Поэзия Серебряного века (Сборник) - Рюрик Рок

Н. С. Гончаровой

Летаргией бульварного вальсаусыпленные лица подернув,в электрическом небе качалсяповернувшийся солнечный жернов;покивали, грустя, манекеныголовами на тайные стражи;опрокинулись тучами стены,звезды стали, стеная, в витражи;над тоскующей каменной плотью,простремглавив земное круженье,магистралью на бесповоротьеоблаками гремело забвенье;под бичами качающей стужикоченел бледный знак Фаренгейта,и безумную песенку ту жевыводила полночная флейта.

Тулумбасы,[232] бей, бей,Запороги, гей, гей!Запороги-вороги —Головы не дороги.

Доломаны[233] – быстрь, быстрь,Похолоним Истрь,[234] Истрь,Харалужье[235] пановоПереметим наново.

Чубовье раскрутим,Разовьем хоругвь[236] путём,А тугую сутемь[237] —Раньше света разметем!

То ли не утеха ли,Соловейко-солоду,То ли не порада ли,Соловейко-солоду!

По грудям ли ехали —По живому золоту,Ехали не падалиПо глухому золоту.

Соловее, вей, вей,Запороги, гей, гей!Запороги-вороги —Головы не дороги.

Я знаю: все плечи смелоложатся в волны, как в простыни,а Ваше лицо из мелагорит и сыплется звездами;

Вас море держит в ладони,с горячего сняв песка,и кажется, вот утонетизгиб золотистого виска…

Тогда разорвутся губыот злой и холодной ругани,и море пойдет на убыльзадом, как зверь испуганный.

И станет коситься глазомв небо, за помощью, к третьему,но брошу лопнувший разумс размаха далёко вслед ему.

И буду плевать без страхав лицо им дары и таинстваза то, что твоя рубахаодна на песке останется.

Я запретил бы “Продажу овса и сена”…Ведь это пахнет убийством Отца и Сына?А если сердце к тревогам улиц пребудет глухо,руби мне, грохот, руби мне глупое, глухое ухо!

Буквы сигают, как блохи,облепили беленькую страничку.Ум, имеющий привычку,притянул сухие крохи.

Странноприимный дом для ветраили гостиницы весны —вот что должно рассыпать щедропо рынкам выросшей страны.

Когда земное склонит лень,выходит с тенью тени лань,с ветвей скользит, белея, лунь,волну сердито взроет линь.

И чей-то стан колеблет стон,то, может, Пан, а может, пень…Из тины тень, из сини сон,пока на Дон не ляжет день.

А коса твоя – осени сень, —ты звездам приходишься родственницей.

Простоволосые ивыбросили руки в ручьи.Чайки кричали: “Чьи вы?”Мы отвечали: “Ничьи!”

Бьются Перун[238] и Один,в прасини захрипев.Мы ж не имеем родинчайкам сложить припев.

Так развивайся над прочими,ветер, суровый утонченник,ты, разрывающий клочьямисотни любовей оконченных.

Но не умрут глаза —мир ими видели дважды мы, —крикнуть сумеют “назад!”смерти приспешнику каждому.

Там, где увяли ивы,где остывают ручьи,чаек, кричащих “чьи вы?”,мы обратим в ничьих.

За отряд улетевших уток,за сквозной поход облаковмне хотелось отдать кому-тозолотые глаза веков…

Так сжимались поля, убегая,словно осенью старые змеи,так за синюю полу гаяты схватилась, от дали немея,

Что мне стало совсем не страшно:ведь какие слова ни выстрой —всё равно стоят в рукопашнойза тебя с пролетающей быстрью.

А крылами взмахнувших утокмне прикрыла лишь осень очи,но тебя и слепой – зову так,что изорвано небо в клочья.

Ушла от меня, убежала,не надо, не надо мне клятв!У пчел обрываются жала,когда их тревожат и злят.

Но эти стихи я начал,чтоб только любить иначе,и злобой своей не оченьпо ним разгуляется осень.

Я буду волком или шелкомНа чьем-то теле незнакомом,Но без умолку, без умолкуВозникнет память новым громом.

Рассыпься слабостью песка,Сплывись беспамятностью глины, —Но станут красные калиныСветиться заревом виска!

И мой язык, как лжи печать,Сгниет заржавевшим железом,Но станут иволги кричать,Печаль схвативши в клюв за лесом.

Они замрут, они замрут,Последний зубр умолк в стране так,Но вспыхнет новый изумрудНа где-то мчащихся планетах.

Будет тень моя беситьсяДни вперед, как дни назад,Ведь у девушки-лисицыВечно светятся глаза.

Ай, дабль, даблью.[239]Блеск домн. Стоп! Лью!Дан кран – блеск, шип,пар, вверх пляши!Глуши котлы,к стене отхлынь.Формовщик, день, —консервы где?

Тень. Стан. Ремень,устань греметь.Пот – кап, кап с плеч,к воде б прилечь.

Смугл – гол, блеск – бег,дых, дых – тепл мех.У рук пристыл —шуруй пласты!

Медь – мельк в глазах.Гремит гроза:Стоп! Сталь! Стоп! Лью!Ай, дабль, даблью!!!

Раненым медведеммороз дерет.Санки по Фонтанкелетят вперед.Полоз остер —полосатит снег.Чьи это тамголоса и смех?– Руку на сердце своеположа,я тебе скажу:ты не тронь палаша!Силе такойстановясь поперек,ты бы хоть других —не себя —поберег!

Белыми копытамилед колотя,тени по Литейному —дальше летят.– Я тебе отвечу,друг дорогой, —гибель нестрашнаяв петле тугой!Позорней и гибельнейв рабстве таком,голову выбелив,стать стариком.Пора нам состукнутьклинок о клинок:в свободу —сердце моевлюблено!

Розовые губы,витой чубук!Синие гусары —пытай судьбу!Вот они,не сгинув,не умирав,снова собираютсяв номерах.Скинуты ментики,ночь глубока,ну-ка – вспеньте-каполный бокал!Нальем и осушими станем трезвей:– За Южное братство,за юных друзей!

Глухие гитары,высокая речь…Кого им боятьсяи что им беречь?В них страсть закипает,как в пене стакан:впервые читаютсястрофы “Цыган”…Тени по Литейномулетят назад.Брови из-под киверадворцам грозят.Кончена беседа.Гони коней!Утро вечера —мудреней.

Что ж это,что ж это,что ж это за песнь?!Головуна руки белыесвесь.Тихие гитары,стыньте, дрожа:синие гусарыпод снегом лежат!

Не за силу, не за качествозолотых твоих волоссердце враз однажды начистоот других оторвалось.

Я тебя запомнил докрепка,ту, что много лет назадбез упрека и без окриказагляделась мне в глаза.

Я люблю тебя, ту самую —все нежней и все тесней, —что, назвавшись мне Оксаною,шла ветрами по весне.

Ту, что шла со мной и мучилась,шла и радовалась днямв те года, как вьюга вьючилагруз снегов на плечи нам.

В том краю, где синей заметьюпесня с губ летит, скользя,где нельзя любить без памятии запеть о том нельзя.

Где весна, схватившись за ворот,от тоски такой устав,хочет в землю лечь у явора,у ракитова куста.

Нет, не сила и не качествомолодых твоих волос,ты – всему была заказчица,что в строке отозвалось.

Борис Пастернак