Бабочка на огонь - Елена Аверьянова

Аня прикатила коляску в глухой район реки Стрелки: по обе стороны от нее стояли дома частного сектора и несколько «хрущевочек». Мимо медленно проехала милицейская машина — Аню в кустах с коляской не заметила, но напугала. Девушка поняла, что для алиби ей лучше сейчас быть дома. Оставив коляску в кустах у дома номер семь — Ксюша спала, как и положено здоровому счастливому ребенку, крепко, — Аня ушла от дома и никогда больше туда не приходила.

В частном секторе у Стрелки жило много осевших цыганских семей. Возможно, потом, когда Ксюшу так и не нашли, думала Аня, цыгане воспитали дочку Олеси и Андрея, как свою. О худшем варианте для грудного ребенка в начавшуюся тогда грозу она старалась не думать.

Гроза и сейчас началась. Похоже, проснулся дьявол. Тот самый, что завладел душой Ани двадцать пять лет назад. Когда Аня погибла от взрыва, дьяволу понадобилась новая, живая душа, чтобы сделать ее мертвой.

«Зачем ты глядишь в мои окна?» — спросила грозу Катюша.

Мысли ее плавно перетекли от прошлой трагедии к сегодняшней, к своей, сосредоточились на Злате Артемовне, которую Катюша уже несколько раз видела, потому что следила за ней.

Фигуристая рыжая молочница то в красном, то в зеленом цветастом платье, неизменно — в старомодных туфлях на платформе, молоко приносила для Гриши Басманова ровно в семь часов утра. Заспанная Леночка сначала пробовала выходить в это раннее время на крыльцо, чтобы сразу же расплатиться, потом перестала, предпочла заплатить за товар сразу, за месяц вперед. Молочница Надежда Петровна, так она просила себя называть, обрадованная авансом, молоко в бидоне оставляла теперь прямо на веранде, на столе — Леночку не будила. Всем было хорошо, удобно. Надежде Петровне хорошо, что деньги вперед получила. Леночке удобно, что не надо не только вставать, а еще и противную рожу выпущенного на свободу Сережи дауна видеть. Ведь прежде-то он или его мамаша Дуся продавали Басмановым молоко, к которому Гриша привык. Другое уже не пил, капризничал, казалось ему, то — горько, то — кисло, то — козой пахнет.

— Вот печаль, — даже расстроилась Леночка. — Как же мне быть в такой ситуации?

Решение непосильного для ее мозгов вопроса явилось само — в образе Дусиной соседки Зинаиды Петровны. Как-то раз, встретив Леночку в местном магазине, куда вдова режиссера иногда заходила от нечего делать, чтобы узнать сплетни, которыми живет поселок, Зинаида Петровна, извинившись, попросила великодушную Леночку не лишать Дусю и Сережу заработка.

— Видеть их обоих не могу, — заскрипела зубами девица. — Мужа меня лишили. Но коза у них хорошая. Молоко Гриша любит.

— А давайте я их молоко вашему сыночку буду носить, — предложила добрая Зинаида Петровна, — или моя племянница Надежда Петровна, из Хабаровска приехавшая на лето погостить.

— А она у вас чистоплотная? — в душе обрадовавшись, изобразила сомнение Леночка.

— А как же? Только в белом переднике и белом платочке будет молоко носить. Не сомневайтесь, милая, — успокоила мамочку добрейшая Зинаида Петровна.

— Хорошо, я завтра проверю, — надменно ответила Леночка и утром, действительно, проснулась рано, встретила новую молочницу на крыльце.

Зинаида Петровна не обманула: ее племянница стала ежедневно носить молоко в неизменно белом переднике и белом платочке. Хотя все остальное в облике Надежды Петровны модная штучка Леночка оценила, как безвкусное — ситцевые платья с розанами, босоножки на платформе, очки и ярко накрашенный длинный рот.

Бескомпромиссная Злата Артемовна, увидев сей фрукт на «своих грядках», спросила Леночку, насмешив ее:

— Что за чучело?

Не вдаваясь в подробности, Леночка ответила:

— Новая молочница.

Больше о Надежде Петровне они не говорили. Есть себе и есть. Ходит, как кошка, по участку утром, а иногда, когда Леночка попросит, и вечером, и ладно.

Катюша не знала, что принесет ей роль молочницы. Однако надеялась на удачу. Оттого и Надеждой назвалась. Не знала, что это имя вызывает у Златы Артемовны приступ мигрени, колики, глухое раздражение — совсем не давала проходу ей беременная жена загорелого статиста Коли.

Злата Артемовна убила его классическим, бандитским способом — напоила до одурения, вышла из машины, заблокировала на всякий случай окна и двери, достала из багажника цистерну с бензином, облила беленькую новенькую «девятку», купленную на имя Коли в кредит — вот жена и ходит, расплачиваться ей теперь надо с банком, а нечем, — чиркнула спичкой, и все. Едва успела сама отбежать — так заполыхало. Сгорели дотла доказательства вины Златы в этом преступлении и еще в одном, и — еще в одном, и — еще. Конец кровавой цепочки обрублен, сгорел.

«Его нет, нет, нет», — один только раз и вспомнила Злата о произошедшем с ней в прошлом месяце, когда анализировала, правильно ли все сделала, не наследила ли где.

Из книг и фильмов она знала — у любого, даже самого чисто совершенного, преступления имеются следы. И она их оставила, не могла не оставить — ведь она не классический убийца. Скорей, новичок, хотя и не совсем дилетант. Например, на места своих преступлений она никогда не вернется, действовала она только в перчатках, на ногах у нее была обувь не ее размера: в двух случаях — гораздо большая, в двух других — гораздо меньшая. Планируя преступление, она рисовала и образ убийцы, старалась следовать ему. В двух случаях, судя по отпечаткам ботинок, это был мужчина, в двух других — женщина из Любимска, конкретно Катюша Маслова.

Свои просчеты Злата, злясь на себя за глупость или жадность, тоже видела. Не следовало покупать белую «девятку» статисту Коле в кредит. Но кто же знал, что ушлый парень женат и его законной супруге банк и автомобильная компания предложат доплатить стоимость покупки. Теперь беременная Надежда не дает Злате жить спокойно, ходит и ходит, требует денег, пишет заявления о пропаже мужа в милицию. Вот и гадай сейчас, отвлекайся от фильма, что ей муж-статист о режиссере Басмановой успел наболтать.

Если Злата все-таки даст Надежде невыплаченную сумму за автомобиль, это вызовет у следователя и всех окружающих людей подозрение. Значит, дело нечисто, если Басманова платит за Колю. Если не даст Злата денег, Надежда ее в покое не оставит. Не дай бог, явится сюда, когда Василий Сергеевич в гости приедет, усилит своим нытьем смутные подозрения дядюшки насчет племянницы. Не дай бог! Василий Сергеевич время от времени смотрел на племянницу подозрительно плохо. Будто о чем-то догадывался. Будто знал, что с племянницей происходят странные вещи. Он мог смотреть на Злату плохо, потому что почувствовал в ней конкурента — режиссера. Он мог иметь на руках косвенные, только такие доказательства ее вины в убийстве своего брата, и оттого смотреть на Злату плохо. Но Злата догадывалась, чувствовала, знала наверняка — даже если бы дядюшка видел собственными глазами, что это она, Злата, убила Артема топором, он никогда никому, кроме Лизаветы, не сказал бы об этом вопиющем факте, совершившемся в роду Басмановых. Вот в этом-то и выигрышная для Златы фишка была. До тех пор, пока с Василием Сергеевичем ее связывают родственные узы, ей с его стороны ничего серьезного не грозит. Но если б случилась невозможно страшная вещь, если бы Басманов-Маковский понял, как недавно Злата это поняла, что она — чужого поля ягодка, не басмановских корней росточек, тут бы и взыграла в Василии Сергеевиче порядочность: ужасную преступницу он власти, родной для него, как пить дать, выдал бы, поморщившись от брезгливости к Злате. Не посмотрел бы, стервец, что дух-то в ней басмановский есть — ведь всю жизнь, все двадцать пять лет в басмановской коммуне, вот в этом самом доме прожила. И пусть все считают, что воспитывали Злату разные матери, не матери, а жены Артема Басманова, она-то знала, все понимали — стены дома, увешанные портретами предков, воспитали ее. Они для нее родные. Других Злата знать не хочет. Из дома с родными стенами она просто так не уйдет.