«Встать! Сталин идет!» Тайная магия Вождя - Рудольф Баландин

Вряд ли академик Марр желал приобрести какие-то выгоды из своего стремления осмыслить языкознание с позиций марксизма. Судя по всему, он искренно поверил в то, что такое победоносное учение, логически выстроенное и подтверждаемое победой социализма, открывает новые перспективы и в науке. Он шел, можно сказать, по следам классиков языкознания.

Например, Вильгельм фон Гумбольдт в мае 1802 года писал Фридриху Шиллеру, что для него «общая энциклопедия языкознания» связана с «философией и народоведением». Но одно дело — связывать с философскими учениями (это происходит вольно или невольно во всех науках при переходе от частных проблем к обобщениям), а совсем другое — подчинять им научную мысль.

Сталин постарался доказать, что Марр и его сторонники неправильно поняли высказывания классиков марксизма. У Маркса в статье «Святой Макс» сказано, что у буржуа есть «свой язык», который «есть продукт буржуазии». Словно обучая ученых корректности в цитировании, Сталин привел им выдержку из той же статьи, где говорится о «концентрации диалектов в единый национальный язык, обусловленной экономической и политической концентрацией». И пояснил: «Маркс просто хотел сказать, что буржуа загадили единый национальный язык своим торгашеским лексиконом, что буржуа, стало быть, имеют свой торгашеский жаргон».

Другой пример. Ф. Энгельс написал: «Английский рабочий класс с течением времени стал совсем другим народом, чем английская буржуазия», а «рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и представления, другие нравы и нравственные принципы, другую религию и политику, чем буржуазия».

Это утверждение весьма сомнительное. Социальная группа не может быть «особым народом», кроме тех случаев, когда используются рабы-иноплеменники или господствуют иноземные захватчики. Энгельс допустил явное преувеличение. И это не такая уж безобидная оплошность. Ведь рабочий класс может «заразиться» буржуазным духом, стремясь к тем же идеалам комфорта, максимального материального благополучия, что и буржуа. Духовная жизнь общества и его отдельных социальных слоев не столь однозначно зависит от «экономического базиса». Об этом Сталин писал, отвечая на предыдущий вопрос.

Иосиф Виссарионович постарался поддержать авторитет классика марксизма: «Совершенно правильно, что идеи, представления, нравы, нравственные принципы, религия, политика у буржуа и пролетариев прямо противоположны». И добавил: «Но при чем здесь национальный язык или «классовость» языка? Разве наличие классовых противоречий в обществе может служить доводом в пользу «классовости» языка или против необходимости единого национального языка? Марксизм говорит, что общность языка является одним из важнейших признаков нации, хорошо зная при этом, что внутри нации имеются классовые противоречия».

Он упростил проблему, не обмолвившись о возможности духовного перерождения пролетариев, рабочих, а то и самих коммунистов. А ведь для него это важное обстоятельство не было секретом. Он не стал касаться данной проблемы.

Проявилась характерная черта официальной идеологии: она стала подобием религиозного учения со своими непререкаемыми пророками и догмами, со своими «священными писаниями», мучениками и героями. Хорошо это или плохо? Вопрос некорректный. Так сложилось объективно, хотя и не без активной работы пропагандистов и агитаторов. Иначе нельзя сплотить общество. А религиозный метод, основанный на вере в авторитеты, пользуется немалой популярностью даже в науках, что объясняется особенностями психологии людей, склонных к догматизму и приспособлению к окружающей духовной среде.

Критикуя своих оппонентов, Сталин избегал грубого нажима и безапелляционных утверждений. Доказывал свое мнение, а не вещал неопровержимые истины. Вот характерный пример его рассуждений.

«Ссылаются на то, что одно время в Англии английские феодалы "в течение столетий" говорили на французском языке, тогда как английский народ говорил на английском языке, что это обстоятельство является будто бы доводом в пользу "классовости" языка и против необходимости общенародного языка. Но это не довод, а анекдот какой-то.

Во-первых, на французском языке говорили тогда не все феодалы, а незначительная верхушка английских феодалов при королевском дворе и в графствах. Во-вторых, они говорили не на каком-то «классовом» языке, а на обыкновенном общенародном французском языке. В-третьих, как известно, это баловство французским языком исчезло потом бесследно, уступив место общенародному английскому языку. Думают ли эти товарищи, что английские феодалы и английский народ… объяснялись друг с другом через переводчиков, что английские феодалы не пользовались английским языком, что общенародного английского языка не существовало тогда, что французский язык представлял тогда в Англии что-то большее, чем салонный язык, имеющий хождение лишь в узком кругу верхушки английской аристократии?»

Невольно подумаешь: как все просто! Почему же некоторые языковеды не додумались до этого?

Труднее пришлось ему с объяснением высказывания Ленина о существовании двух культур при капитализме: буржуазной и пролетарской. Защищая авторитет Владимира Ильича (прием, характерный для идеологии, религии, но не для философии, науки), Сталин утверждал: «Ленин здесь абсолютно нрав… Культура может быть и буржуазной и социалистической, язык же, как средство общения, является всегда общенародным языком и он может обслуживать и буржуазную и социалистическую культуру».

Проблема слишком упрощена. Язык — одна из основ духовной культуры. Если им пользуются все социальные группы данного общества, то это означает, что у них есть общность в культуре. Писатель, публицист, композитор, художник вовсе не обязательно должны иметь четкие политические взгляды, пристрастия.

Кстати, сам Иосиф Виссарионович, защищая в 1929 году Михаила Булгакова от клеветников, доносчиков и завистников, ссылался на отсутствие у этого писателя и драматурга «партийности» (стало быть, о его непричастности к течению социалистического реализма). И не без скрытой иронии советовал попытаться писать лучше, чем Булгаков. Когда писателя обвинили в правом уклоне, резонно заметил, что такие упреки применимы только к партийцам: «Странно было бы поэтому применять эти понятия к такой непартийной и несравненно более широкой области, как художественная литература, театр и прочее».

Как государственный деятель, Сталин считал своей первейшей обязанностью укреплять идейные устои Советского Союза, системы социализма. Этого же он требовал от мастеров (а более того — от подмастерьев) культуры. Могло ли быть иначе? Допустимо ли ставить интересы отдельных «творческих работников» выше национальных интересов?

Итак, основой любого общества служит материальная и духовная культура. Ее старается использовать в своих целях правящий класс. Идеология буржуа, озабоченного личным материальным благополучием, враждебна высоким идеалам культуры. Буржуазия охотно пользуется для своего удовольствия и воздействует на народные массы низшими ее формами. Хотя и среди буржуа не так уж мало ценителей шедевров искусства, литературы, философии.

Для Сталина сохранялся приоритет государственных интересов. После завершения двадцатилетнего революционного периода в России (1917–1937) он боролся с проявлениями междоусобицы и деструктивной анархии. Даже высказался против неизбежности революционных переворотов при капитализме. Это может показаться странным, но, как мне кажется, такой вывод следует из следующего его пассажа:

«Пока существует капитализм, буржуа и пролетарии будут связаны между собой всеми нитями экономики, как части единого капиталистического общества. Буржуа не могут жить и обогащаться, не имея в своем распоряжении наемных рабочих, пролетарии не могут продолжать свое существование, не нанимаясь к капиталистам. Прекращение всяких экономических связей между ними означает прекращение всякого производства… Понятно, что ни один класс не захочет подвергнуть себя уничтожению. Поэтому классовая борьба, какая бы она ни была острая, не может привести к распаду общества».

…В XX веке Россия испытала колоссальные социальные потрясения, пережила три анархические революции и ряд «начальственных» переворотов. Подтвердилась точка зрения Сталина на устойчивость языка, в отличие от сравнительно быстрых и радикальных перестроек «надстроек» общества. За последние столетия русский язык, несмотря ни на что, не претерпел коренных изменений…

Впрочем, не прошло и двух десятилетий со времени буржуазной «перестройки» в нашей стране и установления капиталистических отношений, как явно проявился процесс деградации русского языка. Он замусорился иностранными словечками и выражениями, разговорная речь стала не только выхолощенной, упрощенной, что можно объяснить ослаблением интеллекта, но и непристойной, изгаженной матерщиной. Это относится и к обыденным разговорам (в частности, среди женщин и при них), и к печатным изданиям, и к театральным подмосткам.