Перестройка - Игорь Борисович Гатин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через полчаса они погрузились в три пазика со шторками на окнах. Ехать оказалось совсем недалеко – до Крымского моста. По дороге Гришка рассказал, что нужно делать:
– Короче, там демонстрация на Крымском. Надо, типа, охранять наших, которые с плакатами «Даёшь перестройку!» и всё такое! А которые с другими плакатами – аккуратно по печени, а плакат под ноги.
– Во ништяк! – Бизон сладко жмурился, как толстый кот на печке.
– Когда это тебе коммуняки нашими стали? – удивился Ромка. Ему самому было безразлично, кто и с какими плакатами ходит. После службы в армии и разочаровании в комитете госбезопасности он не верил ни в какие политические лозунги, чётко понимая, что помочь себе человек может только сам. А любое государство и любая власть – по определению враги, какими бы благородными идеями они ни прикрывали свою сущность – стремление паразитировать на теле обывателя.
Казалось, Гришка смутился. Он даже потряс головой, словно стряхивая морок, и ничего не ответил. Бизон вопросительно переводил взгляд с одного товарища на другого. Сам он не любил задумываться над сложными материями, но поскольку по какой-то непонятной прихоти считал себя интеллигентом, то был до противного щепетилен в вопросах кого бить и за что. Вопрос «А нужно ли вообще кого-то бить?» перед ним никогда не стоял. Нужно! Но важно – кого и за что?
Когда доехали до места, все вопросы отпали сами собой – людское море затопило весь Крымский мост и простиралось куда хватало глаз. Никаких провластных участников, равно как и плакатов, не было и в помине.
Они пару часов просто потолкались в толпе, наслушались правды и небылиц, а потом вернулись к автобусам. Впрочем, автобусов на месте не оказалось. Не расстроившись, пошли в райком. Идти было десять минут. В актовом зале стояла очередь из старших троек к столу, где Фома выдавал деньги. Старшие расписывались в школьной тетрадке и получали по 30 рублей. Никаких вопросов никто никому не задавал. Гришка, получая три червонца, что-то сказал Фомину. Тот поднял глаза, нашёл взглядом Ромку и поощрительно кивнул. Ромка кивнул в ответ.
– Он сказал, есть варианты с пропиской. Вечером, говорит, заезжайте, всё обсудим. Адрес дал! – Гришка сиял. Ромка тоже приободрился. Забрезжила надежда – Фома представлял власть. И был мутным – то, что надо!
Ещё Гришка сказал, что Фома любит коньяк. По дороге в общагу на полученные деньги купили бутылку коньяка и закуски. Бизона отшили – тот не умел пить, впадал в дурь и вообще в данной ситуации был лишним. Как-то так получилось, что бутылка до вечера не дожила. И закуска тоже. Пришлось срочно искать ещё и покупать уже на свои. Ровно в восемь они были на Ломоносовском, 18, в доме преподавателей МГУ. Фома встретил их как старых знакомых. Ромка не понимал до конца, чем он так приглянулся комсомольскому аппаратчику, но предварительно распитая бутылка не поощряла критического настроения. Мир был благостен.
Подаренную бутылку Фома тут же выставил на стол, и они её быстренько убрали. Появилась следующая. Её постигла та же участь. Закуски было мало, Гришка жрал как носорог, и всё кончилось ещё на первой бутылке. Дальше пили, занюхивая корочкой чёрного хлеба. Шло превосходно. В какой-то момент Гришку развезло. Ромка держался, потому что ждал разговора по своему вопросу, который всё никак не начинался. Фома не выглядел пьяным. Когда закончилась вторая бутылка и есть тоже стало нечего, Ромка пошёл на кухню мыть посуду. Вышел Фомин:
– Вот, чувствуется, что человек армию отслужил. Не то что эти трудные подростки, только свинарник способны разводить. Слушай, ты проводи, наверное, Гришу до метро и возвращайся, поговорим спокойно.
Ромка внутренне просиял – не забыл. Серьёзный человек!
Однако, когда он вернулся, события начали развиваться странным образом.
– Ромкин, можно я так буду тебя называть? Что-то меня кроет. Давай завтра поговорим, утро вечера мудренее. Оставайся у меня. Сейчас поспим, а с утра со свежей головой всё обсудим. – И не дожидаясь его реакции, Фома начал застилать разложенный диван.
Ромка даже не понял поначалу, что его насторожило. Башка болела с перепоя и от того, что он старался держаться более-менее трезвым. К тому же была глубокая ночь и ужасно хотелось спать. Фома застелил диван, положив на него две подушки и одно одеяло. И тут у Ромки в голове щёлкнуло. Нет, ему много раз приходилось ночевать с друзьями и даже в совсем незнакомых компаниях, бывало, и на одном диване, но никто никогда не предлагал ему спать под одним одеялом. Кроме девушек, конечно. Он мгновенно протрезвел, это стоило адской головной боли. И растерялся… Что дальше, как себя вести?
– Постель застелена, давай баиньки…
– Ой, Аркадий Самойлович, я пойду. Я у себя в общаге переночую. А утром буду у вас, во сколько скажете.
– Никаких общаг, даже не вздумай! На улице глубокая ночь, я тебя не отпущу! И что это ты мне выкаешь, мы же давно на «ты»!
– Ой, простите, то есть извини. Я пойду пройдусь, что-то башка раскалывается.
– Да что ты заладил, пойду-пойду. Давай спать. Голова болит, потому что поздно. Поспишь, и всё пройдёт, – в голосе Фомы послышалось раздражение.
Вспомнились слова Гришки, что Фома отвечал в райкоме в том числе за связь с правоохранительными органами. И кому-то помогал сделать головокружительную карьеру, а неугодных легко устраивал «к хозяину» лет на несколько. Да и с солнцевскими на самом верху общался. «Вот мудак малолетний, как он меня сюда затащил?! Прописка, прописка… Нахер бы эту прописку!» Ромка легко мог сделать аморфного, расплывчатого Фому с одного удара, но, обычно решительный, в данной ситуации он растерялся. Дело было не только и даже не столько в возможностях и положении Фомы – основная проблема заключалась
