Министерство правды. Как роман «1984» стал культурным кодом поколений - Дориан Лински
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рубашова держат в камере, в которой день и ночь горит свет, и его постоянно вызывают на допросы, которые называются «конвейером». Сперва его допрашивает его бывший приятель Иванов, потом молодой и фанатичный следователь Глеткин. Оруэлл называл последнего «практически идеальным видом «ходячего граммофона»62, у которого полностью отсутствуют воспоминания о старом мире. Артур Кёстлер пишет: «У Глеткиных не надо было ничего стирать. Им не надо было отрицать свое прошлое, потому что его у них не было»63. В романе Оруэлла самыми фанатичными являются молодые: «Стало обычным делом, что тридцатилетние люди боятся своих детей»64. Образ дочери Парсонс, которая доносит на своего отца, вполне возможно, был навеян историей с тринадцатилетним Павликом Морозовым, который, как считается, донес в 1932 году на своего отца и стал «пионером-героем» в пантеоне советской пропаганды. В романе Оруэлла приведены слова следующей песенки:
Под развесистым каштаном
Продали средь бела дня —
Я тебя, а ты меня.
Предательство становится добродетелью, а семья – это ничто по сравнению с государством.
Приятель Замятина Иванов-Разумник65 за проведенное в московских тюрьмах время повстречал приблизительно тысячу заключенных. Из общего числа этих людей лишь двенадцать человек отказались признаться. В отличие от большинства тех, реальных заключенных, Рубашова не пытают физически, только психологически. Он мучается от зубной боли, страдает от отсутствия табака, его терзают угрызения совести, так постепенно он теряет волю и перестает сопротивляться. По логике партии, которой он верно служил, нет индивидуального «я», есть только коллективное «мы», «мы», являющееся самой партией, которая не может ошибаться. «Как может ошибаться бессмертный коллективный мозг? По каким внешним критериям оценить его суждения?»66 – размышляет Уинстон Смит. И если партия не может ошибаться, то должна удалять противоречащие ее логике суждения, оставляя зияющие пустоты на книжных полках библиотек и домов. «Рубашов в шутку говорил Арловой, что единственное, что остается, это опубликовать исправленные номера старых газет»67. Оруэлл превратил шутку Рубашова в реальное занятие и профессию Уинстона Смита.
В конце концов Рубашов, конечно, во всем признается и умирает. Но победа партии над ним не является окончательной. Цель партии – установление полного контроля над умами и уничтожение того, что Оруэлл назвал «мыслепреступлением». Рубашов писал: «Мы искореняли семена зла не только в поступках, но и в умах людей. Мы не разрешали ничего личного и индивидуального даже в мыслях»68. Однако сам Рубашов умирает с еретическими думами об извращении дела революции и о мистическом всепоглощающем «океанском чувстве»69. Артур Кёстлер оказался добрее Оруэлла. Он высказал предположение о том, что жертвы сталинских репрессий, несмотря на свою смерть, могли в душе и не сдаться. Вполне возможно, что О’Брайен описывает эту ситуацию, когда говорит следующее: «Даже жертва русских чисток, шагая по коридору и ожидая пули, могла хранить под крышкой черепа бунтарскую мысль»70. Но вот в Океании все совсем не так: «Мы же, прежде чем вышибить мозги, делаем их безукоризненными».
В своем эссе в Tribune Оруэлл вместе с похвалой романа «Слепящая тьма» раскритиковал последний на тот момент роман Артура Кёстлера «Приезд и отъезд» (историю о людях, убегающих от фашизма), назвав его «поверхностным»71. Он считал, что Кёстлеру было свойственно циничное отношение к краткосрочному прогрессу и полумистической вере в далекую утопию72, он был гедонистом (серьезный недостаток в глазах Оруэлла) и поэтому не принимал жизнь такой непростой, какая она есть. Оруэлл писал: «Возможно, что страдание является неотъемлемой частью жизни, возможно, что стоящий перед человеком выбор – это выбор разных зол. Возможно, цель социализма – не сделать мир идеальным, а всего лишь улучшить. Все революции заканчиваются поражением, но это не одинаковые поражения»73.
Читая фамилии писателей, с которыми Оруэлл переписывался, или тех, чьи книги он рецензировал, или тех, кто рецензировал его книги, можно подумать, что все они были близкими друзьями, сидящими у камина и по очереди переворачивающими поленья, похлопывая друг друга по плечу. На самом деле они высоко ценили независимость своего мнения и были готовы за него бороться. Если бы все те, кого Оруэлл критиковал, перестали с ним после этого общаться, то круг общения писателя был бы минимальным.
Тем не менее резкая честность Оруэлла была причиной некоторых проблем. В 1945 году Кёстлер и его сожительница мадам Паже пригласили писателя провести Рождество в их доме в Уэльсе. За день до приезда Оруэлла Кёстлер прочитал в Tribune его рецензию на свою научно-фантастическую пьесу «Полуночный бар», в которой тот назвал ее «бесполезной писаниной»74. Встретив Оруэлла на станции, Кёстлер сказал: «Ты написал чертовски плохую рецензию на мою пьесу!» Оруэлл спокойно ответил: «Да. Но это была чертовски плохая пьеса, согласен?»75
Лишь спустя неделю, когда его отвозили обратно на станцию, Оруэлл признался, что, вполне вероятно, его рецензия была слишком резкой. Разногласия по поводу рецензии не испортили им отдых. Возможно, Кёстлер не стал спорить с Оруэллом из-за того, что знал, что у того был очень сложный год.
В феврале 1945 года газеты The Observer и Manchester Evening News отправили Оруэлла в освобожденный Париж в качестве военного корреспондента. Эйлин и Ричард переехали в дом Гвен О’Шонесси в Стоктон-он-Тис в графстве Дарем.
В конспирилогическом триллере Турстона Кларка «Тринадцать часов» описано, как находят потерянные дневники Оруэлла, который преследует в Европе американского полковника, предавшего НКВД его испанских товарищей. На самом деле все было гораздо менее драматично, но далеко не скучно. 15 февраля, после того как Оруэлл заселился в парижский Hotel Scribe, выяснилось, что многие находившиеся в городе писатели побывали в Испании во время гражданской войны. Оруэлл познакомился с философом Альфредом Джулсом Айером, ужинал с Пеламом Гренвиллом Вудхаусом, пересекался с работавшим на MI6 Малькомом Маггериджем, встретился с одним из своих бывших командиров во время гражданской войны в Испании Хосе Ровирой, представился Андре Мальро, который в то время был советником де Голля, и, как считают некоторые, случайно встретился с Хемингуэем[39]. Оруэлл договорился о встрече в Les Deux Magots с Альбером Камю, но тот был болен, и, к сожалению, встреча этих бунтарей, ставивших свои принципы выше любых политических соображений и превративших политический комментарий в искусство, так и не состоялась. Позднее Оруэлл отправил Камю французский перевод «Скотного двора».
