Тарназариум Архимеда - Спейсер Кацай

— Ага, — вежливо кашлянул он в ответ, — здравствуйте, молодой человек. Давненько вас видно не было. Вояжировали где-нибудь?

— Вояжировал, вояжировал. В село ездил, — соврал Володька и почувствовал, что краснеет. В Гременце невозможно было сохранить тайну и то, что он не поступил в военное училище, наверняка, было уже известно если не всему городу, то доброй его половине. Старик Ион странным образом всегда входил в эту самую половину.

— Угу, угу, — закивал он, соглашаясь. — Конечно же, в село. И каковы там сейчас темпы хлебозаготовительных работ?

Володька покраснел еще больше, но, приняв важный вид, забарабанил пальцами по стеклу прилавка:

— Вполне приемлемые, дядя Ион. Не идут ни в какое сравнение с тридцать третьим годом, когда…

Ион Петринеску поправил очки и осторожно, титульной страницей вниз, положил на прилавок книжку, которую читал перед визитом потенциального покупателя, отчего Володькины пальцы прекратили свои судорожные движения. А потом грустно спросил:

— Молодой человек, что вам известно о тридцать третьем годе?

И по тону, каким был задан вопрос, Володька понял, что ни черта ему не известно. Про то время до сих пор говорили шепотом и наедине. Про страшный голод на селе, про людоедство, про похлебку с лебеды и горшки с вареным человеческим мясом. А в харьковских кинотеатрах крутили победную хронику про героическую борьбу за хлеб, про пламенных "двадцатипятитысячников" и мерзких кулаков.

Поэтому, когда они с матерью переезжали в Гременец, Вовка с высоты городского жителя поглядывал на темную селянскую массу. Сами виноваты. И только когда на полтавском вокзале небритый мужик с безумным взглядом коршуном налетел на корочку хлеба, случайно оброненную Володькой, что-то непонятное шевельнулось в его душе. Но вникать в это что-то он тогда не стал.

Наступившую паузу прервала короткая дробь, выбитая по стеклу Володькиными пальцами. Выстрелила и смолкла, словно со сторожевой вышки дали короткую очередь из пулемета. Вовка взглянул на свои пальцы и почувствовал, что уже не просто краснеет, а весь пышет жаром. Ион продолжал внимательно смотреть на него. Володька отдернул руку от прилавка, словно тот раскалился до невыносимости, и сунул ее в карман, пытаясь принять независимую позу. Не вышло. Поэтому он немного сгорбился и, резко меняя тему разговора, спросил у старого румына то, что первым стукнуло ему в голову:

— Ион Ионыч, а у вас карты купить можно?

— У старого Ионы можно купить все, что когда-нибудь было отпечатано на этой планете. Какие карты вас интересуют, молодой человек? Зная вас, я понимаю так, что не игральные? Может быть, карты Африки? Я помню, с каким нескрываемым удовольствием вы покупали у меня сочинения господина Берроуза. Или ваш интерес к могучему рыцарю джунглей Тарзану несколько снизился за прошедшее время?

— Снизился, снизился. Детство все это, — невнимательно пробормотал Володька, думая о том, какую же карту ему все-таки стоит купить. Если Испании, то его сразу же раскусить могут.

— Ах, да, конечно, вы же стремительно повзрослели, — согласно закивал продавец. — И вас, конечно, не интересуют карты Луны Яна Гевелия образца 1645-го года! Действительно, зачем они вам? Ведь, как я понимаю, период увлечения Жюлем Верном тоже прошел? Кстати, — заинтересованно спросил Петринеску, — вы так и не выяснили, откуда у вас столь странное совпадение фамилий с одним из главных героев лунной дилогии знаменитого французского фантаста?

Французского! Франция!!! Ну, конечно, же! С Испанией он и на месте разберется, а через Францию топать придется. Володька почувствовал, что его снова понесло, но остановиться уже не мог и потому воскликнул, не отвечая на вопрос румына:

— Ион Ионыч! Мне Французской Республики карта нужна. Какая есть лучшая!

— Какие есть лучшие карты вы можете найти только в лавке старого Петринеску. Франция. Франция… Ах, Франция!.. Стендаль, Бальзак, Дюма… — он мечтательно взглянул на Володьку и поднял крышку прилавка. — Что ж, молодой человек. Идем, посмотрим. Есть отличная, подробная, поскольку — армейская, карта Франции. Прошу вас, заходите…

От неосторожного движения крышки, книга, лежащая на прилавке, соскользнула на пол. Владимир нагнулся, поднял ее и прочитал название. "Лев Троцкий. Новый курс". Бросил короткий взгляд на старика. Ему показалось, что тот побледнел. Позади скрипнула дверь. Теперь даже в сумраке букинистической лавки было заметно, что лицо старого румына становится все белее и белее. Непроизвольно сунув книжку за пазуху, вместе со всем ее "новым курсом", Владимир повернулся к входу.

На пороге, прищурив, привыкающие к свету, глаза, замерла длинная худая фигура с неуловимой неправильностью, заключенной в ней. Неправильность состояла в том, что протез левой ноги был немного коротковат и человек стоял, слегка перегнувшись набок.

Иногда, выпив по свободе, Галкин отец, заворг гременецкого горисполкома Панас Волк, постоянно убеждал окружающих в том, что завтра же заменит проклятую деревяшку. Но времени на это постоянно не хватало. Ногу же он потерял в схватке с петлюровцами и поговаривали, что именно Володькин отец спас его тогда от смерти. Однако ни мать, ни сам Панас Тарасович никогда не разговаривали с ним на эту тему. Да и друг с другом они никогда не разговаривали.

Волк скользнул взглядом по напрягшемуся Володьке:

— А, Барбикен… Ты чего тут болтаешься? Почему не на работе?

Вовка переступил с ноги на ногу:

— Так ведь я только утром приехал. Отпуск брал. На работе уже отметился, завтра на первую выхожу.

— Ага, мне ж Галка говорила… Так ты иди, иди, отдыхай еще. Нечего тебе тут шляться. Мне с Петринеску переговорить надо.

Всей спиной ощущая два взгляда — один колючий, второй растерянный — и невыносимое жжение за пазухой, Володька побрел к выходу, молясь только об одном: чтобы проклятая книжка не выскользнула из-за неплотно прижатого пояса.

— Петринеску… — забубнило сзади, — сколько можно… тюрьма плачет… Грушевский… история Украины-Руси… книготорг…

Медленно и осторожно закрыв двери букинистической лавки, на тротуар, тем не менее, Володька вылетел пробкой из бутылки, словно за ним гнались все фалангисты Испании вместе взятые. С сотней итальянских фашистов вдобавок. И ошалело замер, прижав обе руки к животу. Тот у него и на самом деле как будто побаливать начал.

Ну, Иона Ионыч!… Ну, перечница старая!.. Троцкого они читают. Врага народа, которого советская власть из страны вышвырнула. Шпиона всемирного империализма. Гадюку, пригретую на груди трудового народа. Ну, Петринеску!.. Вот пойду, доложу, куда надо!