Чайковский - Василий Берг

об обратном. Что же касается Антонины Милюковой, то ей, наверное, нужно было принять случившееся как данность и пойти на компромисс, а не доводить себя до психиатрической лечебницы (увы, история не имеет сослагательного наклонения – что случилось, то случилось).

Развитие знакомства происходило на фоне неурядиц в семействе Шпажинских. Дело закончилось отъездом Юлии Петровны с двумя детьми (пятнадцатилетней дочерью и десятилетним сыном) в Севастополь. По сути то была ссылка – Ипполит Васильевич отправил опостылевшую жену и детей «с глаз долой куда подальше», а сам остался в Москве, чтобы жить в свое удовольствие. Его отношение к семье видно хотя бы из того, что он отправил жену с детьми в Севастополь третьим классом (теснота, духота, девяносто человек в вагоне… как писал Лев Толстой, «ехать в 3-м классе… было неудобно, но очень душевно приятно и поучительно»). «Ах, какая страшная драма семейная происходит в собственной семье этого драматурга, – писал Петр Ильич Модесту, – и какой превосходный сюжет для драмы или романа то, что у них делается. Но это сложно и трудно описать; когда-нибудь расскажу при свидании. Шпажинский мало-помалу раскрывается передо мной как человек. Он настолько же упал глубоко в моем мнении (как человек, а не как писатель), насколько жена его все больше вырастает. Превосходнейшая и глубоко несчастная женщина»[207].

Глубоко несчастная женщина, нуждавшаяся в поддержке, нашла в лице Петра Ильича друга, с которым можно было делиться наболевшим и получать от него утешение. Нельзя сказать, что Петр Ильич стал покровителем Юлии Петровны, но он принимал определенное участие в ее судьбе и, как мог, старался согреть эту «замороженную душу». Как это часто случается, далеко не каждое благое намерение приводило к желательному результату. Письма Шпажинской отличались хорошим слогом, и Петр Ильич посоветовал ей заняться литературой (в первую очередь для того, чтобы отвлечься от грустных дум, а также для того, чтобы стать независимой от подачек мужа). В письмах он выражал восхищение по поводу первых литературных опытов своей корреспондентки, но другие (например, Модест Ильич, драматург и театральный критик) его восторгов не разделяли. Как говорится, эпистолярист еще не писатель. Юлия Петровна пробовала себя в разных жанрах – написала взрослую и детскую повести, сценарий для оперы и пьесу по этому сценарию, но все ее произведения оказались неудачными, и начинание само собой заглохло. «Ради Бога, простите мне все, в чем я хотя и невольно, но все же глубоко виноват перед Вами, – писал Чайковский Юлии Петровне после того, как пьеса ее была отклонена окончательно. – Мнение мое о Вашем сильном таланте не поколебалось ни на одну минуту, и я все-таки уверен, что впоследствии, при более благоприятных обстоятельствах, Вы испытаете и авторские радости»[208].

Последнее письмо к Юлии Петровне Чайковский написал в октябре 1891 года. Упомянув о своей занятости и о том, что «года начинают давать себя знать», Петр Ильич просит прощения за то, не сможет часто и много писать и заверяет в искреннейшем своем участии и прочной дружбе. Видимо, он решил прекратить переписку, потому что отношения зашли в тупик (невозможно бесконечно утешать и советовать).

Сохранилось восемьдесят два письма Петра Ильича к Юлии Петровне. Эти письма ценны тем, что в общении с ней наш герой чувствовал себя более свободно, чем в общении с Надеждой Филаретовной. Баронесса-благодетельница старалась держаться с Чайковским на равных, но определенные ограничения в их общении присутствовали.

Глава десятая. Триумфальное шествие

Александр III.

Концертный зал Корнеги-холл в Нью-Йорке.

19 (31) января 1887 года стало переломным моментом в творческой судьбе Чайковского – пересилив былые комплексы, Петр Ильич встал за дирижерский пульт… И, надо признать, блестяще справился с управлением оркестром.

Слава композитора – долговечна, но не столь ярка, как слава исполнителя или дирижера. Самый оптимальный путь – сочетать обе ипостаси, тогда слава дирижера Чайковского начнет работать на славу композитора Чайковского. А что самое главное на пути к славе? Как следует раскрутить маховик. Недаром же жаргонным синонимом слова «популяризация» является слово «раскрутка».

В конце XIX века мировым центром музыки была Западная Европа, в которой спорили за первенство в этой области несколько городов, начиная с Вены и заканчивая Парижем.

15 (27) декабря 1887 года Петр Ильич отправился в свою первую заграничную гастрольную поездку. Разумеется, его одолевали сомнения – стоит ли? Не раз хотелось вернуться обратно, и вообще было очень волнующе. «В дороге и в Берлине, где я оставался два дня, мной овладела такая безумная тоска по отчизне, такой страх и отчаяние, что я колебался, не вернуться ли мне, отказавшись от всех предстоявших мне подвигов… В Берлине я провел ужасных два дня и уехал в Лейпциг…»[209].

Дрезден и Лейпциг испокон веков соперничают за звание культурной столицы германских земель. Но если говорить о музыке, то в этой области безусловно лидирует Лейпциг, и это лидерство неофициально закреплено в слогане (или, если хотите, лозунге) «Лейпциг – город музыки», родившемся около ста лет назад. Дебютировать в Лейпциге, начинать с него свое гастрольное турне – это серьезный шаг. Нет, скорее не шаг, а вызов. 24 декабря 1887 года (6 января 1888 года) Петр Ильич дирижировал исполнением Первой сюиты. «Первая репетиция концерта… в коем я должен был дирижировать своей сюитой, прошла удачно. Оркестр… оказался первоклассным; артисты отнеслись ко мне очень сочувственно… Следующая репетиция была публичная, с платой. Тут мой успех был очень велик. Что касается самого концерта, то меня предупреждали, что лейпцигская публика очень суха и холодна, и в качестве русского я ожидал самых серьезных неприятностей. Меня встретили с ледяной холодностью, но после первой же части рукоплескания были очень горячие, и так было до самого конца. Это был настоящий большой успех, хотя нечего и сравнивать его с теми восторженными овациями, которые бывают у нас в России. Только в следующие дни я из газет узнал, что успех был большой и действительный… На другой день было… большое торжество в мою честь. Играли мой квартет, мое трио[210] и мелкие пьесы. Тут уж делали овации на русский лад и поднесли венок с необычайно лестной надписью на ленте»[211].

Лейпциг, Берлин, Гамбург, Прага… Если в Германии был просто успех, то в Праге – триумф, «громадный успех», как выразился сам Петр Ильич. Чайковского принимали здесь так, будто он представлял не русскую музыку, а вообще всю Россию в целом. «Положение мое было несколько неловкое, – признавался Петр Ильич, – ибо