За свои слова ответишь - Андрей Воронин

– Значит, не забыл. Это хорошо, – радостно проговорил Грязнов, загасив окурок о подошву ботинка. – Значит, и ты помнишь, что расстались мы далеко не друзьями и у меня к тебе есть кое-какие счеты.

Грязнов говорил это спокойно, но в его голосе чувствовалась затаенная злоба, которой не позволяло пробиться на поверхность торжество победителя. Ему хотелось, чтобы Комбат начал умолять его отпустить, клялся бы, что в прошлом не мог поступить по-другому и если бы ему вновь позволили решать судьбу Грязнова, то поступил бы иначе.

Ему мало было заполучить в свои руки пленника, лишенного возможности сопротивляться, ему требовалось еще и унизить его.

Комбат чуть приподнял голову и увидел, что к столу его приковывают толстые ремни, которые не так-то легко будет порвать. Но попытаться стоило. Он изготовился и рванулся. Заскрипела кожа, металл, но от этого резкого движения ремни лишь сильнее впились в тело.

– Бесполезно, – покачал головой Грязнов, – но это ненадолго, скоро тебя отвяжут.

«Вот тогда и посмотрим, кто кого», – подумал Комбат, решив, что не стоит пока демонстрировать силу, лучше прикинуться изможденным и потерявшим волю к сопротивлению.

Дверь открылась, и в палату вошел странный субъект.

Белый мятый халат с коротковатыми рукавами, из-под которых торчали поросшие густыми бесцветными волосами руки с короткими узловатыми пальцами. Над воротником-стойкой возвышалась яйцеобразная, абсолютно лысая голова, из-за которой санитара и прозвали Хер Головой.

Длинные белесые ресницы окаймляли серые, лишенные всякого выражения глаза навыкате.

Хер Голова вошел и остановился. Ни о чем не спрашивал, в его душе никаких чувств не вызвал вид привязанного к столу сильного мужчины. И если бы Грязнов не обратился бы к нему, он мог бы простоять в пороге неподвижно и час, и два.

– Как живешь, Хер Голова?

– Не жалуюсь, – бесцветным голосом ответил опустившийся санитар.

– А мне говорили, ты совсем плох стал, а посмотреть, так красавец, да и только.

Безобразная улыбка появилась на лице Хер Головы, обнажив неестественно белые зубы.

– Не жалуюсь, – проскрипел он.

– Клиент у нас новый появился, приятель мой старый, обслужить его надо по полной программе.

Санитар потряс головой, так и не поняв, что от него требуется – то ли избить, то ли сделать перевязку.

– Ты сам на иглу сел или тебя кто-то подсадил? – в лоб спросил Грязнов.

Хер Голова помрачнел, но, поняв, что спрашивают не для того, чтобы читать нотации, вновь улыбнулся.

– Конечно же подсадили.

– Жалеешь?

– Нет.

– И моего приятеля на иглу подсадить следует. Знаешь, как случается в компании: хочешь попробовать наркоты бесплатно, скажи, что ни разу не пробовал, сразу же найдутся доброхоты.

Грязнов подошел к столу и склонился над Комбатом.

– Ты думал, я тебя бить стану, убивать? Нет, все куда проще, безболезненно, а главное, с кайфом. Введут в тебя одну дозу наркотика, потом вторую, третью… А четвертую ты уже сам будешь у меня на коленях вымаливать. А я же, Комбат, ничего в этой жизни не прощаю, всем долги раздаю – и хорошие, и плохие. Только вот ты как-то не попадался у меня на дороге, но судьба знает, кого свести вместе. Вот и свела меня с тобой, грех было бы не воспользоваться. Если бы ты, Комбат, человеком был, я бы тебе на выбор предложил – от чего загнуться, но, поскольку ты упрямый, для тебя одна дорога – героин внутривенно. К нему с первого раза привыкают, как к молоку матери. Подтверди, Хер Голова.

– Точно.

– Пройдешь у меня курс лечения, и больше тебе ничего в жизни не надо будет, и мысли твои станут об одном: где бы новую дозу раздобыть. Вещи продашь, квартиру, воровать пойдешь, опустишься, бомжом сделаешься и сдохнешь где-нибудь в канаве. Правильно я говорю? – Грязнов повернулся к Хер-Голове.

Тот стоял, глупо улыбаясь. Он, как каждый наркоман, считал: стоит лишь захотеть – и он бросит пагубную привычку. Ведь это так просто – не взять в руку шприц, не ввести пару кубиков отравы в организм.

В самом деле, чего проще? На такое, как кажется, способен всякий. Но попробуй устоять перед соблазном, когда отрава уже вошла в обмен веществ, когда ты больше не можешь без нее обходиться! Стоит не принять вовремя дозу, и кажется, что свет померк, будто бы во вселенской люстре вместо яркой стоваттной лампочки кто-то вкрутил мерзкую двадцатипятку.

Комбат тяжело дышал, он с трудом сдерживал эмоции.

Его правилом было: никогда не угрожай, если не можешь привести угрозу в исполнение, не говори, а действуй. А сейчас он не мог двинуть ни руками, ни ногами, не мог ответить угрозой на угрозу.

– Сволочь ты, Грязнов.

– Слабо сказано, – осклабился Валерий, – сволочей много, а я один. Если ты скажешь, что я последний подонок в Москве, это будет комплиментом, – годы работы рядом с психиатром научили его переключать любой разговор в свою пользу.

И Рублев, поняв, какую участь готовит ему Грязнов, предпринял отчаянную попытку освободиться. Он рвался, пытаясь вызволить руки, ноги. Железный стол ходил ходуном, казалось, еще немного, и жестяная столешница согнется. Но трубы каркаса были толстыми и крепкими, ремни надежными.

Комбат скрипел зубами, чуть ли не смалывая их в порошок. От натуги его лицо сделалось багровым, он уже не обращал внимания на кровь, текущую из разбитых губ, на то, что кисти рук, передавленные ремнями, налились синевой.

Грязнов спокойно стоял в стороне, опустив руки в карманы пальто, и наблюдал за этими отчаянными попытками.

Ему важно было, чтобы Рублев сам понял, что не сможет освободиться. Пленник, испытавший надежность решетки, вряд ли попытается ее перепилить, зная безнадежность таких попыток.

Наконец Борис Рублев, тяжело дыша, опустил голову.

Грудь его часто вздымалась, в горле раздавался хрип.

– Ну прямо-таки пляска святого Витта! – проговорил Грязнов. – Ты тут, Хер Голова, постой немного и не обращай внимание, если он тебя материть начнет. А я минут через пять вернусь, – Грязнов плечом открыл дверь и вышел в коридор, в котором уже со швабрами в руках вовсю орудовали двое сумасшедших. Резко пахло дезинфицирующим раствором.

Грязнов, не останавливаясь, прошел, оттолкнув невнимательного сумасшедшего, который норовил проехаться тряпкой ему по ботинкам. Возвращался он, неся в руках упаковку прозрачных шприцев и прозрачный полиэтиленовый пакетик с ампулами. При виде знакомых вещей у Хер Головы засветились глаза и задрожали руки, ему казалось, что даже сквозь запаянные ампулы он слышит аромат героина.

Грязнов смотрел на него пристально, такая реакция его приободрила, значит, человек не просто будет выполнять порученное, а возьмется за дело с рвением, с чувством, так, как художник рисует выстраданную картину, уже представив ее в голове во всех подробностях. Он положил ампулы на кровать, те чуть слышно звякнули.

Но этот звук, как набат, ударил в уши Комбата. Он, конечно, не представлял еще себе всех ужасов, которые его ждут, но понимал, что ему предстоит бороться с новой напастью, с новым врагом, появления которого он не ожидал и чьих повадок он не знает. Не о Грязнове шла речь, а о наркотиках.

– Вот он, миленький наркотик, – Валерий, сжимая между двумя пальцами прозрачную, похожую на большую слезу ампулу, поднес ее к самому лицу Рублева. – Вроде бы ерунда, несколько капель героина, но какая в них сила!

Один находит в ней успокоение, другой, чувствовавший до этого себя ничтожеством, становится суперменом. А ты, который считал, что все, что нужно в этой жизни, уже имеешь, найдешь ужас, страх, которого ты никогда не испытывал, – и Грязнов щелкнул ногтем по тонкому стеклу ампулы.

Хер Голова даже вздрогнул, ему казалось, Грязнов вот-вот упустит ампулу из пальцев и та разобьется. У него был взгляд алкоголика, наблюдающего за тем, как бутылка водки падает на каменные плиты перрона метрополитена.

– Посмотри, посмотри, – зашептал Грязнов Комбату в самое ухо, – ты видишь его безумный взгляд? Он уже не может жить без этого зелья, скоро не сможешь жить и ты.

Пригоршня ампул – и последнюю из них ты уже сам станешь вымаливать у меня.

– Грязнов, ты ублюдок!

– Можешь называть меня кем хочешь, твое мнение меня уже не волнует, наркоман! – это было произнесено с чувством и врезалось Комбату в память, все до мельчайших мелочей. Он заметил даже не до конца сбритый волосок на верхней губе Грязнова. Он видел, как тот передал ампулу Хер Голове, как тот бережно взял ее в ладони, словно та согревала озябшие руки. – Введи ему дозу.

– Всю?

– Да, всю, – подтвердил Грязнов, следя за санитаром.

Тот из бесчувственного истукана мгновенно превратился в предельно внимательного чувственного человека, прикасался к ампуле так, как если бы это была его любимая женщина, внезапно уменьшившаяся до размера мизинца.

Да, он любил ее, но чтобы получить удовлетворение, вынужден был убить.