Том 1. Стихотворения - Николай Гумилев

Стихотворения из первых изданий книг «Романтические цветы» и «Жемчуга»

Романтические цветы

Ахилл и Одиссей

Одиссей

Брат мой, я вижу глаза твои тусклые,Вместо доспехов меха леопардаС негой обвили могучие мускулы,Чувствую запах не крови, а нарда.

Сладкими винами кубок твой полнится,Тщетно вождя ожидают в отряде,И завивает, как деве, невольницаЧерных кудрей твоих длинные пряди.

Ты отдыхаешь под светлыми кущами,Сердце безгневно и взор твой лилеен,В час, когда дебри покрыты бегущими,Поле — телами убитых ахеян.

Каждое утро страдания новые…Вот, я раскрыл пред тобою одежды,Видишь, как кровь убегает багровая,Это не кровь, это наши надежды.

Ахилл

Брось, Одиссей, эти стоны притворные,Красная кровь вас с землей не разлучит,А у меня она страшная, черная,В сердце скопилась и давит и мучит.

«Нас было пять… мы были капитаны…»

Нас было пять… мы были капитаны,Водители безумных кораблей,И мы переплывали океаны,Позор для Бога, ужас для людей.

Далекие загадочные страныНас не пленяли чарою своей,Нам нравились зияющие раны,И зарева, и жалкий треск снастей.

Наш взор являл туманное ненастье,Что можно видеть, но понять нельзя,И после смерти наши привиденья

Поднялись, как подводные каменья,Как прежде черной гибелью грозяИскателям неведомого счастья.

«Одиноко-незрячее солнце смотрело на страны…»

Одиноко-незрячее солнце смотрело на страны,Где безумье и ужас от века застыли на всем,Где гора в отдаленьи казалась взъерошенным псом,Где клокочущей черною медью дышали вулканы.

  Были сумерки мира.

Но на небе внезапно качнулась широкая тень,И кометы, что мчались, как волки свирепы и грубы,И сшибались друг с другом, оскалив железные зубы,Закружились, встревоженным воем приветствуя день.

  Был испуг ожиданья.

И в терновом венке, под которым сочилася кровь,Вышла тонкая девушка, нежная в синем сияньи,И серебряным плугом упорную взрезала новь,Сочетанья планет ей назначили имя: Страданье.

  Это было спасенье.

Жемчуга

Одиночество

Я спал, и смыла пена белаяМеня с родного корабля,И в черных водах, помертвелая,Открылась мне моя земля.

Она полна конями быстрымиИ красным золотом пещер,Но ночью вспыхивают искрамиГлаза блуждающих пантер.

Там травы славятся узорамиИ реки словно зеркала,Но рощи полны мандрагорами,Цветами ужаса и зла.

На синевато-белом мрамореЯ высоко воздвиг маяк,Чтоб пробегающие на мореДалеко видели мой стяг.

Я предлагал им перья страуса,Плоды, коралловую нить,Но ни один стремленья парусаНе захотел остановить.

Все чтили древнего оракулаИ приговор его судаО том, чтоб вечно сердце плакалоУ всех заброшенных сюда.

И надо мною одиночествоВозносит огненную плетьЗа то, что древнее пророчествоМне суждено преодолеть.

В пустыне

Давно вода в мехах иссякла,Но, как собака, не умру:Я в память дивного ГераклаСперва отдам себя костру.

И пусть, пылая, жалят сучья,Грозит чернеющий Эреб,Какое странное созвучьеУ двух враждующих судеб!

Он был героем, я — бродягой,Он — полубог, я — полузверь,Но с одинаковой отвагойСтучим мы в замкнутую дверь.

Пред смертью все, — Терсит и Гектор,Равно ничтожны и славны,Я также выпью сладкий нектарВ полях лазоревой страны…

Адам

Адам, униженный Адам,Твой бледен лик и взор твой бешен,Скорбишь ли ты по тем плодам,Что ты срывал, еще безгрешен?

Скорбишь ли ты о той поре,Когда, еще ребёнок-дева,В душистый полдень на гореПеред тобой плясала Ева?

Теперь ты знаешь тяжкий трудИ дуновенье смерти грозной,Ты знаешь бешенство минут,Припоминая слово — «поздно».

И боль жестокую, и стыд,Неутолимый и бесстрастный,Который медленно томит,Который мучит сладострастно.

Ты был в раю, но ты был царь,И честь была тебе порукой,За счастье, вспыхнувшее встарь,Надменный втрое платит мукой.

За то, что не был ты как труп,Горел, искал и был обманут,В высоком небе хоры трубТебе греметь не перестанут.

В суровой доле будь упрям,Будь хмурым, бледным и согбенным,Но не скорби по тем плодам,Неискупленным и презренным.

Театр

Все мы, святые и воры,Из алтаря и острогаВсе мы — смешные актерыВ театре Господа Бога.

Бог восседает на троне,Смотрит, смеясь, на подмостки,Звезды на пышном хитоне —Позолоченные блестки.

Так хорошо и привольноВ ложе предвечного света.Дева Мария довольна,Смотрит, склоняясь, в либретто:

«Гамлет? Он должен быть бледным.Каин? Тот должен быть грубым…»Зрители внемлют победнымСолнечным, ангельским трубам.

Бог, наклонясь, наблюдает,К пьесе он полон участья.Жаль, если Каин рыдает,Гамлет изведает счастье!

Так не должно быть по плану!Чтобы блюсти упущенья,Боли, глухому титану,Вверил он ход представленья.

Боль вознеслася горою,Хитрой раскинулась сетью,Всех, утомленных игрою,Хлещет кровавою плетью.

Множатся пытки и казни…И возрастает тревога,Что, коль не кончится праздникВ театре Господа Бога?!

Правый путь

В муках и пытках рождается слово,Робкое, тихо проходит по жизни,Странник оно, из ковша золотогоПьющий остатки на варварской тризне.

Выйдешь к природе! Природа враждебна,Все в ней пугает, всего в ней помногу,Вечно звучит в ней фанфара молебнаНе твоему и ненужному Богу.

Смерть? Но сперва эту сказку поэтаВзвесь осторожно и мудро исчисли, —Жалко не будет ни жизни, ни света,Но пожалеешь о царственной мысли.

Что ж, это путь величавый и строгий:Плакать с осенним пронзительным ветром,С нищими нищим таиться в берлоге,Хмурые думы оковывать метром.

Колдунья

Она колдует тихой ночьюУ потемневшего окнаИ страстно хочет, чтоб воочьюЕй тайна сделалась видна.

Как бред, мольба ее бессвязна,Но мысль упорна и горда,Она не ведает соблазнаИ не отступит никогда.

Внизу… там дремлет город пестрыйИ кто-то слушает и ждет,Но меч, уверенный и острый,Он тоже знает свой черед.

На мертвой площади, где сероИ сонно падает роса,Живет неслыханная вераВ ее ночные чудеса.

Но тщетен зов ее кручины,Земля всё та же, что была,Вот солнце выйдет из пучиныИ позолотит купола.

Ночные тени станут реже,Прольется гул, как ропот вод,И в сонный город ветер свежийПрохладу моря донесет.

И меч сверкнет, и кто-то вскрикнет,Кого-то примет тишина,Когда усталая поникнетУ заалевшего окна.

Охота