Дневник смерти. Фортуна - Ойлин Нокс

лица сестры. Аккуратно погладил по подбородку. Кожа Яны была черной от сажи. Тут и там виднелись ссадины, из которых мелкими каплями сочилась кровь. Нику больно было смотреть на нее в таком виде. Он протянул ладонь под холодную струю воды, стекающую с крыши, и аккуратно умыл лицо сестры, набрал еще, давая ей напиться. Яна жадно глотала воду из рук брата, после чего шепнула «спасибо» и обессиленно склонила голову на плечо.

– Нам нужно продержаться до рассвета, – шептал Никита скорее самому себе. Он не знал, что будет, когда земли коснутся первые лучи солнца. Но мысль о заре была чуть ли ни единственным, что помогало держаться.

Парень помнил, что в медпункте – совсем рядом! – было все необходимое, чтобы помочь сестре, обработать раны, обезболить ожоги. Но добраться туда нереально. Силы покинули тело. Все, что Никита мог делать, – держать сестру за руку и надеяться, что помощь придет. Что Серый с ребятами не бросят Яну на произвол судьбы, что позовут взрослых, расскажут о случившемся. Но время шло, никто не приходил. Вокруг было тихо. Лишь крупные капли барабанили по оставшемуся шиферу, а Яна хрипела, делая короткие вдохи.

Ник посмотрел по сторонам. Из-за гипсового бюста Владимира Ильича, что продолжал стоять в дальнем углу комнаты, выглядывал уголок книги. Дневник. Ник напрягся. Нужно избавиться от артефакта, чтобы никто и никогда его не нашел. Нельзя допустить, чтобы трагедия повторилась вновь.

– Я скоро, сестричка, – шепнул Никита, но Яна не ответила и не взглянула на него. Тяжело дышавшая, она, казалось, была без сознания.

Никита переполз через руины и дотянулся до книги. Дневник был чист, словно его и не касались языки пламени. Кожаная обложка была влажной и прохладной. От одного прикосновения по телу Ника пробежали мурашки. Огонь его не берет… Тогда что? Ник раскрыл книгу и попытался выдернуть лист. Он хотел порвать его на мелкие кусочки, но старинная с виду бумага не поддавалась. Она словно была сделана из прочного материала, которому не было дела до усилий мальчишки. Страницы оставались целыми и невредимыми, как бы Ник ни пытался их мять или рвать. Мистика какая-то…

Заметив углубление в полу, Никита решил спрятать фолиант. Наверняка сарай скоро снесут. Он и раньше был никому не нужен, а уж теперь, сгоревший и почти обрушившийся, домик и вовсе стал лишь кучей ненужного мусора. Ник поддел деревянное перекрытие пола и начал копать яму в сыром песке. Справившись с задачей, он бросил книгу на самое дно, засыпал сверху землей и водрузил доски на место. «Не сгорит, так сгниет», – подумал Никита, ставя сверху бюст Ленина.

Услышав стон сестры, Никита пополз обратно, задыхаясь и с трудом делая вдохи. Легкие саднило, голова кружилась. Казалось, пережить подобное невозможно, но Новиковы оказались живучими. Осознав это, Никита улыбнулся. Но улыбка тут же исчезла с лица мальчишки, едва он оказался рядом с Яной. Кровавое пятно возле сестры стремительно увеличивалось в размерах. Ник взвыл от безысходности. Неужели это конец? Неужели ничего нельзя изменить? Неужели Яне все же суждено погибнуть в свой день рождения? Вот только петли больше нет. Этот день уже не перезапустится снова. С первыми лучами солнца наступит восьмое июля. Восьмое июля двухтысячного года. Как же Нику вернуться домой? Ник сжал виски пальцами. «Думай, мать твою, думай!» Но решение не приходило. Оставалось лишь надеяться, что Яна доживет до рассвета. И что с первыми лучами солнца все изменится.

– Это дядя Ваня, – прошептала Яна словно в бреду. – Сторож… он тебя привел сюда. Он и был демоном. Он… был… демоном…

Ник аккуратно взял лицо сестры в ладони, погладил нежную кожу.

– О чем ты? – спросил он так же шепотом.

– Старик… – шептала Яна. – Велиал… Демон… Ему нужны были новые души.

На этих словах Яна снова отключилась. Старик. Не про того ли старика она говорила, что встретился Нику на развилке? Не тот ли старик направил его в лагерь, когда он рыдал на могиле сестры? Этот ли старик вернул его, когда Никита решил сбежать? Все сходилось. Велиалу так нужно было заполучить новых жителей в лагерь, что он готов был на все, лишь бы добиться желаемого. Но он проиграл. По крайней мере, Никите хотелось так думать. Демон даже подсказал, что делать в лагере, лишь бы он вернулся туда. Возможно, рассчитывал, что Новиковы не справятся.

– Все скоро кончится, родная, – шептал Никита, поглаживая Яну по слипшимся от крови волосам. – Помощь уже близко.

Яна

– Сегодня же праздник… – прошептала Новикова, судорожно вздыхая. Каждое движение, каждый вдох причинял боль. Каждая мысль о случившемся заставляла девочку жмуриться и кусать губы. Чувство вины переполняло ее, не отпуская. Столько зря потраченных сил, пустых эмоций, пострадавших невинных.

Яна с трудом перевела взгляд в сторону выхода. Где-то там, в лагере, мирно спали дети и взрослые. Они ни о чем и близко не подозревали, предположить не могли, что неприметная Новикова станет вызывать настоящего демона, чтобы разрушить десятки семей, пролить море невинной крови. Яна всегда была «той самой», которая оставалась в стороне, никем не замеченная. Будучи объектом для насмешек, она умудрялась оставаться тенью.

– Праздник Ивана Купалы… – вновь прошептала девочка, перехватив вопросительный взгляд брата. В тот самый миг, как демона не стало, сознание прояснилось. – Одуванчики… – неожиданно пробормотала Яна. – Они держали меня здесь…

Никита, испачканный в ее и своей крови, уставший и изрядно помятый, выглядел немного потерянным и озадаченным. С трудом собирая последние силы, Яна вымученно улыбнулась окровавленными губами.

– Одуванчики… Они напоминали о доме, о маме… – зашептала девочка, судорожно сглатывая. – Днем, на свету, я их видела… Так спокойно становилось… а ночью темно…

Яна выгнулась и резко вдохнула, ощутив боль в боку. Даже исчезая, демон сумел ее достать. Девочка не хотела смотреть на рану, боясь, что ей станет хуже. Нервничать еще больше совсем не хотелось. Любое лишнее движение приносило боль. Много боли.

Она слышала шепот брата, но настолько отдаленно, что даже переставала верить, что он рядом. Все это было иллюзией. Яна понимала – она давно мертва. Ее тело лежит в гробу вот уже двадцать лет, и каждый год мама приносит на могилу одуванчики, плачет, вспоминая те времена, когда ругала дочь за глупости.

Яна судорожно вздохнула, чувствуя во рту привкус земли. Она ничего не видела перед собой, кроме прочных досок. Крепкая крышка от гроба, которая навсегда отрезала ее от мира живых. Хотелось вскочить, позвать мать и прокричать, что она здесь, она жива, но