Скитания - Герхард Грюммер

У Герхарда на языке вертелось колкое замечание, но он промолчал: его заботило другое.

— Мы должны в воскресенье обязательно зайти к Апельтам, чтобы выразить соболезнование. — Слова его тяжело повисли в комнате.

— Да-да, — согласился Хельмут и пригладил волосы. — Мне ни разу не приходилось этого делать. Что вообще говорят в подобных случаях?

Глаза фрау Коппельман увлажнились, и она потянулась за платком. Аптекарь, который хорошо разбирался в соболезнованиях и прочих траурных ритуалах, вызвался помочь неопытным молодым людям:

— Проще всего избрать традиционную форму. — И он мгновенно сочинил целую речь: — Геройская смерть… наш скорбный долг… за народ и отечество… верный товарищ… навеки сохраним…

Герхард покачал головой и бросил неуверенный взгляд на Хельмута. Но тот был занят едой.

— Можно, конечно, и более конкретно… — произнес аптекарь, переменив тон. — Опираясь на общие воспоминания, особенно на те факты, где Хайнц показал себя с наилучшей стороны…

Друзья начали старательно припоминать. Лучший гимнаст в классе, потом в гитлерюгенде. А еще? Шустрый парень, оплеухи от Куле, нарекания от доктора Галля, затем первая любовь в Муне. Нет, это все не годится для траурной речи. Поэтому решили избрать общую форму, Герхард запомнил несколько выражений.

— Ясно одно: нам будет нелегко. Итак, в воскресенье, в одиннадцать, у Апельтов.

Служанка отвела фенрихов в гостиную. Большая комната с резной мебелью ручной работы была им хорошо знакома. Изменилось только одно: фотография их школьного товарища на комоде была обрамлена траурным крепом.

Дверь отворилась, и появилась фрау Апельт, вся в черном, отец в темном костюме, сестра в облегающем черном платье. Было видно, что прихода друзей ждали.

Они поцеловали руку фрау Апельт, вручили букет, обменялись рукопожатиями с доктором Апельтом. Сестре Хайнца только подали руку. Целовать руку пятнадцатилетней Анжелике сочли неуместным: в детстве они вместе с ней играли.

Хозяин вежливо предложил им присесть. Никто не хотел первым начинать разговор. Молчание становилось все тягостнее. Хельмут попытался было открыть рот, но напряженное ожидание остальных помешало ему заговорить.

Наконец фрау Апельт нарушила молчание:

— Сколько же времени вы пробудете в отпуске?

Слава богу, хоть одно слово! К тому же вопрос был конкретный, ответить было просто, и Хельмут с Герхардом почувствовали облегчение.

К удивлению всех присутствующих, выяснилось, что только Герхард имеет трехнедельный отпуск. Хельмуту Коппельману разрешили отдыхать две недели, засчитав неделю краткосрочного отпуска после возвращения с Атлантики. Это было, конечно, бессовестно и жестоко. Он стал объяснять присутствующим, что это типично для бюрократов в военно-морском флоте.

Разговор коснулся флота, и Герхард, запинаясь, с большим опозданием произнес затверженные наизусть фразы, с которых, собственно говоря, надо было начинать разговор. Сейчас они не произвели никакого впечатления. Через пятнадцать минут молодые люди были на улице. Соболезнования не получилось, все задушил этикет.

Герхард предложил прогуляться вечером по городскому парку. Может быть, удастся завести какое-нибудь легкое знакомство.

Хельмут смущенно глядел в сторону:

— Знаешь, наверное, не получится. У меня уже… я уже договорился. Понимаешь, семья, родственники…

Герхарда это начинало раздражать.

— Слушай, что с тобой происходит?

— Да ничего. Что со мной может быть? Я должен навестить бабушку.

— Хорошо тому, у кого еще осталась бабушка! — усмехнулся Герхард. Он не очень-то верил Хельмуту.

Понедельник. Снова длинный скучный день. Герхард решил зайти в гимназию. Ему открыл пожилой привратник в меховых тапочках.

— Скажите, здесь ли господин Ремиш?

— Нет, господина гаупштурмфюрера нет. Он призван в военно-морской флот.

Герхард не мог скрыть своего изумления. Ремиш на флоте? Он попытался расспросить подробнее, но привратник только пожимал плечами.

В это утро Герхард узнал много плохих новостей. Штольт, летчик-истребитель, был тяжело ранен; Маленький Калле пропал без вести под Ленинградом; доктор Шольц потерял обоих сыновей на восточном фронте. Половина одноклассников погибла, многие стали калеками. Герхард спрашивал себя, когда же наступит его очередь.

В вестибюле он встретил Моппеля. Маленький человечек выглядел съежившимся и сморщенным. Ему было уже почти семьдесят, но он еще преподавал. У Моппеля как раз был свободный урок, и он позвал Герхарда в учительскую.

— Почему призвали Ремиша?

Моппель зло хихикнул:

— Спекуляция продуктовыми карточками… Другие сели в тюрьму на приличные сроки, а его вовремя вытащила партия. Они там все заодно!

Ну и ну! Ремиш — вор, враг народа! Герхард был возмущен, что привратник ни словом не об этом не упомянул.

— Но об этом громко не говорят, — предупредил Моппель.

Доктор Галль встретил своего бывшего ученика высокопарными словами:

— Может быть, вы могли бы… перед всем ученическим составом… о событиях на фронте…

Герхард придумал правдоподобную отговорку: что мог рассказать он, не совершивший никаких подвигов?

Он бесцельно бродил по центру города. Около рыночной площади ему встретился Хельмут. Он шел в сопровождении пышной блондинки. Она была несколько выше своего кавалера и определенно старше. Рядом с ней Хельмут выглядел совсем мальчишкой.

Герхард свернул за угол. Зачем Хельмуту понадобилось врать? Мог бы просто сказать, что сумел одержать победу. Герхард был глубоко задет: он не мог понять, как случайное знакомство могло оказаться важнее многолетней дружбы.

В последующие дни он замкнулся в себе. Дождливая погода только усиливала дурное настроение. Он много читал или играл с отцом в шахматы. Родители радовались, что сын так много времени проводит дома.

Друзья коротко увиделись только перед отъездом Коппельмана. Разговор не клеился, былая сердечность не возвращалась.

— Ну, тогда будь здоров, малыш, — сказал на прощание Герхард и на мгновение ощутил узкую ладонь Хельмута в своей руке.

Пришли два письма. В одном сообщалось о назначении фенриха Гербера в отряд сторожевиков. Герхард вздохнул:

— Опять это старье и опять Сен-Мало! Видно, мне всю жизнь суждено плавать на этих калошах!

Другое письмо пришло из Укермарка. Гербера спрашивали, не имеет ли он времени и желания провести последние дни своего отпуска в гостях у семьи Гребен.

Герхард был польщен. Но больше всех взволновался отец, с благоговением рассматривая герб на листе бумаги. Его Герхард приглашен к аристократам! Это гораздо важнее какого-то дурацкого назначения.

На следующий день Гербер-старший принес домой кипу книг. Он старательно изучил все, что только можно было найти об этих прусских дворянах.

— У Фердинанда Вильгельма IV адъютантом был один из фон дер Гребенов…

Герхарду пришлось выслушать массу советов о правилах хорошего тона, превосходящих даже те старомодные наставления, которые им вдалбливали в Мюрвике.

Фрау Гербер принялась за сборы. Она была родом из деревни, у ее родителей было хозяйство с десятью коровами и тремя лошадьми.

— Разузнай там получше, сколько у них моргов земли, сколько скота. — По этим данным мать определяла степень богатства.

Герхард решил в любом случае завысить цифры, чтобы лишний раз порадовать ее.

Наконец он отправился в путь. Он дал телеграмму о своем приезде, и молодой Гребен встретил его на вокзале в Пренцлау. В повозке, запряженной парой лошадей, они проехали несколько километров по лесной дороге до поместья.

— Обычно мы ездим четверкой, — извиняющимся тоном произнес Гребен, — но теперь, в войну…

Повозка остановилась перед большим домом, сложенным из светло-желтых камней. Крыша, увенчанная шестигранной башенкой, была покрыта черепицей. Несмотря на высокие окна, четырехэтажное здание выглядело приземистым и неуклюжим. Широкая лестница с коваными перилами вела на веранду. Веранда была покрыта стеклянной крышей явно после завершения всей постройки и нарушила архитектурный облик фасада.

Пожилой слуга принял у Гербера чемоданы. Он был одет в черную ливрею и толстые белые чулки, которые носили еще во времена Гете. Герхард заметил, что слуге тяжело нести два чемодана. Но когда он сделал движение, чтобы помочь, Гребен жестом отстранил его — это не принято.

Проходя по мрачному коридору, Герхард увидел в открытую дверь высокий зал с выложенным мозаикой полом.

В верхнем этаже комнаты были несколько уютнее. Везде стояла массивная мебель, какой Герхард ни разу не видел. В комнате для гостей, приготовленной Герхарду, стояли трехметровый шкаф и громадная кровать. Старинная печь достигала таких гигантских размеров, что Герхард подумал: не очень-то приятно жить здесь зимой, когда это чудовище работает в полную силу.