Банда 4 - Виктор Пронин

— При обыске в его квартире мы нашли в холодильнике отрубленную руку,сказал Андрей. — Она лежала в морозильном отделении, завернутая в газету с подсохшими пятнами крови.

— У него в холодильнике?! — забыв о слезах, о размазанной по щекам туши, Надя уставилась на Андрея. — У него в холодильнике лежала человеческая рука?!

— Человеческая, — кивнул Андрей. — Наш эксперт потом нашел на ней татуировку... Небольшой якорек... Между большим и указательным пальцами. И еще в этой руке был обнаружен маленький осколочек. Наши ребята сделали вывод, что человек этот участвовал в войне и имел отношение к морю.

— Спиридонов... — шепотом произнесла Надя. — Петр Иванович Спиридонов. Это он...

— Сосед? — спросил Андрей.

— А ты откуда знаешь?

— У твоего отца многие соседи почему-то умирали... По разным причинам. Ты этого не знала?

— Анатолий обещал отца не трогать.

— Анатолий — это кто?

— Бевзлин.

— Надо же, — удивился Андрей. — У него, оказывается, имя вполне человеческое.

— У него и фамилия человеческая, — повысила голос Надя, почему-то ей захотелось защитить Бевзлина.

— Нет, — твердо сказал Андрей. — Фамилия у него совершенно нечеловеческая.

Это уж точно. К тому же, еще и фальшивая. Настоящая его фамилия — Бевз. И очень многие люди хотели бы с ним встретиться и поговорить. О многом они хотели бы с ним поговорить. Что касается твоего отца... Бевзлин не мог его не тронуть по той простой причине, что ваша квартира оставалась единственной на площадке, которая не принадлежала твоему Толику. А сделай он на всей площадке одну квартиру, ее цена подскочила бы очень сильно. Отдельный лифт, отдельная площадка, бронированная дверь, автоматчики у входа, полная безопасность... Это сейчас дорого стоит. Есть люди, которые готовы платить любые деньги за такие квартиры.

— Он обещал не трогать отца, — повторила Надя, как заклинание. — Он обещал мне это и дал слово.

— Бевзлин дал слово? — усмехнулся Андрей.

— Наверное, Анатолий не очень хороший человек, наверное, его можно назвать плохим человеком, но слово свое он держит. И я прямо тебе об этом говорю. И поэтому жизнь твоя в опасности.

— В мире кое-что изменилось, Надя. Жизнь Толика в неменьшей опасности.

Толик Бевзлин тоже пусть пораскинет умишком, тоже пусть поостережется.

— Откуда же ему грозит опасность?

— Он обидел очень крутого человека... Его зовут Пафнутьев Павел Николаевич.

— Это тот самый прокурорский чиновник, который...

— Да, это он, — Андрей не позволил Наде произнести обидные для Пафнутьева слова.

— Оставим это, — женщина устало махнула рукой. — Знаешь... Ты, конечно, парень ничего так... И, возможно, в другой жизни у нас с тобой могло бы что-то получиться... Но здесь, сейчас... Слишком многое стоит между нами. Слишком многое, Андрей.

— А что между нами стоит?

— Если сказать одним словом... Бевзлин.

— А кто это? — спросил Андрей с серьезным видом.

— У меня такое чувство, что у тебя будет возможность познакомиться с ним поближе.

— Я сам этого хочу!

— Да? — улыбнулась Надя. — Ладно, Андрей, оставим это... Знаешь, отвези меня домой или хотя бы поближе к дому... Я плохо себя чувствую. Мне плохо, Андрей...

— Что-то случилось?

— Да...

— Я могу помочь?

— Исключено.

— А я ведь и в самом деле могу помочь, — настаивал Андрей, почувствовав колебание в голосе Нади.

Женщина посмотрела на него, но ничего, кроме усталости не было в ее взгляде. Она помолчала, потом, видимо, решившись, вздохнула, закурила новую сигарету, выдохнув дым наружу.

— У меня умер ребенок, — сказала она негромко. — Соврем недавно... Месяц еще не прошел.

— Сколько было ребенку? — механически спросил Андрей, чтобы не молчать, чтобы заполнить паузу, если не словами, то хотя бы звуками.

— Неделя, — сквозь слезы проговорила Надя. — Ему было около недели.

— А что с ним случилось?

— Что случается с детьми в первые часы после рождения? Этого никто не знает, но время от времени дети почему-то умирают. Поэтому я сейчас не в самом лучшем виде, не в самом лучшем расположении духа... Ты уж меня прости... В другое время мы поговорили бы иначе... Не обижайся, ладно? — она беспомощно улыбнулась сквозь слезы.

Так, наверное, бывает в жизни, так бывает со многими — человек вдруг начинает ощущать, понимать, чувствовать гораздо больше обычного. То ли проницательность его повышается, то ли обретает он способность улавливать из пространства какие-то волны, несущие мысли, энергию боли и радости. И, получив такой толчок, человек начинает осознавать то, мимо чего совсем недавно проходил равнодушно, не видя, не слыша.

Что-то произошло в сознании Андрея, и все те разрозненные сведения, которые он впитывал в последние дни, все, что услышал краем уха в кабинете Пафнутьева, в логове Бевзлина, в больнице у Овсова, вдруг выстроилось в какую-то зыбкую цепочку, дрожащую от внутреннего напряжения, пульсирующую так, будто в ней билась живая кровь. Но как всегда бывает в подобных случаях, человек не верит в прозрение, опасается не оправдать собственных надежд на себя же... И невольно ищет хоть какое-нибудь подтверждение своему провидческому мигу...

И пока Андрей молчал, охваченный непривычными, может быть, бесовскими чувствами, Надя достала из сумочки и протянула ему небольшой снимок, сделанный «полароидом», квадратик цветной бумаги. На снимке была изображена улыбающаяся Надя и на руках у нее крошечный, отчаянно орущий младенец. Кто-то, видимо, посетил Надю в роддоме, сделал снимок счастливой мамы и тут же вручил ей на добрую и долгую память, не подозревая даже, что это первая и последняя фотография только что родившегося человека. Андрей всмотрелся в фотографию, глянул на Надю, опустил стекло, чтобы лучше видеть снимок, и снова всмотрелся в сморщенное, как печеное яблоко, лицо ребенка.

— Твой ребенок... Девочка? — спросил он напряженным голосом.

— Да... А как ты узнал? Неужели по этому снимку можно определить — мальчик или девочка?

— Почему-то подумалось, — Андрей опять взглянул на снимок. — Послушай, а что это у нее между бровями? Грязь вроде какая-то, а?

— Родинка, — с улыбкой ответила Надя и тут же отвернулась.

— Так, — протянул Андрей почти попафнутьев-ски. — Так... А как это произошло? Как она умерла?

— Ее унесли на ночь в инкубатор... Почему-то решили, что ей лучше переночевать в инкубаторе, заподозрили что-то... А утром сообщили, что спасти не удалось.

— Ты ее мертвой видела?

— Нет, — сказала Надя. — Мне сказали, что не положено. И потом, я была в таком состоянии, что даже не хотелось... Наверное, это плохо, но не до того было.

— Родинка, говоришь, между бровями?

— Поехали домой, Андрей. Я же сказала тебе... Мне плохо.

— А отец кто?

— Извини, но это уже не твое дело! — резковато ответила Надя.

— Бевзлин?

— Да! — неожиданно заорала Надя, глядя на Андрея бешеными от злости глазами.

— Я так и думал, — сказал он спокойно.

— Это почему же ты так думал?

— Ты сама сказала... Что с некоторых пор он потерял к тебе интерес, но еще не прогнал, а как прогонит, когда, за что — еще не знаешь. Но прогонит обязательно.

— Теперь я убедилась, что ты и в самом деле работник прокуратуры! Если даже водитель, которым ты представляешься, вот так рассуждает...

— А я не рассуждаю. Я слушаю. И вина моя только в том лишь, что я слышу тебя.

— Но при этом еще делаешь какие-то выводы!

— Живой человек... — усмехнулся Андрей. — Извини.

— Все ясно, — Надя откинулась на спинку сиденья и скрестила руки на груди.

В позе ее были и вызов, и оскорбленность, и беззащитность. — Поехали, Андрей.

Хватит. Я сыта сегодняшним вечером.

— Поехали, — он с трудом протиснулся между машинами, стоявшими по обе стороны проезда, поколесил по двору и выбрался, наконец, на улицу. Не спрашивая у Нади, куда надо ехать, Андрей вел машину медленнее, чем позволяли условия, машине словно передалось его раздумчивое состояние.

— Ты всегда так ездишь? — спросила Надя, и в ее голосе прозвучало раздражение. Она, похоже, устала за этот вечер, какая-то взвинченность повисла в воздухе, с трудом сдерживаемое недовольство друг другом.

— Всегда, — ответил Андрей. — Когда везу особо опасный груз.

— Это я — опасный груз?

— Конечно.

— В чем же моя опасность?

— Связи у тебя чреватые... Знакомства еще те...

— Вообще-то да, — Надя опять закурила.

— Много куришь, — заметил Андрей.

— Жизнь вынуждает. А куда мы, вообще-то, едем?

— Да так, в одно место.

— Там не опасно?

— Тебе нигде не опасно. Кроме места работы.

— Андрей, куда мы едем? — уже требовательно, с беспокойством спросила Надя.

— Уже приехали... — проговорил Андрей ворчливо и свернул во двор, каких были тысячи в городе — три пятиэтажных дома ограничивали заросшее кленовыми зарослями небольшое пространство, в центре которого располагался небольшой пятачок, где можно было посидеть на скамейке и подождать, пока твоя собака погадит где-нибудь в сторонке, пока твое дите натешится в песочнице, пока твоя жена закончит стирку и из квартиры выветрится вонь распаренного белья.