Джимми Хиггинс - Эптон Синклер

— Еще скажите спасибо, что такая погода,—- заметил кто-то из матросов,— в бурю ход не быстрее, а забирает глубже!

Этой тонкости Джимми, однако, не понял.

Руки у него, бедняги, совсем онемели, и он уже потерял всякую надежду когда-нибудь ступить на твердую землю, как вдруг объявили, что виден порт, а значит, скоро конец пыткам. Действительно, качка постепенно утихала; и хотя суденышко все еще содрогалось от носа до кормы, Джимми понимал, что это стучат мощные моторы, и ему было уже не страшно — как-никак к машинам-то он, слава богу, привычен! Он отвязал себя от поручней и, повалившись на пол, тут же уснул. Не открыл он глаз и тогда, когда появились носилки и его вынесли на пристань, положили в санитарный автомобиль и помчали в госпиталь.

Глава XXI ДЖИММИ ХИГГИНС ПОПАДАЕТ В СВЕТСКОЕ ОБЩЕСТВО

I

Джимми очнулся и опять почувствовал интерес к жизни. Он лежал в постели, которая была самым настоящим образом неподвижна: не вздымалась рывками к потолку и не летела вниз, как стремительный лифт. Еще приятнее было увидеть на этой постели чистые простыни и склоненного над подушкой дивного ангела в белоснежном одеянии. Вам, читатель повести о Джимми Хиггинсе, возможно выпало счастье изведать кое-какие жизненные блага, поэтому не мешает вам объяснить, что никогда до сих пор Джимми вообще не лежал на простыне, да еще такой чистой, да еще укрытый второй простыней; и уж подавно не знал, как это спать в ночной рубашке; и ему даже не грезилось, что его будет поить бульоном с ложечки белый ангел в ореоле золотистых кудрей и со светлой улыбкой на устах. Этот ангел, эта сказочная фея предупреждала малейшее движение Джимми, и если отлучалась, то лишь для того, чтобы сделать что-нибудь для больного; все же остальное время сидела у его постели, развлекая Джимми болтовней и расспросами о его жизни. Она считала Джимми солдатом, а он — стыд и позор! — отнюдь не спешил признаться, что он всего-навсего рабочий по ремонту мотоциклов.

Джимми попал в военный госпиталь. Там можно было насмотреться и наслушаться всяких ужасов, но очень долго он вообще ничего не замечал — так ему было хорошо. Он полеживал себе, как сонный, ленивый кот, вкусно ел и пил, потом засыпал, а проснувшись, снова видел над собой солнечный, золотистый венчик. До сознания его даже не сразу дошло, что в палате все ночи напролет кашляет и задыхается человек, легкие которого изъедены удушливым газом.

Джимми спросил, что стало с его попутчиками по переезду. Оказалось, что погибло больше ста человек, в том числе несколько женщин. Златокудрая сестра принесла ему газету, в которой был напечатан список жертв. Среди них Джимми нашел Майка Агони, своего приятеля ирмовца с Дальнего Запада. И Питера Томса, матроса из Корнуэла,— в восьмой раз бедняга уже не спасся! В га-зете сообщалось, что подводная лодка, потопившая транспорт, была уничтожена на месте преступления глубинными бомбами с миноносца — море было усеяно ее обломками. И, как ни странно и ни ужасно, Джимми — пацифист и социалист — ощутил при этом огромное удовлетворение! Ему даже в голову не пришло, что на этой подводной лодке мог служить какой-нибудь немецкий товарищ — жалкий, несчастный, подневольный, как и он, интернационалист. «Нечего тут раздумывать,— сказал себе Джимми,— эти подлые морские хищники должны быть уничтожены, и баста!»

Прелестную сестру заинтересовал больной американец, и она готова была болтать с ним все свободное время. Она узнала от него о Лиззи и о малышах и о том, какой страшной смертью они погибли, узнала, что Джимми — социалист, и забрасывала его вопросами. Не слишком ли сурово он аудит об имущих классах? Не допускает ли он все-таки мысли, что кое-кто из капиталистов и сам бы рад познакомиться с более справедливой общественной системой? Молодая женщина произносила слово «капиталисты» с непривычным для Джимми ударением на втором слоге; он услышал от нее и другие незнакомые слова, например: «тарифная сетка», «торт». Последнее, впрочем, было легко разгадать: этот самый торт лежал на тарелочке — маленький круглый пирожок с клубникой, объедение, да и только!

II

Эта сестра была англичанка,— миноносец прибыл в британский порт. Если бы Джимми обладал тактом, то учел бы, что у англичан куча разных графов, герцогов, лордов и прочей знати и что они питают к этим особам сентиментальную приверженность. Но тактичность не является главной добродетелью социалистов; наоборот, Джимми даже хвастал, что ему плевать на такую ерунду, и, как всегда, высказываясь по тому или иному щекотливому вопросу, «рубил с плеча». И в разговоре с белой феей он не преминул заявить о своем глубочайшем презрении к аристократическим выродкам Старого Света, добавив: «Мы их всех прогоним в три шеи!» Напрасно фея протестовала, говоря, что среди них есть полезные люди или во всяком случае безвредные. Джимми решительно заявил, что все они — из одной шайки паразитов и кровопийц и надо их всех долой.

— Надеюсь, вы не собираетесь рубить им головы? — умоляюще посмотрела на него фея.— Право же, дайте им возможность исправиться!

— Ну это-то, конечно, можно,— согласился Джимми.— Я хочу сказать, что все люди должны трудиться — и графы и аристократы — все!

Когда фея выпорхнула, чтобы вылить «утку» Джимми Хиггинса, его сосед по койке, орудийный наводчик с американского миноносца, походивший благодаря своей забинтованной голове на индуса в тюрбане, посмотрел на Джимми усталым взглядом и процедил:

— Ты бы, парень, того, прекратил эти разговорчики!

— Это еще почему?—язвительно спросил Джимми, предугадывая схватку с милитаристом.

— А потому, что твоя милосердная сестрица сама принадлежит к знати!

— Рассказывай!—недоверчиво усмехнулся Джимми.

— Точно говорю тебе! Ее папаша — граф, не то Фокстерьерский, не то еще какой-то.

— Брось заливать! — рассердился Джимми: у этих солдат никогда не поймешь, насмехаются они или говорят всерьез.

— А ты спрашивал ее фамилию? — не унимался тот.

— Спрашивал. Она сказала: мисс Кленденинг.

— Ну так вот спроси ее, правда ли, что она графиня Беатрис Кленденинг,— посмотришь, что она тебе ответит.

Но у Джимми не хватило на это духу. Когда фея вернулась, неся чисто вымытую «утку», ее любимчик лежал совершенно тихо, но лицо у него так горело, что она подумала: «Наверно, пытался тут без меня самовольно вставать с постели!»

III

Впрочем, чудеса на этом не кончились. На другой день в палате поднялся возбужденный гул, санитары затеяли генеральную уборку, хотя никакой необходимости в этом не было. Принесли цветы, и каждая сестра приколола себе к поясу букетик. Джимми спросил, в чем дело. Графиня Беатрис взглянула на него с лукавой улыбкой.

— Мы ждем почетных гостей,— ответила она.— Но ведь такому классово-сознательному пролетарию, как вы, это должно быть безразлично.

Так он ничего и не узнал от нее, но когда она вышла куда-то, сосед-наводчик объяснил:

— Приедут король с королевой.

— Ладно уж, хватит тебе!—сказал Джимми в полной уверенности, что и это насмешка.

— Серьезно, приедут. Хотят познакомиться с пострадавшими от подводной лодки. Советую тебе забыть на сегодня твои социалистические штучки.

Тогда Джимми пристал к сестре, и она вынуждена была подтвердить: да, король и королева приезжают в госпиталь, чтобы оказать честь жертвам кораблекрушения. Но ему до этого, конечно, нет дела! Кстати, не желает ли он, чтоб его перенесли в изолятор, а то как бы этот визит не оскорбил его революционную душу? Или, может быть, наоборот, он предпочитает остаться и дать королю возможность произнести перед ним речь в защиту монархии?

— Где уж там у него время разговаривать с такими, как я!—усомнился Джимми.

— Как сказать? У него ведь, знаете ли, других-то дел нет, кроме разговоров!

Джимми воздержался от дальнейшей беседы на эту тему, чувствуя, что графиня Беатрис подсмеивается над ним, а он без привычки не знал, как принимать женские шутки. Где ему было учуять, что графиня Беатрис — суфражистка и из принципа насмехается над сильным полом! Джимми присмирел, стараясь подавить в себе недостойное социалиста волнение. Вот ведь какая чертовщина! Ему, маленькому, невзрачному рабочему, без роду и племени, выросшему на ферме среди бедных сирот, пробродяжничавшему чуть ли не полжизни, предстоит знакомство с английским королем! Джимми раз и навсегда усвоил презрительное отношение к монархиям. Королей он пренебрежительно называл королишками, показывая этим, что ему в высшей степени наплевать на них.

— Для меня они —нуль без палочки! — заявил он как-то графине Беатрис.

И вдруг — бац, такая новость: «королишка» прибывает в госпиталь! Что же ему, Джимми Хиггинсу, теперь делать? Черт его знает, как с ним разговаривать! Неужели называть его «ваше величество»? Джимми крепко сжал руки под одеялом: «Гад я буду, если это сделаю!» Он призывал на помощь весь свой революционный пыл, мысленно обращался к своим друзьям — Неистовому Биллу, Клубнике Каррену, Плосколицему Джо, Цыпленку Петерсону. Интересно, как бы они поступили в подобном случае? А как бы поступил кандидат? М-да, нечего говорить,—существенный пробел в его революционном образовании — нигде на собраниях социалистов не обсуждалось, как должен вести себя социалист, когда король жалует к нему с визитом!