий не разделяет его точку зрения, старик горько усмехнулся.

— Вы вот, наверно, сейчас сидите и думаете: совсем нет сердца у старика. Но, уверяю вас, молодой человек, это не так. Верите, нет: порой среди ночи проснусь, и в сердце так засаднит, что жить не хочется. Только ведь былого не исправишь. Так чего тогда кулаками после драки махать? Да и кому от этого польза будет, от махания-то?

Риневич внимательно посмотрел на Турецкого и, поскольку тот все так же молчал, добавил:

— Я не люблю показывать свои чувства, даже когда мне это выгодно. Я, вы знаете, человек столь же спокойный, сколь и самостоятельный. Настолько самостоятельный, что не нуждаюсь в добром расположении властей. Гнев и лесть — фактически аналогичны. Не они ведут человека за собой, а его гадкая натура. Судите сами: и гнев, и лесть делают человека рабом. В первом случае — рабом своих эмоций, во втором — обстоятельств. Поэтому я всегда стараюсь быть независимым и невозмутимым.

— Завидная черта, — заметил Турецкий. — А вообще, вам виднее.

— Вот то-то и оно, что виднее, — кивнул старик. — Так что не вам меня осуждать. Если кто-то и может меня осудить, так только я сам. Ну и еще Олег, царствие ему небесное… — Старик вздохнул и добавил: — В которое, между нами говоря, я не очень-то и верю.

Старик замолчал и задумчиво разгладил коричневой ладонью складку на скатерти.

— Александр Олегович, — вывел его из задумчивости Турецкий, — у вас наверняка остались старые фотографии вашего сына?

— Ну какие-то остались, какие-то — нет. Признаться, я давно уже не просматривал старые альбомы. Я ведь не слишком сентиментальный человек. Предпочитаю жить настоящим, а не прошлым. — Риневич сощурился. — Я вижу усмешку на вашем лице. Наверное, думаете: да какое у тебя, старика, может быть настоящее? А вот такое, какое есть. Все равно оно мне в тысячу раз милее, чем прошлое.

— В таком случае, вы очень необычный человек, — сказал Турецкий.