Наследство от Данаи - Любовь Овсянникова

Подвижная и щебетливая девчонка, сделав первые шаги и устав от этого, цеплялось за подол и тянулось вверх, доверчиво просилось на руки, не ведая темных бабкиных мыслей. Разве оно может причинить какую-то беду своим родным, это светлое, жизнелюбивое дитя?

А Витя, мягенький и неуклюженький толстячок, неповоротливый и ленивый? Доверчивая улыбка не сходила с его лицо, а глаза — кроткие-кроткие.

— Ады, ады! — показывал он толстым пальчиком на птиц, и было не понять, то ли он зовет их: «иди», то ли приглашает бабушку: «погляди».

Неужели на нем лежит непроявленный грех и отражается на родных и близких людей несправедливостями, потерями и болезнями?

Легко было гнать от себя дурные мысли, насмехаться над собой, укорять себя. Но ведь не выбросишь из головы Юлю, дочку, не забудешь ее желтое, бескровное личико, угасающий взгляд, синюю прозрачность рук. А вдруг правда, есть такое невидимое зло, живущее в невинных душах, несчастных тем, что они не по своей воле являются его носителями? Как обезопаситься от него? И кого здесь надо лечить, кого спасать?

Федора мучилась своими сомнениями, выжигавшими ей душу, раскалывающими мозг, разрывающими сердце, но не утихающими с течением времени. Вспоминались слова того чертовски вещего соседа, что дети должны жить со своими родителями. Кто же возражает? Почему эта беда упала не на нее? За себя она не боялась, собой готова была пожертвовать в любое время ради собственного ребенка.

— Это бессмысленные, дикие россказни! — взорвался негодованием Павел Дмитриевич, когда она решилась и пришла к нему с ведром орехов будто угостить, поблагодарить за спасенную сестру, а на самом деле хотела ненавязчиво и незаметно посоветоваться. — С чего вы это взяли?

— Сдалось мне... Сопоставила то да се...

— Дети уже дома, возле родителей. Как им там вместе живется? Хорошо, уютно. Тетка Оксана, сестра ваша, успокоительные письма шлет, пишет, что выздоровела. У нашей тетки Ирины телочка Мася подрастает, козочка доится, и в Нестерихиной Квитки рожки уже режутся, скоро к бычку запросится. Все кругом хорошо. А вы?

— Видьте, диагнозов-то ни у кого не было. И у Юли...

— Диагнозов не было потому, что их не было. Болезни не было. Юля устала от тяжелой беременности двойней, от родов, от резвых малышей. Тетка Оксана весьма ревностно взялась помогать вам и тоже перегрузилась. А Лиска и Марта подохли от старости. Вы знаете, сколько им было лет?

— Нет.

— Так вот, и их хозяйки не знают. Тетка Ирина, например, купила свою Лиску у чужих людей, которые выезжали в Казахстан. Может, Лиске уже тогда было десять лет. Вы хоть не говорите никому про свой бред.

— Да Боже избавь! — подняла руки тетка Федора и тяжело опустила их на колени.

***

— Ну, как дела, свояк? — спросил Павел Дмитриевич, подходя ближе к Ивану Моисеевичу Мазуру, который маячил в толпе мужчин, наблюдая, как те лакомятся пивом. — Чего это вы здесь ротозейничаете, а не присоединяетесь к людям?

— Спасибо, — на все вместе ответил тот. — Посмотрю, что они запоют после того, как оторвутся от кружек. Может, пиво горькое или водой разбавлено, — на последних словах он показал глазами в сторону буфетчицы Мули Луконенко.

— А я рискну.

Павел Дмитриевич достал из кармана вяленую плотвичку, положил ее на стол и пригласил угощаться свояка:

— Садитесь, не брезгуйте.

Для настоящего почитателя пива одной тарани хватило бы на десять его кружек. Но ни Павел Дмитриевич, ни тем паче Иван Моисеевич не принадлежали к ненормальным с вывалившимися животами, хотя и любили унять жажду “хмельным квасом”, как говорил Павел Дмитриевич, особенно в жару.

— Ну и жара, — с укором в сторону неба сказал Павел Дмитриевич, ставя на стол две наполненные кружки. — Хоть бы облачко какое набежало на солнце.

— Парная, — поддакнул Иван Моисеевич, сдувая пенную шапку со своего бокала и прищуривая глаз перед первым глотком. — Юля еще с осени мечтает о том, как возвратится на работу, — начал затем рассказывать о настроениях в своей семье. — Говорит, что дома скучает, хоть и устает очень, засиделась. А я не знаю, что ей посоветовать.

Мазур явно провоцировал Павла Дмитриевича на подсказку, как им с женой лучше поступить, но тот постарался сменить тему — не век же его свояку чужим умом жить. Пусть учится сам принимать решения.

— А дети как? — вместо этого спросил Павел Дмитриевич.

— А что с ними станется? — разочарованно ответил тот, разгадав маневр своего собеседника. — Растут...

На этом разговор затих. Каждый цедил сквозь зубы холодный напиток, заедал его кусочками твердого, высушенного соленого мясца из рыбы и думал о своем. В последнее время воображение Павла Дмитриевича было занято новым домом, который он собирался строить. Он перебирал в мыслях все мелочи, стараясь ничего не упустить перед реализацией проекта. Знал, что хлопот со строительством дома будет через край, но и понятия не имел, что они начнутся сразу. И вот, пожалуйста, теперь не может завезти красный кирпич, потому что кирпичный завод выполняет срочный заказ какого-то строительного треста из областного центра и частным застройщикам свою продукцию не отпускает. Придется брать силикатный, белый. А он же хуже! Очень увлажняется, тепло не держит, грязнится со временем. Да и боя в нем много.

— Что вы мне скажете, — обратился к Ивану Моисеевичу, — начинать строительство или еще год-два подождать, когда с красным кирпичом свободнее станет?

— Ждать не советую, — на удивление категорично заявил Мазур. — Жизнь — вещь быстротечная. Пробежит, не заметишь. Поэтому не следует отказывать себе в том, чтобы лишний год пожить в хорошем доме. Теперь все берут на строительство силикатный кирпич. Вы траншеи под фундамент уже выкопали?

— Нет. Отдохну здесь, а дома как раз начну копать.

— Пойду и я с вами. Помогу. Это исторический момент.

***

Закончилась зима, прошла весна, пролетело и это знойное лето. Малышам исполнилось по два года. Юля больше не болела, но былое здоровье и жизнелюбие к ней не вернулись. Иногда казалось, что она превратилась в механическую куклу, бесстрастно и бездумно выполняющую запрограммированную работу.

В детские ясли двойню отдавать не хотели, а до детсада надо было еще год ждать. С этим Юля и пришла в наступившем сентябре к Евгении Елисеевне, зная, что той тоже пришла пора возвращаться на работу в школу, к своим ученикам, к бесконечным стопкам тетрадей с сочинениями и диктантами.

— Как вы надумали поступить с Шурой? — спросила Юля.

— Буду еще год дома сидеть.

— Не надоело, на работу не тянет?

— Тянет, но еще год потерплю.

— А потом?

— Потом свекровь с ней понянчится, мы уже договорились.

— А я своих маме не отдам, — грустно сказала Юля, даже с какой-то обреченностью в голосе. — А мужнина родня далеко, да и родня эта не такая, как должно быть...

В дом вошел Павел Дмитриевич и занес с собой благоухание хорошего мыла — только что пришел с работы и искупался под душем.

— О! У нас гости, — искренне обрадовался он. — А почему грустные?

— Надоело дома сидеть, — созналась Юля с уверенностью, что он вполне понял эту короткую фразу.

— Так ты же сейчас в гостях!

— Я серьезно. Замучилась с детьми. А в ясли отдавать боюсь, болеть начнут.

— Это ты так советуешься, что с ними делать? — пошел напрямик Павел Дмитриевич.

— Да, — хило улыбнулась родственница.

— Пригласи к ним няньку.

— Где на няньку денег набрать?

— А будешь отдавать ей свою зарплату.

— О, какой же смысл?

— Тот, что ты ищешь: будешь среди людей, накопишь себе трудовой стаж, отдохнешь от пеленок. А денег у тебя как сейчас нет, так и тогда не будет, потерпишь.

— И правда!

До родов Юля работала в колхозе бухгалтером. Здесь заработок был не очень большой, зато компенсировался широким кругом знакомых, так как колхоз объединял в себе не только большую часть жителей поселка, но и всех жителей окрестных хуторов. Так что нянька нашлась быстро. Это была молодая девушка из многодетной семьи жителей хутора Ратово. После окончания школы Груня — Аграфена, так звали девушку — в институт не поступила, а идти на производство или в колхоз не хотела.

— Ой, какие хорошенькие! — воскликнула она, когда впервые зашла к Мазурам и увидела на ковре двух «тушканчиков», игравшихся детской железной дорогой. — И совсем не похожие.

— Чух-чух-чух! — повела на нее игрушечный паровоз Люда. — Наеду на тебя. Видишь?

На смотрины няни, приглашенной к внукам, пришла и тетка Федора, их бабушка. После этих Людиных слов она покрылась бледностью, взмокла и, ухватив со стола газету, начала обмахиваться.

— Убегай, наеду-у-у! — игралась Люда. — Видишь? — переспрашивала упрямо.

— Вижу, — смеялась Груня.

— У нас двойня, — объясняла тем временем Юля.