Взрыв - Илья Дворкин

Старичок так яростно и лихо, будто в кавалерийской атаке, насел, что Санька растерялся.

— Позвольте... — начал он и улыбнулся.

— Не позволю! — заорал общественник и шагнул к Филимонову: — Ну а ты чего молчишь? Чего стушевался-то?

Филимонов не ударил в грязь лицом. Он потупился, неуклюже затоптался на месте, поскреб в затылке.

— Дак ить, как жа, — забормотал он, — ить начальство жа... Захочут, ить с кашей съедять... Вы-то што — такой добрый старикашечка — приехали и уехали, и нетути вас, а оне меня плетьями прикажуть... батогами!

— Что-о-о?! — Инспектор чуть не упал. — Плеть-ми-и-и?! Да куда ж это мы попали!

Он бросился к своему спутнику, но тот понял уже, что их разыгрывают. Видел, как незаметно подмигнул Саньке Филимонов, видел, что прораб изо всех сил сдерживается, чтоб не расхохотаться, и тоже включился в розыгрыш.

— А в общем-то что ж... В общем-то, по-моему, правильно поступает товарищ, — задумчиво протянул второй инспектор, — их ведь плетьми не стегать, совсем распустятся. — И деловито поинтересовался: — А чем стегают-то: лозой или опояском?

— Шлангом. Или кабелем бьють. Свинцовым, — браво доложил Филимонов. — По чем ни попадя. Ужасть!

Остолбеневший общественник замер на месте, подозрительно оглядел всех троих и медленно, как в трансе, направился к двери. И Санька увидел, как жилистую шею его и бледные, прозрачные уши заливает густой, с синюшным оттенком румянец.

И тут Санька испортил всю игру, не выдержал. Он сложился пополам, и его стало корчить от хохота. Ему дружно вторили Филимонов и второй инспектор.

Старичок глядел на них, глядел и вдруг обиделся. И кинулся вон из прорабки.

Еле его догнали. Еле уговорили вернуться.

И Санька и Филимонов, глядя на гневное его лицо, почувствовали искреннее раскаяние.

Старичок был милый человек. И в том, что у него отсутствовало чувство юмора, был он не виноват. А они, два взрослых балбеса, как дети, разыгрались, и вот обидели старательного человека.

Все это Филимонов и Санька сказали инспектору совершенно искренне.

Дело испортил второй инспектор. Когда старичок уже начал размякать и сдаваться, он в самый неподходящий момент вновь расхохотался, приговаривая:

— Кабелем бьють!

И все сорвалось.

Обиженный вновь ощетинился и ушел и написал докладную, где говорилось, что прораб с бригадиром паясничают в рабочее время, как клоуны балаганные, «оскорбляя кривлянием своим и смехом серьезных людей».

И была обоим хорошая выволочка в управлении.

Видно, Санька и Филимонов одновременно вспомнили грозного старичка-инспектора, потому что вдруг замолчали, переглянулись и прыснули.

— А запугал тебя дед, запуга-а-ал! — сказал Филимонов. — Ишь, сразу умолкли, ваше благородие, и даже оглянуться изволили по сторонам.

— Запутал, — согласился Санька и вдруг посерьезнел. — Слушай, Сергей, а не рано ли мы крепь вынули? Не обвалится траншея?

— Думал уже. Рано. Но вообще-то асфальт сверху держит и грунт сухой, не должна бы обвалиться.

— Сверху-то сверху, но стенки ведь без откосов, вертикальные, как бы из-под асфальта не рухнуло. Давай-ка команду засыпать поскорее, нечего ждать.

Филимонов опустил голову.

— Ты, Константиныч, и вовсе сейчас ругаться станешь. Я и сам знаю, что засыпать надо, потому и крепь снял, да накладка вышла, недоглядел — один стык, понимаешь, снизу заварить забыли. Сварщик сменился и не сказал. Ребята стали сверху трубу изоляцией покрывать, глядят — внизу щель. Придется приямок копать под трубой и варить.

— Ну, знаешь, Филимонов, это уж вообще безобразие. — Балашов всерьез разозлился. — Забыли они! А если б не заметили да засыпали? Да опрессовывать начали? Ты понимаешь, что было бы?

— Чего уж не понять. Ясное дело. Озеро было бы на улице.

— Черт вас знает! Неужели я должен сам за каждым стыком, за швом каждым следить? Даешь ты, Серега! Несерьезно, ей-богу!

— Ну, не сердись, Константиныч. Ну, каюсь, недоглядел, моя вина. Бывает же, как говорится... и на старуху бывает проруха. Там и работы часа на два, не больше.

— Проруха... Тоже мне — знаток фольклора... И крепь убрали. Мо-ло-дцы! Давай-ка быстро поставь у этого места пару досок по стенкам и упоры. Да начинайте рыть приямок. И не кое-как: тяп-ляп, а глубокий, чтоб сварщик свободно лежал, все-таки потолочный шов парню вести, сам понимаешь. Пошли Травкина с Зиной копать. Они на совесть сделают.

Приехали газовщики, чтобы показать точно место пересечения балашовской трассы с газопроводом.

Пришлось ходить по участку с рулеткой и схемой, тщательно все проверять, наносить на синьку полученные размеры.

Газовщики в этот раз были особенно придирчивы, потому что совсем недавно в их хозяйстве случилась большая неприятность. Правда, виновниками были люди, Балашову не знакомые, но занимались они работой сходной — прокладывали теплотрассу. А получилось вот что: в вечернюю смену экскаваторщик работал один, без наблюдающего (что само по себе являлось грубым нарушением правил) и зацепил ковшом газовую трубу, домовый ввод.

Шов трехдюймовой трубы дал трещину, и экскаваторщик перепугался, что его оштрафуют. Он как сумел замазал трещину битумом, обернул в несколько слоев рубероидом, обвязал проволокой. И засыпал это место грунтом.

Но ночью, дома уже, машинист забеспокоился — совесть заговорила — и позвонил в районную аварийную станцию, обо всем рассказал.

Газовщики приехали, искали, искали, но, так как ночью расход газа был почти нулевым да и битумная обмазка некоторое время держалась, они ничего не нашли и потому решили, что над ними кто-то глупо подшутил,

А за ночь газ по канализационным трубам просочился в дом и загазовал его.

И первый же ранний жилец, щелкнув выключателем, вызвал пожар.

Жертв, правда, не было, потому что газу просочилось немного, но шум поднялся превеликий. И справедливый, потому что вся эта история могла кончиться скверно.

Аварийщики, не нашедшие утечки, и машинист экскаватора были наказаны, а все районные организации Ленгаза получили строжайшее указание следить за работами близ газопроводов, лично и строго требовать от строителей выполнения всех правил.

Возня с промерами продолжалась часа полтора, и, когда Санька вспомнил про незаваренный стык и подошел к траншее, Травкин и Зинка уже кончали рыть приямок. Они выкопали довольно глубокую, метра полтора, яму под трубой и теперь ровняли стенки, чтоб грунт не сыпался на сварщика. Санька стоял на запыленном, засыпанном подсохшей землей асфальте и напряженно, глядел вниз.

Не нравилась ему крепь. Две доски уходили вниз на четырехметровую глубину, прогибались под давлением грунта. Распорки вздрагивали от напряжения.

Если бы Балашов пришел хотя бы на полчаса раньше, он, несомненно, приказал бы поставить еще пару досок и распорок, но сейчас ему показалось, что в этом нет смысла, работы оставалось минут на десять, а ставить дополнительное крепление пришлось бы не меньше получаса.

И вот он стоял наверху, на бровке траншеи, и нервно подгонял, торопил Травкина и Зинку.

Все-таки есть, наверное, у человека какие-то невыявленные механизмы мозга, которые ведают предчувствием. Все в Саньке было натянуто внутри. Он нервничал, он ждал, каждую секунду ждал беды и наконец, не выдержав, закричал:

— Выходите! Выходите наверх, хватит! Будем крепиться.

— Сейчас! Одну минуточку, мы сейчас, — отозвался Травкин.

И в тот же миг, будто он только и ждал этих звуков, этого ничтожного сотрясения воздуха, грунт пошел.

Это было как в вязком, кошмарном сне, когда хочешь поднять руку — и не можешь, хочешь крикнуть — и слова застревают в горле.

Резко затрещали ломающиеся распорки, противоположная Саньке стена траншеи медленно зашевелилась и неторопливо стала валиться вниз, на людей.

Кто-то страшно, высоким, тонким голосом закричал, и в последний миг перед тем, как упасть грунту, Санька успел заметить, что Зинка и Травкин проворно, как звери в нору, ринулись под трубу, забились в вырытый ими приямок.

И тут же стена траншеи рухнула, погребла их.

Дальше все было несколько нереально. Санька действовал и в то же время как бы видел себя со стороны.

Одна-единственная мысль билась, пульсировала в его мозгу: «Скорее! Скорее! Они могут задохнуться!»

Он успел приказать подвернувшемуся под руку Петьке Моховикову, чтоб бежал звонить в «скорую помощь», и, выхватив у кого-то лопату, прыгнул вниз, на завал.

Он копал яростно, неистово, так что трещали в суставах руки, и так же яростно копали рядом с ним Филимонов, Пашка, Миша и еще несколько человек.

Завал был высотою метра в три. Сверху грунт был рыхлый, но чем глубже вгрызались лопаты, тем он становился плотнее.

Пот заливал Саньке лицо, он задыхался, но копал и копал, как машина. Перед глазами плыл какой-то розовый туман, и толчки крови глухо стучали в ушах.

Издалека он услыхал тревожный вопль сирены «скорой помощи», белый с красными крестами автомобиль подошел к траншее, и тотчас оттуда выскочили двое молодых парней — врач и санитар.