От Альбиона до Ямайки - Калашников Сергей Александрович

Потом мы обходили владения, где участки, заросшие тропическим лесом, чередовались с засеянными сахарным тростником делянками. Хижины рабов выглядели ничуть не убого, а сами рабы дрыхли в тени под навесами.

Единственным работающим, кого мы увидели, был мальчишка, следящий за горением печурки перегонного куба, да и тот не особенно утруждал себя лишними движениями.

Сонное царство беспробудно функционировало до тех пор, пока не утих дневной зной. Едва солнце склонилось к горизонту, как зазвучали голоса, и под навесами начались работы – крошили стебли тростника, давили их под прессами и собирали сок в огромные чаны. Даже когда угасли короткие тропические сумерки, деятельность не прекратилась – в котлах упаривали сладкий сок, который на вкус оказался довольно противным. Но из него шумовками вылавливали комки уже настоящего сахара. Не слишком белого, но по-настоящему сладкого. А оставшееся сливали уже в другие чаны для брожения.

Любопытные девчонки с интересом проследили весь техпроцесс, остановившийся еще до полуночи – всех погнали спать. Не девчонок – работников. Чтобы снова поднять еще затемно с утра, пока жара не стала одуряющей, те же мужчины рубили тростник, который свозили под навесы дожидаться вечернего всплеска активности.

Надсмотрщиков с бичами я здесь не увидел, всем распоряжался дедуля, одетый много проще, чем в официальной обстановке. Признаков социальной напряженности тоже заметно не было. Зато за сутки непрерывной работы перегонного куба набежала бочка тростникового самогона, который станет ромом, когда с годик постоит в дубовой емкости. Все очень просто.

Глава 25. Совещание в Филях

Отзвучали последние аккорды, и мама с дедушкой передали гитары Соньке и Консуэллке. Девочки вместо красивой испанской баллады исполнили непритязательную английскую песню про пасущихся овец. До мастерства старших им, конечно, было далеко, но инструментом они владели уверенно.

Изображающая прилежную служанку Мэри разнесла на подносе бокалы с легким вином – она всячески старалась не выглядеть госпожой, хотя положение маминой крестницы позволяло ей носить одежду высших слоев общества и вести себя непринужденно. Она с удовольствием примеряла на себя разные роли. Сейчас – низшей среди благородных.

У нас тут идут очередные вечерние посиделки, уже третьи по счету. Стороны в ходе неспешного трепа обо всем и ни о чем усиленно знакомятся или заново притираются друг к другу. В первый вечер пришлось срочно вспоминать полузабытые мамины уроки испанского и мучительно подбирать слова. Сейчас уже полегче.

– Итак, обстановка в Англии вызывает беспокойство, – рассудительно проговорил дедушка, начиная давно назревший серьезный разговор. – Я полагаю разумным довериться твоему чутью, Агата. Как и тогда, когда англичане пришли выгонять нас отсюда.

– А почему не прогнали? – вскинулась наша младшенькая, Кэти. Ей уже идет восьмой год, и она тоже школьница. Считает, кует ножики и отливает из олова колечки. То есть первый класс закончила успешно.

– На самом деле бабушку и дедушку прогнал мистер Корн, – улыбнулась маменька. – А меня принудил к замужеству.

– Хочется услышать детали, – прорвался я к речевому аппарату, воспользовавшись Сонькиным замешательством.

– Это было через год после того, как Испания окончательно признала Ямайку английской и вскоре после того, как Генри Морган вернулся из столь дерзко разграбленной Панамы. Раньше-то до полуразрушенного Сантьяго-де-ла-Вега и его опустошенных окрестностей никому никакого дела не было – испанцы ведь поотпускали всех рабов, когда проиграли нам, англичанам, в пятьдесят пятом. А без рабочей силы эти земли потеряли ценность. Конечно, город считался столицей острова и там даже сидел губернатор, но на эту должность тогда фактически ссылали неугодных, так что и сил в их руках было немного. Даже ближайшие окрестности хоть и были хорошенько пограблены при захвате, но в большинстве своем так и оставались в руках прежних владельцев. Но спустя пятнадцать лет те, кто тут еще оставался, потихоньку и город отстроили, и хозяйство наладили. А в Порт-Рояле тогда собралось достаточно решительных парней, не слишком довольных долей, которую выделил им Морган, – пустился в воспоминания отец. – Как раз сезон дождей начался. Подобравшись к этому поместью, мы встретили сотню рубщиков тростника с ярдовой длины тесаками. А сохранить порох сухим здесь – целое искусство. Поэтому наша банда отступила и отправила меня на переговоры. И вот вхожу я в этот самый дом и падаю, сраженный наповал неземной красотой вашей мамы. Через полчаса рабы вынесли мокнущим под дождем моим товарищам десяток зажаренных поросят и бочонок рома. А еще через пару часов мы с вашим дедушкой вернулись из столицы с бумагами о добровольном дарении всех этих земель мне. Он легко согласился с доводами о том, что его отсюда все равно выдавят, и стал изображать управляющего. А вот сеньорита Агата долго мучила меня…

– Помучаешь тебя, такого убедительного, – воскликнула маменька. – Пообещал, что я так и останусь в родительском доме, для посторонних считаясь супругой английского джентльмена. Но сообщение о гибели вашего дяди все перевернуло с ног на голову. Не могла же я не узнать, как в Англии живут жены владельцев тамошних поместий!

Ну что тут скажешь? Разумность свойственна всем предкам Софочки, с кем мне довелось познакомиться. Хотя, конечно, в этой истории наверняка многое опущено. Официальная версия для детей, так сказать. Чего стоит оговорка отца о более чем близком знакомстве с Генри Морганом или «забытые» подробности того, чем и как он компенсировал «товарищам» отсутствие добычи. А ведь ему тогда хорошо если двадцать стукнуло!

– Насколько я уловил, нынче и некоторым супругам джентльменов в Англии стало неуютно, – вернул разговор в первоначальное русло дедушка.

– В стране, где действует далеко не ручной парламент, королю следует быть осмотрительным, – объяснила Софочка.

– Не стоять демонстративно мессы и не сажать на все посты одних только католиков, – добавила правоверная протестантка Мэри.

– Невольно возникает предчувствие грядущих перемен, – продолжила мысль маменька. – И перемен для нас неблагоприятных.

– Вильгельм Оранский, – вслух Сонькиными устами вспомнил я.

– Он женат на наследнице престола, – добавила маменька. – И он ярый протестант и неплохой полководец.

– Он континентальный протестант, которые после Вальпургиевой ночи очень не любят католиков, – поторопился с высказыванием я.

– Валькириевой? – неуверенно поправила малышка Кэти.

– Варфоломеевской, – внес окончательную ясность отец. – Однако потомки гугенотов, сбежавших из Франции, спасаясь от резни, живут и в Англии. И, дай им власть, доберутся и сюда. А испанцы не католиками не бывают – это общепризнанно. Где же вас спрятать? – обвел он глазами супругу и ее родителей.

– Испания не вариант, – тут же отозвалась бабушка. – Супруге английского джентльмена там будет еще неуютнее, чем дома. Да и нас с мужем там никто не ждет. И в остальной Европе тоже – что англичане, что испанцы ухитрились побить горшки буквально со всеми.

Дальше наш разговор о том, куда прятать маму и бабушку с дедушкой, пробежал по басурманским странам, но как-то за них не зацепился, признав магометан чересчур агрессивными. Китай и Индия далеки и географически, и мировоззренчески, хотя в последней европейские приватиры очень востребованы у моголов. Во всех Америках делами заправляют или католики, или протестанты. Причем для католиков англичанин и пуританин – одно слово. Даже церковь называется англиканской.

– Есть одна страна, нуждающаяся в мореходах, – припомнила Мэри. – Из нее в океан можно выбраться только в летние месяцы. Но собственных кораблей нет. И моряков тоже. Как в Индиях, только ближе.

– Московское царство? Там совсем другая вера, – сообщил отец.

– Может быть, это как раз и хорошо? – риторически вопросил я. – К чужакам из-за веры не цепляются потому, что они сразу не такие, как все остальные. Тот парень из России, Иван. До него ведь никому нет дела. В смысле, известно, что он не мусульманин и не язычник, но дальше уточнять никому и в голову не приходит.