Мой дядя Адриано - Бруно Перини

того дня». Эти слова, тяжелые, словно свинец, упали на стол, и в воздухе разлилась странная тишина, полная образов и воспоминаний. Я заметил в твоих глазах ностальгию, свойственную тем, кому больше не нужен успех, потому что у них его было так много, возможно, слишком много, и кто знает, сколько еще будет, но они не знают, что с ним делать, ведь все, что им нужно, – это быть рядом с другом. Тем самым другом, который подарил твоим волшебным нотам столько чувства, и вы были будто две половинки одной души, где ты был музыкой, а Могол – поэзией. Ты спокойно взял бутылку вина и налил себе бокал… а затем, изобразив полуулыбку, посмотрел на меня, как будто настала моя очередь нарушить молчание… «И что теперь? – спросил я с усмешкой. – Что будем делать?» – «Думаю, мы должны чаще видеться, – сказал ты, – делать что-то вместе, не обязательно для публики, главное, чтобы нам нравилось…» – «Я согласен. Единственная опасность заключается в том, что если мы будем слишком уж веселиться, то добьемся успеха». Мы начали смеяться и шутить, вместе с Клаудией и Грацией, и болтали до позднего вечера, и, вероятно, за всем этим смехом и шутками я не рассмотрел твое душевное состояние. Через три дня ты позвонил мне и сказал, что будешь проездом в Мольтено[188] и что, если я не против, с удовольствием заедешь в Гальбьяте пообщаться. В тот день у меня была назначена встреча в Милане, и из-за нескольких досадных происшествий я забыл тебе перезвонить. На следующий день я позвонил тебе домой, но никто не ответил. Прошло уже много дней, недель, и я понимал, что поступил не самым лучшим образом. Но я был уверен, что когда мы снова встретимся – я признаюсь, что был засранцем, извинюсь, и мы помиримся. Однажды я позвонил Мине и сказал, что у меня появилась потрясающая идея. «Какая?» – спросила она. «Записать по-настоящему шикарный альбом… ты, я и Баттисти. Я придумал и название: «H2O», конечно, ты будешь «H»… что думаешь?» – «Идеальная формула, – сказала она, – если все получится, несколько месяцев не будем страдать от жажды. Когда начнем?» – «Я позвоню Баттисти, мы приедем прямо к тебе домой и все обсудим». С того момента я начал искать тебя повсюду, везде оставлял сообщения, но ты исчез. Даже в Sony не знали, где ты. Наконец через двадцать дней мне удалось поговорить с тобой по телефону, и я понял, что в тот день в Гальбьяте совершил нечто непоправимое. Какой бы многообещающей и забавной ни была идея записать альбом втроем, этого было мало, чтобы унять ту боль, которую я тебе причинил. Тон твой был холоден, хотя я всячески пытался его отогреть, насколько это было возможно в телефонном разговоре между Лондоном и Римом, но все было напрасно. Чем больше я говорил, тем больше понимал, что не заслуживаю доверия: мои извинения, увы, сопутствовали просьбе о работе и потому не были совсем бескорыстны. «Идея прекрасная, – сказал ты мне, – но я должен подумать… к сожалению, у меня есть другие планы, мне придется их немного перестроить». – «Понятно… в любом случае, я больше не буду тебе звонить… если решишь дать добро этому проекту, который, как мне кажется, станет хорошим подарком твоим поклонникам, поклонникам Мины и двум моим фанатам, то знай, что мы с Миной готовы». – «Почему вы?» – «Потому что это была моя идея». На мгновение холод, разделявший нас, рассыпался от слабого смешка, который ты не смог сдержать, и это заставило меня надеяться на твой ответный звонок. Но я позабыл, что мы находимся на земле. И здесь мы рассуждаем иначе, чем в том месте, где ты сейчас. Оттуда, где ты сейчас находишься, все видится куда яснее. Под другим углом. Сквозь призму хрустальной чистоты, чьи настройки уникальны и в то же время универсальны. Но не здесь. Здесь уже не осталось места для телефонного звонка, гордость, на этот раз уже не только твоя, но и моя, заняла место понимания. Поскольку ответ должен был дать именно ты, я больше не звонил тебе. Я не говорил, но, вероятно, думал, что, будучи «кем-то», не могу так опускаться. И мысли не допустив, что я был бы кем-то на самом деле, если бы сделал второй и даже третий звонок. Но здесь, где ты нас оставил, это было невозможно. Облако гордости и безразличия рассеивается только тогда, когда исчезает и друг. Хорошо, что ты не исчез! Ты оставил здесь только свою телесную оболочку, немного потрепанную. Но где бы ты ни был теперь, ты можешь выбирать. Можешь, например, вернуть себе тело, которым владел в молодости, когда пел «Giardini di Marzo» («Мартовские сады»), и можешь изменить в нем то, что тебя не устраивает. Или взять себе тело ребенка или то, которое было у тебя в старости. По закону, согласно которому ничто не исчезает бесследно, весь опыт твоего материального тела останется нетронутым, навсегда, в каждой фазе, с тех самых пор, как твоя жизнь зародилась в утробе матери. И «Там», на фоне фантастических пейзажей Вселенной, ты сможешь почувствовать себя одновременно ребенком, подростком, молодым человеком и взрослым. Ибо нельзя забывать – каждое существо, в силу самого факта своего существования, ЕДИНО, истинно, добросердечно и прекрасно, это есть четыре великих таинства. И теперь ты познал и получил подтверждение пятого таинства: каждое существо ВЕЧНО. Из земной жизни, с любовью!

1999 год. «Честно говоря, мне плевать» шокирующими видео обличает педофилию и сексуальное насилие

Возвращение Адриано на телевидение с программой «Честно говоря, мне плевать», первый эпизод которой вышел в эфир 8 октября 1999 года, стало триумфальным. Название отсылает нас к персонажу Кларка Гейбла. «Честно говоря, дорогая, мне наплевать», – именно это говорит Кларк Гейбл отчаявшейся Вивьен Ли в финале фильма «Унесенные ветром». Фраза, с помощью которой Ретт Батлер наконец-то разрывает отношения со Скарлетт О’Харой. Адриано говорил, что отсылка уж слишком возвышенная, новостные программы уделяли передаче много внимания, Винченцо Моллика взял у дяди интервью, а Пьер Луиджи Челли и Роберто Дзаккариа могли гордиться тем, что сделали правильный выбор, прекратив тяжбу с Адриано и тем самым значительно упростив ему возвращение на телевидение.

«Челентано, – писали газеты того времени, – это как матч национальной сборной по футболу: 14,2 миллиона зрителей на пике популярности (когда он пел «Il ragazzo della via Gluck») и почти 10 миллионов в оставшееся время. Рекорд, сравнимый с успехом фестиваля в Сан-Ремо и предыдущей трансляцией песни Джанни Моранди «C’era