История Франции - Марк Ферро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Лувре началась резня гугенотских предводителей: «Их тела на веревках тащили по улицам, словно околевших животных».
Колокольный звон дворца правосудия, послуживший сигналом к началу резни, стал похоронным звоном.
Провинции тоже оказались охвачены этим неистовством: с 24 августа оно перекинулось в Ла-Шарите, 25-го достигло Мо, 26-го — Буржа и Орлеана, 28-го — Анже, 31-го — Лиона и продолжало бушевать в остальных областях страны до начала сентября.
Общее число жертв, возможно, составило около десяти тысяч человек, из которых приблизительно пятая часть была убита в Париже.
Действительно ли приказ об уничтожении протестантов был отдан королем? По крайней мере, Гизы убеждали, что так оно и было. «Так повелел король, это была воля короля, его четкий приказ». И действительно ли считалось, что король исполнил свой долг, очистив страну от гугенотской «грязи»? Ведь многие воспринимали это как крестовый поход. Что касается Карла IX, то, предписав наместникам провинций восстановить действие эдикта о религиозном мире и придерживаться эдикта, он тем самым желал сократить число убийств протестантских вождей. Впрочем, с фактом резни он смирился: 26-го числа, выступая в парламенте, король заявил, что, санкционировав убийство протестантов, он хотел предотвратить гугенотский заговор.
Кроме того, принимая на себя ответственность за преступные действия, совершенные фанатиками, монарх желал утвердить всемогущество королевской власти. «Пусть французская корона и запятнала себя кровью жертв, но она узаконивает эту народную расправу, так как не может допустить, что эта расправа была совершена без соответствующей воли короля или вопреки ей».
И в другие исторические эпохи, при других обстоятельствах, власть принимала подобные меры, для того чтобы упрочить собственную законность. Разве не таким же образом поступили большевистские лидеры в 1918 г., поощряя насилие, перешедшее в результате всякие пределы. В книге Жанин Гарриссон «Протестанты в XVI веке» прослеживается эта же связь между преступлением, его инициаторами и жертвами.
«На следующий день, когда прошел первоначальный ужас, стали раздаваться голоса протестантов, требовавших мщения. Но они не стали обвинять народ, всех этих монахов, лавочников и судей низкого ранга. Они заклеймили позором правителя, прикрывшего своим именем эту жуткую резню». Если в этой фразе «протестантов» заменить, например, на «меньшевиков» или других борцов революции, то место короля займет Ленин и его партия. Но отнюдь не народ.
Узнав о Варфоломеевской ночи, Филипп II рассмеялся от удовольствия, причем, если верить хронике, впервые в жизни. Английская королева Елизавета и ее двор встретили эту новость глубоким трауром.
Но, будучи лишь продуктом воображения, слова о протестантском заговоре все же обрели некоторую основу. События Варфоломеевской ночи придали им наполнение.
Правда, тогда в это верилось с трудом: протестанты были охвачены ужасом до такой степени, что многие из них спешно поменяли веру или покинули страну. Уже в сентябре в Женеву прибыло семьсот человек, а до конца года еще шестьсот. Другие бежали на юг страны: в Ла-Рошель, Ним, Монтобан. Протестанты Бордо добрались до Беарна, а нормандские кальвинисты перебрались в Англию. Таким образом, значительно сузилась география французского протестантизма, сосредоточившегося теперь на юге, а также в центральной и западной части страны.
И все же Варфоломеевская ночь, названная протестантами «днем Предательства», одновременно способствовала укреплению национального самосознания и вызвала появление оппозиции королю-тирану. Формирование новых сил сопротивления привело к созданию сепаратистского государства — гугенотской конфедерации (Соединенных провинций Юга), которая «временно и в ожидании, пока королевским волеизъявлением не будет восстановлено справедливое государство, станет осуществлять, оберегать и сохранять государственную власть по решению и постановлению штатов Франции». Так было образовано своеобразное гугенотское государство, к которому присоединились напуганные Варфоломеевской ночью католики. Причем перед их глазами был пример Нидерландов — государства (вскоре ставшего независимым), в котором соединились самоуправление и княжеская власть и где был создан парламент, состоявший из двух партий.
Однако во Франции это государство в государстве представляло собой временное образование, которое должно было распасться тогда, когда монархия вернется на путь справедливого правления.
И через тридцать лет гражданских и религиозных войн это удалось Генриху IV.
Историческая правда и художественная память
Если Реформация, Нантский эдикт и его отмена, судьба протестантов стали причиной «франко-французской» войны, в которой участвовали все, от Вольтера до Мишле и от «Аксьон Франсез» до инициаторов празднования четырехсотлетней годовщины Нантского эдикта в 1998 г., то жестокость Варфоломеевской ночи и другие страшные события эпохи Карла IX в еще большей степени послужили основой для художественных произведений. Именно эти книги, написанные в основном в XIX в., стали основой для создания лубочных картинок о Религиозных войнах. В целом в этих романах, за исключением произведений легитимиста Бальзака, симпатии авторов были на стороне протестантов, причем республиканский строй в них отождествлялся с протестантизмом, а католицизм с монархическим абсолютизмом. И насколько Александр Дюма в романах «Королева Марго» и «Графиня де Монсоро» и Мишель Зевако в «Истории рода Пардальянов» старались в той или иной степени придерживаться документальных свидетельств, таких, как мемуары Блеза Монлюка, Пьера Брантома и Теодора Агриппы д’Обинье, настолько же Понсон дю Террайль безжалостно искажал факты и вольно обращался с хронологией. К примеру, он превратил Маргариту Валуа и Генриха Наваррского в пожилую чету, тогда как на самом деле в 1572 г. они только
