Господи, сделай так… - Наум Ним

Тимкина тайна в основном была скована с тайной Оксаны — супруги начальствующего в гарнизоне полковника. Это была неистребимая дань извечному воинскому ранжиру — главному в мероприятии мужчине полагалась в пару главная женщина. Оксана своими соблазнительными формами только ненамного превосходила остальных гарнизонных блондинок, и Тимку это совсем не смущало. Смущало другое. Стоило только Тимке обнять эту роскошную даму, и все ее выпирающие и обворожительно упругие части сразу же превращались в крепкие твердые утюги. Она была полностью набита этими утюгами, и Тимка никак не мог справиться с неожиданным препятствием. Наверное, полкан-воевода ежевечерне командовал супруге “ложись”, а тут же следом — “смирно”. Так и приучил. Но не все хорошее полковнику хорошо и рядовому. Тимка запаниковал.

Но сладилось и это, причем самым невероятным образом. Однажды Тимка приготовился привычно пристроиться между треклятыми утюгами, но — утюгов не было. Вместо них, как и должно, Тимку приняли сладостные упругости. За фанерной декорацией Лева бубнил свои бесконечные стихи (а может, и не свои, а чьи-то чужие). Пришедший в норму Тимка воспарил, но в самый неподходящий момент снова долбанулся об утюг. Лева молчал.

Тимка моментально накнокал невозможную связь, даже и не думая, что именно так сказочно действует на Оксану — сами стихи или гнусавый Левкин пробормот.

— Левка! Зараза! Читай еще!..

— Что читать? — высунулся из-за декорации Лева и тут же шмыгнул обратно.

— Что хочешь… Стихи… Любые…

Так все и наладилось, и даже Левка почти привык быть третьим невидимкой в Тимкиных с Оксаной радостях. А однажды и Оксана перестала притворяться, будто ничего не знает о присутствующем рядом Левке.

— Иди сюда, носатик, — позвала она его. — я тебя поцелую. Ну иди же — не бойся…

С тех пор Тимка перестал совсем уж пренебрежительно относиться к стихам и стихоплетам, предполагая, что и из этого занятия возможна миру какая-нибудь польза, если оно способно производить такие вот наглядные чудеса.

Но если то и дело происходят всяческие чудеса, то почему не может быть тех чудес, о которых говорит Мешок? Рассчитывать на них, конечно же, не след, но если они сами собой произойдут в помощь Тимкиным задумкам, то Тимка совсем даже не против.

Он снова открыл доверенную ему тетрадку и сразу после своего шутливого тоста-пожелания на нескольких чистых листах в самом низу заранее написал “Господи, сделай так”. Теперь останется только заполнять эти заготовленные к чудесам тетрадные листы своими делами и хлопотами, и пусть все его замыслы исполнятся либо его умением и удачей, либо Мешковой избранностью.

Тимка приготовился спать. Завтра утром поезд прикатит его в Москву, и он встретится с Левкой, о котором так долго вспоминал нынешним вечером. На Льва Бержермана Тимка в своих грандиозных замыслах возлагал очень большие надежды.

Первый раз Тимка приехал в Москву вместе с Мешком на мою свадьбу почти сразу после дембеля (Серега чалился в своей второй ходке). В метро “Белорусская” Тимка тормознулся у аппаратов по размену мелочи на пятаки, которыми кормились автоматы по входу в метро. Аппараты щелкали, звенели пятаками, и что-то щелкало в Тимкиной бошке. Через месяц он снова прикатил ко мне в Москву на пару дней и все это время где-то пропадал, появившись у меня в общежитии первый раз на ночевку и второй — чтобы выпить со мной перед отъездом. Выяснилось, что в богушевской Сельхозтехнике он настрогал себе железных бляшек по размеру двугривенных и здесь на разных станциях метро все их разменял в пятаки, полностью окупив дорогу, выпивку со мной и увозя чистой добычей полные карманы медяных грошей.

— Так можно и прожить, — самодовольно поучал меня Тимка.

— Сильно не разживешься, — остудил я Тимку. — Рубль разменял — и на другую станцию, чтоб не засекли? А когда твои бляшки заметят, придется еще больше времени тратить на конспирацию и больше пары двугривенных в одном месте не менять. Нет — хлопотно и рискованно, а загреметь за такую мелочовку…

Тимкин пыл поутих, но так уж были устроены его глаза и мозги, что как только открывалась возможность быстрого мошенничества — он это с ходу замечал. Настоящая уголовщина его никогда не привлекала, какое бы обогащение ни маячило в награду, но ловко облапошить подвернувшееся под руку госучреждение или зевающего рядом гражданина — это была его стихия…

Помню, как Тимка приехал ко мне в Ростов, где я пытался в то время продолжить учебу. Я оставил его дожидаться в университетском коридоре и побежал отпрашиваться с семинарских занятий. Вернувшись обратно, я Тимку не нашел, хотя был уверен, что он будет надежно стоять, где поставлен, и клеить студенток, не зная, на ком остановить свои разбегающиеся страстью глаза. Я выскочил на улицу, но Тимки не было и там. Стою, курю, поглядываю на тяжелую входную дверь в предположении, что Тимка где-то внутри и в конце концов догадается выйти на улицу. Наконец появился и он и с торопливой деловитостью пошлындал ко мне, показывая рукой, мол, быстренько валим. Какой-то студент в это время нагоняет его с криками “Подождите меня… Пожалуйста, подождите”. Тимке приходится остановиться, потому что студент накрепко вцепился в его плечо. Я стою рядом и по Тимкиным глазам вижу — сейчас ударит. Но ударить Тимка не успел. Студент протянул ему рубль и, запыхавшись, в три приема выдохнул: “Вот… Насилу догнал… Возьмите и у меня…”.

Оказывается, Тимка сразу же перестал глазеть на голоногих студенток, когда краем уха услышал разговор пятикурсников о том, что в деканате до сих пор не чешутся, хотя пора уже сдавать деньги на “поплавки”. Он спросил, сколько еще продлится перерыв, нашел поточную аудиторию пятого курса и собрал там по рублю на будущие желанные “ромбики”, даже не удосужившись хотя бы для виду обзавестись чем-то похожим на ведомость по учету сдаваемых денег.

— Ну ты и дурень, — разозлился я на Тимку.

— Дурень не дурень, а свои полста рубликов имею, — благодушно смеялся он в ответ. — Даже и больше… Айда — гульнем.

Потом несколько дней кряду, пока университет гудел и смеялся над лоханувшимися выпускниками, я мандражировал, что кто-нибудь меня опознает в качестве дружка этого залетного гастролера, но Тимку так никто и не запомнил — даже тот лох, что догонял его со своим рублем и упрашивал обуть и его тоже.

Удивительно, что с такими своими способностями Тимка не пошел вслед за Серегой. Может быть, Тимкин ангел-хранитель был столь снисходителен к бесенку, толкавшему Тимку на всякие шалости, потому что бесенок этот ни на йоту не был отравлен алчностью, а бесился исключительно ради самого приключения, которое в случае удачи продолжалось, например, в виде дружеской попойки, а в случае облома все равно чаще всего заканчивалось дружеской попойкой (главное, чтобы рядом были друзья), правда — не такой обильной. В общем, Тимке свезло, и отечество криминальное его не заполучило. Более того, в Москву к Левке Бержерману Тимка ехал, чтобы легонько подвинуть криминальное содружество, захватившее под свое начало, по мнению Тимки, наиболее важные функции в жизнедеятельности родной страны.

Сразу после окончания афганской службы Тимка случайно прочитал об европейской сексуальной революции 60-х и сразу же понял, чего не хватает его прекрасной родине. Закованную в ханжеские предрассудки родную страну надо было спасать. Надо сказать, что все мы так и не разделили в своем сердце Россию и Беларусь на отдельные страны и по-прежнему жили в единой стране, которой на самом деле, может быть, и не было.

На остатки своей афганской добычи Тимка организовал несколько клубов знакомств и парочку магазинчиков по торговле разнообразными яркими игрушками, одно разглядывание которых преображает сами мысли о стыдных и неловких пододеяльных шалостях в веселый карнавал чистого удовольствия. Однако все Тимкины предприятия с ходу попадали под бандитский пригляд и контроль, а эти оковы ничем не лучше лицемерных оков коммуняк или патриархальных цепей завистливых и немощных стариков. А пожалуй, и хуже. Радости, получаемые по согласованию с уголовными отморозками, — это уже какие-то предосудительные радости, и никогда им не выплеснуться в яркий карнавал раскрепощенных и свободных тел. Но с бандитами спорить бесполезно, а улизнуть от их грозной опеки — трудно.

Тимке тогда пришлось отступить.

И вот буквально за несколько дней до своего необычного поручения Мешок, который внимательно отслеживал все новинки технического прогресса, в застольной беседе произнес диковинное слово — интернет. Что-то в Тимке привычно щелкнуло, и он вытряс из Мешка все, что только способен был понять в придачу к подробным Мешковым объяснениям, для понимания которых требовалось окончательно вывихнуть мозги, но Тимка своими мозгами дорожил, и ему пока что вполне хватило слегка понятого. Он позвонил Левке и не ошибся — тот не только рубил в теме, но и на практике чего-то шуровал в этом неведомом интернете.