Облава - Олег Алякринский

«Сам напросился… Сам, дурак, напросился», — мысль билась в мозгу, словно зажатая в кулаке муха. Тревожная, мерзкая, нехорошая была мысль. Вернее, нехорошими были последующие умозаключения, о которых совсем не хотелось даже думать. Николай Николаевич поспешно обтерся махровой простыней, оделся и, уже опасаясь даже ваз с цветами и полированной мебели, осторожно выглянул в гостиную. Конечно, никого. Хотя почему — конечно? Теперь и в сортире будешь думать об опасности. Кто же это все подстроил, кто же это так нагло учудил ему такую подлянку и, главное, зачем? В чем задумка провокаторов?

Только аморалки ему сейчас не хватало! Меркуленко был номенклатурным работником новой формации, так сказать ельцинского призыва: научный сотрудник одного из неприметных московских НИИ, он пришел работать в здание на Старой площади в начале девяносто второго, по рекомендации своего приятеля, и прошел долгий неспешный путь от мелкого клерка в администрации президента до своего нынешнего весьма высокого положения в иерархии власти. Он лишь понаслышке знал о существовавших когда-то в системе советской партийной бюрократии жестких правилах и порядках, которым неукоснительно подчинялись все чиновники снизу доверху. И о писаных запретах. И о неотвратимых наказаниях, которыми карались чересчур осмелевшие отступники от коллективного кодекса поведения. Проработав почти десять лет в кремлевских — или, точнее сказать, околокремлевских — структурах, Меркуленко усвоил новый свод правил, которые, в сущности, сводились к одному — принципу «услуга за услугу». При таком положении дел все чиновники высшего эшелона российской власти оказывались как бы в связке, в одной команде, в одном стаде. Но он также усвоил, что методы устранения из этого стада «паршивых овец» были позаимствованы из старого советского арсенала: аморалка по-прежнему, как и двадцать лет назад, как и полвека назад, оставалась самым позорным проступком чиновника и самым грозным орудием кары. Доказательством тому служили документальные видеосъемки банных утех министра юстиции или постельных услад генерального прокурора…

Меркуленко давно запретил себе вспоминать о своей отнюдь не последней роли в организации тех кинооператорских работ, потому что подсознательно опасался, что в один прекрасный день может и сам стать объектом «натурных съемок». И самое главное — он очень щепетильно следил за непорочностью своих контактов с представительницами прекрасного пола и никогда, ну просто никогда не позволял себе утратить бдительность в сомнительных обстоятельствах — как, скажем, в прошлом году во время круиза по Карибскому морю, куда он отправился вместе с депутатами Государственной думы… А сомнительных обстоятельств там было, прямо скажем, предостаточно…

И вот на тебе — пришла беда, откуда не ждал… Вот так всегда: живешь себе не тужишь, долго карабкаешься наверх, к желанной цели, наконец добираешься до нее, привыкаешь к своему высокому положению, и вдруг бац — вся конструкция, на которой вроде бы успел утвердиться, начинает шататься, ходить ходуном, словно незакрепленные строительные леса. Он перепугался не на шутку. Вроде бы глупое никчемное событие — посмеяться над ним, не более, но, как снежок, пущенный с горы, обрастает все большей массой, превращается в тяжелое снежное ядро, сметающее все на своем пути, так и недавнее происшествие в ванной, поначалу показавшееся чьей-то дурацкой шуткой, тревожило его все сильнее.

Меркуленко, как зверь в клетке, метался по гостиной — десять шагов от кресла до стены, пятнадцать шагов от двери до балкона; туда-сюда, туда-сюда. Что за чертовщина! Кто бы мог подумать! Посоветоваться, что ли, с кем-нибудь? Мол, вот какая дикая штука приключилась в цивилизованной Европе — обхохочешься. И самое главное, если бы и впрямь захотел развлечься со шлюхами, не было бы так обидно. А то прямо как мальчишку, как пацана глупого!..

Ему в голову даже не пришла мысль, которая бы сразу осенила любого нормального гражданина шенгенского пространства — вызвать администрацию отеля, потом полицию, потом запротоколировать факт несанкционированного вторжения в номер. А что это даст? Уж коли сплясал под чью-то коварную дудку — ничего не изменишь, назад не отыграешь, придется смириться, но самому выставлять себя на посмешище — уж увольте! Тем более что Николай Николаевич отлично знал механизмы и законы российского политического интриганства, знал в тонкостях, в совершенстве, знал, что так вот, нахрапом, дела не делаются, к таким подлым подставам подводят нежно, неторопливо, загодя пытаются проштрафившегося человека образумить, урезонить — вот как было с тем упрямым дядечкой, похожим на генерального прокурора… Потому-то Николай Николаевич и был сейчас потрясен ломовой грубостью сотворенной с ним провокации. Это не в духе кремлевских подковерных ристалищ… А в духе…

Он уже не пытался сдерживаться, матерился в голос, ахал, бормотал себе под нос, всплескивал руками. Надо бы связаться с Москвой, подумал он, надо связаться с Аллочкой. Вот это железная леди, на которую всегда можно положиться! Меркуленко бросился к телефону и торопливо стал тыкать толстым пальцем в кнопки. Ну вот, сейчас все прояснится, он сообщит ей, что с ним произошло нечто ужасное, омерзительное, она посоветует…

— Алло! — отозвалась международная линия незнакомым женским голосом, и Николай Николаевич оторопело поглядел на трубку, которая повторила уже раздраженно: — Алло! Вас не слышно.

— Кто это говорит? — пробормотал Николай Николаевич. — Где Алла Петровна? Это Меркуленко.

— Николай Николаевич! — Женский голос зазвенел поддельной сладкой радостью. — Алла Петровна вышла. Она… эфмь… обещала скоро вернуться. Что-нибудь ей передать?

Меркуленко вновь в недоумении посмотрел на телефон и, даже не удосужившись ответить женщине, бросил трубку на аппарат. «Черт знает что! Черт знает что!»

Вновь ему предстоит тревожное ожидание. Чего? И сколько это «скоро придет»? Пять минут, десять… может быть, целый час. Как быстро и легко бежит время, когда ничего не ждешь. Когда ничего не ждешь, время скользит, как осенние листья в пруду под сонным дуновением ветра. Есть в осени первоначальной… Тьфу ты, лезет на ум дрянь всякая!

Все, десять минут прошло, должна уже вернуться. Меркуленко решительно набрал номер своей приемной и вновь попросил незнакомую женщину подозвать Аллу Петровну.

— Николай Николаевич! Алла Петровна… эфмь… на обеде. Только что ушла.

— А вы не передали ей, что я звонил?

— Передала, но она, видимо… забыла, — с легким налетом иронии отрапортовала женщина.

— Забыла! — воскликнул Меркуленко. И с негодованием бросил трубку.

Чтобы чем-то занять себя, как-то успокоить натянутые до предела нервы, он набрал номер Гюнтера. Но к телефону никто не подошел. Может, он уже выехал за ним? Ведь обещал к половине пятого подъехать. Куда бы еще позвонить? Гюнтер вроде больше не оставлял никакого номера телефона. А если и этот исчезнет, тогда что? Ведь, кроме Гюнтера, у него нет никаких контактов во Франкфурте. Черт побери! Что он вообще делает здесь, в этом чертовом городе? К заседанию он, если быть честным, совершенно не готов, даже не знает, зачем его сюда так неожиданно и спешно направили. Да по сути, он совсем ни черта не знает! Может быть, и эта командировка, как и эти шлюхи в ванне, — все одна грандиозная подстава? Кто же ее подготовил?

Он решительно направился к двери. Взявшись за ручку, он неожиданно каким-то шестым чувством уловил, что за дверью кто-то стоит. Его уверенность была настолько сильна, что он ни на секунду не усомнился в своем ощущении. Да, кто-то стоял за дверью. Наверное, кто-то из тех, кто участвовал в его позоре.

Меркуленко взглянул на дверную ручку. Под ней в замочной скважине торчал ключ. Но была ли дверь заперта? Нет, когда коридорный делал ему ванну, а потом уходил, дверь никто не закрывал. Он, во всяком случае, не закрывал. Если только замок не захлопнулся сам. Но в гостиницах не вставляют замки, которые могут захлопнуться. Мог, уходя, закрыть с обратной стороны на ключ коридорный. Но тогда легко можно и открыть с той стороны. Это все равно что не закрывать…

Николай Николаевич почувствовал, как по разгоряченному после ванны телу струйками стекает пот. Или это от страха? Он все еще держался за ручку, напряженно прислушиваясь к тому, что делается за дверью. Черт побери! Ведь у него даже никакого оружия нет. Приехал почти как частное лицо, не позаботившись ни об охране, ни о личном оружии. Но кто бы мог подумать, что все так обернется?

За дверью кто-то явно был. В тот миг, когда Меркуленко уверился в этом окончательно, он ощутил, как ручка осторожно пошла вниз. Инстинктивно он воспрепятствовал ее движению, вцепившись в холодный металл обеими руками. С той стороны поняли, что постоялец мешает открыть. Ручка замерла на полпути, осторожно придерживаемая с обеих сторон. Ни Меркуленко, ни тот человек в коридоре не усиливали нажима. Видимо, никто не ожидал, что его присутствие будет обнаружено, и оба были захвачены врасплох.