Стендаль - Сандрин Филлипетти

По возвращении Анри — «г-н Стендаль» — принялся за переписывание своей книги «Рим, Неаполь и Флоренция в 1817 году»; он также усердно работает над вторым своим памфлетом — «Расин и Шекспир № 2, или Ответ на манифест против романтизма, произнесенный г-ном Оже на торжественном заседании Университета». Речь этого академика была тогда одобрена всеми государственными учреждениями — от газет до Университета, и Анри воспользовался этой возможностью, чтобы дать отповедь и королевской власти, и патриархам от литературы: «Пять или шесть месяцев назад Французская академия, шествуя размеренным ходом, почти незаметно, невозмутимо вершила свою неторопливую работу по составлению словаря. Все в ней мирно спало — бодрствовал только постоянный секретарь и референт Оже, но вдруг, по счастью, было произнесено фатальное слово „романтизм“. Это возмутительное словечко, внесшее в нашу жизнь разлад, сделало свое доброе дело: общая усыпленность сменилась более живыми чувствами. Здесь я представляю себе сцену, как если бы перед великим инквизитором Торквемадой, в окружении судей и прочих отцов-инквизиторов, был приведен вдруг Лютер или Кальвин (случай исключительно благоприятный для распространения полезных доктрин). И тогда на лицах всех суровых судей — хотя и разных — прочиталась бы одна и та же мысль: „Какой самой мучительной казни можно его подвергнуть?“».

Анри Бейлю с его бесподобным остроумием удалось защитить от враждебных нападок своих единомышленников-романтиков — «этих разнузданных новаторов, которые в безумии своем надеются, что в наши дни будет позволено наконец-то (или не дай бог?) создавать произведения более интересные или хотя бы менее скучные, чем произведения самих господ из Академии».

«Расин и Шекспир № 2» был издан в марте 1825 года у «Дюпона и Рореля» — книгоиздателей с набережной Августинов. Виктор Жакемон, который прочел книгу, как только она поступила в продажу, не скупился на похвалы: «Вы нам говорили, что пишете памфлет, а Артус Бертран скажет, что Вы написали брошюру. По моему мнению, это ни то ни другое. Это лучше, чем они вместе взятые: по величине — как брошюра, а по остроумию — как памфлет». «Расин и Шекспир № 2» принес Анри Бейлю бесспорный успех.

Дело «Менти»

3 апреля Анри получил письмо от издателя Пьера Монжи-старшего: «Я хотел бы прибыть к тому времени, когда нужно будет отчитаться перед Вами в доходах, которые я надеялся получить от Вашей книги „О любви“, но начинаю опасаться, что это время никогда не наступит: я не продал и сорока экземпляров этой книги и могу сказать о ней, как о „Священных стихах“ Помпиньяна: они священны, потому что никто до них не дотрагивается». Несмотря на эту неудачу, литературная деятельность Анри Бейля не ослабевает.

Оживают и его любовные устремления: 22 мая он становится любовником графини Клементины Куриаль, которую в своих записях обозначает под именем «Менти». Эта своенравная женщина нисколько не похожа на Матильду — она менее всего озабочена тем, чтобы держать его на приличном светском расстоянии, — но у нее свое представление о любви: «Я хотела бы проводить целые месяцы с тобой, и чтобы при этом у меня не было возможности быть твоей любовницей — только тогда я чувствовала бы себя по-настоящему любимой. Что же касается отношений определенного рода, я их допускаю, но не придаю им слишком большого значения. Я клянусь тебе: только потому, что ты, кажется, слишком высоко ценишь эту сторону отношений, я почувствовала к тебе некоторое охлаждение. Я полагала, что это слишком грубый способ доказывать тебе мою нежность».

Любовники испытывают сильную взаимную страсть, но уже вскоре Менти начинает упрекать Анри в том, что он любит ее чисто физически, а также в умении избегать серьезных отношений: «Ты всегда ускользал от меня. В течение двух лет ты избегал признания, а когда я сама сделала тебе признание, ты распрощался со мной спустя восемь дней. Ты мог быть доволен собой, лишь вонзив мне кинжал в сердце». Эта связь — искренняя и бурная — продлится два года. Их любовь, с привкусом скандала, балансировала на острие и знавала самые резкие перепады: от «как тяжко видеть низость в человеке, которого любишь, видеть в нем лишь варварство и недостаток обхождения, тогда как ты сама отдалась ему безоговорочно и с полным доверием» — до «твое субботнее письмецо ввергло меня в трепет, подобный тому, который дарит мне твоя прекрасная рука, когда совершает прогулку по моей старой шкуре». Письма графини Куриаль были уничтожены после смерти Бейля — следует ли из этого, что они содержали в себе нечто компрометирующее? Если бы этого не произошло, то об их отношениях можно было бы составить более верное представление.

29 августа 1824 года Анри опубликовал в «Журналь де Пари» первый из своих семнадцати фельетонов, посвященных Салону 1824 года: «…У меня резкие мнения обо всем, должен честно признаться в этом читателю. Это главный мой недостаток, который мешает мне быть приятным в свете, но у меня нет ни малейшего желания исправляться. Я доволен своим скромным состоянием, я горд и ни у кого ничего не прошу, и потому щажу только то, что люблю, а люблю только гениев». Фельетон содержал беспристрастную критику выставленных произведений и справедливые рассуждения о незавидном состоянии искусства скульптуры в Европе — таков результат «чрезмерной поддержки, которую министерство из своего бюджета оказывает только живописи», а также верные замечания об ограниченности современных условий в городских жилищах: «Наш новый образ жизни — без отелей, без дворцов — делает невозможным украшение жилищ картинами; остаются только гравюры, и, соответственно, только они и признаются публикой».

9 сентября в том же «Журналь де Пари» появился его первый фельетон об Итальянском театре (всего их будет 42).

15 сентября Анри первый раз ночевал в своем новом жилище на улице Ришпанс, 10. И здесь ему сразу довелось вновь испытать смешанное чувство надежды и разочарования. На этот раз, впрочем, вовсе не Матильда Дембовски стала тому причиной. День спустя умер Людовик XVIII; его брат, граф Артуа, стал Карлом X, и 27 сентября совершился его торжественный въезд в Париж. В результате цензура над прессой была, к счастью, упразднена, но сама-то Реставрация продолжалась…

В ноябре господин Бейль стал вхож в дом к палеонтологу Жоржу Кювье — тот принимал гостей в своем кабинете в Королевском саду (ныне Ботанический сад), — и там он подружился с его падчерицей Софи Дювосель. Он принят в салонах Виржини Ансело, супруги известного драматического актера, исторического живописца барона Франсуа Жерара, начальника бюро в Королевском интендантстве Эммануэля Вьоле-ле-Дюка. В новых кружках — новые знакомства. Он встречается с Эженом Делакруа, Виктором Кузеном, Бенжаменом Констаном, поэтом Пьером Жаном Беранже, художником голландского происхождения Ари Шеффером, историком Огюстеном Тьерри, переводчиком немецкой литературы Альбертом Штапфером, ботаником Адриеном Жюсье, а также с Теодором Леклерком, автором книги «Драматические пословицы»… У господина Бейля всегда живой взгляд и наготове ироническое словечко, поэтому он забавляет одних, выводит из терпения других и особенно блистает в парадоксах. В 1842 году Проспер Мериме будет так вспоминать о его манере вести беседу: «…Чаще всего он в спор не вступал. Те, кто его не знал, приписывали чрезмерной гордости то, что было, возможно, лишь уважением к чужому мнению. „Вы — кот, а я — мышь“, — говорил он часто, чтобы покончить с дискуссией».