Облава - Олег Алякринский

— Это кто такой?

— Питерский. Чиновник в штатском… — Ее губы опять тронула печальная улыбка.

Варяг понимающе усмехнулся.

— Кстати, о командировке. Еще позавчера, когда мы с ним говорили, Меркуленко об этой командировке ничего не знал. Иначе он бы меня предупредил. У вас так бывает?

— Редко. На моей памяти это первый случай за пять лет. Очень странно.

— И что за командировка?

— На заседание германо-российского экономического совета. Он возглавляет делегацию…

— Экономический совет? — Владислав хмыкнул. — Но это ж не его профиль… Он разве занимается вопросами внешнеэкономического сотрудничества?

— В том-то и дело, что нет! — воскликнула Алла Петровна. — Вот и я тоже удивилась. Николай Николаевич никогда не занимался российско-германскими делами… По-моему, это просто предлог, чтобы удалить его из Москвы. — Она вздохнула. — Ладно, я постараюсь узнать что-нибудь про вашу встречу. Сейчас вернусь на Старую площадь и…

— Поймите, Алла Петровна, это дело чрезвычайной важности, — с нажимом произнес Варяг. — Как только вам что-то станет известно, пожалуйста, немедленно сообщите мне. Звоните в любое время. Да, только одна просьба — звоните не на мобильный, а вот на этот номер, — Владислав быстро написал на салфетке семь цифр. — Там работает автоответчик. У вас будет ровно тридцать секунд. Коротко сообщите, когда и где может состояться встреча. Назовите только место и время. Больше ничего не говорите. Я пойму.

Женщина кивнула и, сложив салфетку вчетверо, убрала к себе в сумочку. Она отставила тарелку, потом исподлобья взглянула на Варяга и, поколебавшись, неуверенно заметила:

— О вас в прессе пишут всякие вещи… Как бы это выразиться, неприятные вещи…

— Это верно, — он сощурился, — много чего пишут.

— Правду или?..

— Или! — Варяг тяжело поднялся и, не удержав равновесия, схватился рукой за спинку стула. Рана на ноге опять дала о себе знать, и каждое движение сопровождалось острым приступом ноющей боли. — Правда, Алла Петровна, такая забавная штука… Вот, скажем, этот стул — как на него ни посмотри, он все равно остается стулом — с четырьмя ножками, сиденьем и спинкой. А правда всегда зависит от угла зрения… Кстати, о Германии. Помните, один германский специалист по общественному мнению говорил: чем чаще повторять самую гнусную ложь — тем скорее в нее поверят миллионы. Так и в моем случае…

В глазах Аллы Петровны заискрилось искреннее любопытство.

— И тем не менее… Все, что пишут про вас, — это гнусная ложь? И ничего больше?

Варяг покачал головой:

— Трудно сказать. Я не читаю. А почему вы спросили?

Она пожала плечами и царапнула его неуловимо кокетливым взглядом.

— Потому что мне трудно поверить, будто мужчина с таким открытым лицом и таким прямым взглядом может и впрямь быть… вы уж простите… криминальным авторитетом…

— Давайте прощаться, Алла Петровна, — сухо отозвался Владислав. — Я буду ждать вашего звонка… А что касается этого… Может быть, мы как-нибудь найдем с вами другое место и время, чтобы продолжить этот философский разговор.

Она кивнула и, неловко скомкав пустой пакет с изображением большого рыжего верблюда, торопливо пошла к дверям, на ходу застегивая красный плащ. Седоватый мужчина отделился от бара и распахнул перед ней дверь.

Оба охранника быстро соскользнули со своих табуретов и двинулись следом за Варягом, направившимся через кухню на улицу. На стоянке во внутреннем дворике его ждала неприметная серая «Волга»-универсал с занавешенными окнами.

Глава 25

26 сентября

13.20 (время московское)

Стюардесса попросила пристегнуть ремни, сообщив, что самолет скоро совершит посадку в международном аэропорту Франкфурта-на-Майне. Николай Николаевич Меркуленко выглянул в иллюминатор. Самолет резал широкими пластами белые с огненными опушками облака. В течение всего полета он перебирал бумаги, которые ему спешно сунул перед отъездом референт. Цифры, экономические прогнозы, впечатляющие планы развития существующих связей между экономикой обеих стран. Документы его немного успокоили. Можно будет хоть что-то сказать, не мычать, как баран. Впрочем, на таком уровне все равно никто от тебя не ожидает ничего дельного, — одни абстрактные формулировки и обтекаемо-оптимистические прогнозы, из которых и делается дайджест для ежедневных новостей.

Он до сих пор терялся в догадках: ну почему именно его — и именно сейчас? Вчера поздно вечером Николая Николаевича вдруг вызвал Штерн и огорошил: мол, вы летите на конференцию в Германию. Все уже подготовлено. Должен был лететь сам Штерн, но что-то там в последний момент сорвалось… И вот назначили Николая Николаевича. Остальные участники конференции уже в городе. Странно… Николай Николаевич был несказанно изумлен неожиданностью и необоснованностью этого задания. Но приказы не обсуждаются. Приказано — надо исполнять. И самое разумное в такой ситуации — подумать о приятных сторонах незапланированной командировки…

Когда лимузин из кремлевского гаража нес Меркуленко в сторону аэропорта Шереметьево, единственная мысль вертелась в голове: как известить Львова о его внезапном исчезновении из Москвы накануне встречи Игнатова с Мартыновым, как сообщить самому Игнатову о месте и времени этой самой встречи, о чем вчера вечером он договорился окончательно с Анатолием Викторовичем.

И теперь, утонув в мягком кожаном кресле уютного «Боинга», он опять ломал голову над той же проблемой. Игнатов… Игнатов… Придется звонить Герасиму Герасимовичу из Франкфурта — пусть старик ищет Игнатова и сообщает ему… Тем более что Игнатов сам виноват: ему было четко сказано, чтобы он вчера позвонил и узнал о результатах переговоров с Мартыновым. Но он не позвонил. Как в воду канул…

Оглядываясь вокруг, Меркуленко узнавал среди редких пассажиров салона первого класса знакомые угрюмые лица и понимал, что отнюдь не он один знает цену жесткой и жестокой системе постсоветского беспредела: многие в этом салоне, да и во всем самолете, наверное, прекрасно понимали, что такое российский бизнес и как страшно иной раз приходится расплачиваться по просроченным счетам…

Он прикрыл глаза, чтобы никто не догадался о его невеселых думах. Самолет между тем ухнул вниз, тяжело осев на уже разреженные слои облаков, и вот уже вдалеке показался каменный остров города и наманикюренные ногти небоскребов, а поля, лесопосадки и дороги пустились бежать во всю прыть, как мальчишки: одно за другим, одно за другим. Показалась белая лента посадочной полосы…

После размеренной процедуры проверки паспортов, которую Николай Николаевич прошел вместе со всеми пассажирами, он снял с черной резиновой ленты свой чемодан и вышел к толпе встречающих. Хотя ему казалось, что он слит с общей массой прилетевших, его сразу выделили из толпы: проворный молодой мужчина в белой рубашке с галстуком, но без пиджака коротко помахал ему рукой, отвел в сторону и поволок к выходу, где их ждал черный «мерседес» с шофером. И Николай Николаевич поймал себя на ощущении: приятно, черт возьми!

Погода, как всегда, когда Меркуленко попадал в этот город, была прекрасная, солнечная. Ему даже подумалось, что иной погода и быть не может в сытой, благоухающей и вальяжной Западной Европе — только в России возможна вечная слякоть и мрак, а здесь царила подчеркнуто праздничная атмосфера в чем-то даже ненастоящей жизни — на вкус карамельно-мятная, как леденцы давно забытого детства.

На ходу сняв пиджак и щурясь от избытка солнечного света, Меркуленко слушал краткие пояснения встречающего. Звали того Гюнтер, было ему лет тридцать, и он сносно изъяснялся по-русски. И он знал, наверное, сколь важного русского гостя ему поручено встречать, так как держался он преувеличенно учтиво и несколько скованно.

В машине было прохладно, работал кондиционер, Николай Николаевич смотрел сквозь стекло на дома и людей, как всегда в первые мгновения в чужой стране вбирая в память все: и уличные кафе со столиками на тротуаре, и островерхие кирхи, в отчаянии рвущиеся к небу из окружения стеснивших их высотных домов, и цветную мозаику тротуаров, надраенную шампунем, вероятно, еще ранним утром. Голова у него с дороги была еще немного ватная, как те облака, сквозь которые прорывался самолет при посадке, и он благодушно внимал скороговорке Гюнтера.

Ехали они в отель, потому как пленарное заседание германо-российского совета по экономическому сотрудничеству должно начаться только в шесть часов. В повестке дня доклад уважаемого гостя значился первым. После заседания был запланирован фуршет, а вечером — торжественный прием в германском представительстве.

Николай Николаевич попытался было объяснить, что его направили в эту поездку неожиданно и он не смог как следует подготовиться. Но Гюнтер, все время, казалось, думавший о чем-то своем, не сразу уразумел, что пытается ему втолковать гость. Поняв же, легкомысленно отмахнулся, тем самым окончательно успокоив Меркуленко: действительно, чего волноваться, когда все равно на таких сборищах содержание докладов и речей не играет никакой роли — все важные вопросы решаются в кулуарах, в частных беседах, за фуршетом…