Покаяние - Элоиса Диас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Те же упреки я слышал от Хорхе.
– А что плохого в том, чтобы работать в полиции?
Брат постоянно критиковал его выбор, но на этот вопрос так ни разу и не ответил. Соролья тоже пропустил его мимо ушей:
– Как тебя, наверное, бесит, что я работаю в зоопарке и лечу раненых monitos del monte[58], чтобы их можно было выпустить на волю. Скажи, а ты лжешь, когда люди спрашивают обо мне? Что ты им рассказываешь, что я в банке служу?
– Соролья, ну перестань, – одернула Паула, но тут вода как раз закипела.
– Ты сам не понимаешь, о чем говоришь.
– Может, это потому, что ты никогда и ничего мне не объяснял? Вечно твердишь это свое «как-нибудь потом». – Единственный человек, которому Хоакин позволил себя пародировать, справился с задачей блестяще, скопировав все, вплоть до интонации. – «Как-нибудь потом», значит. А я ведь даже не знаю, где они!
Альсада посмотрел на Паулу. Оба понимали: единственное обещание, которое они дали друг другу, нарушено.
– Так было безопаснее, – пояснила Паула.
– Если хотите, чтобы у меня было хоть какое-то представление, придется все рассказать. – Соролья повернулся к Альсаде: – Начни вот с чего: был ли и мой отец разочарованием? Ему ты говорил об этом?
– Соролья, думаю, пора остановиться, – снова вмешалась Паула.
– Нет-нет, Паула. Пусть продолжает, – ехидно произнес Хоакин. – А то шут его знает, когда он снова со мной соизволит заговорить.
– Неудивительно, что он тебя ненавидел.
– Соролья, por favor! – одернула Паула.
– Может, хватит уже его защищать? – Племянник повернулся к ней. – И хватит мне указывать, что делать. Ты мне не мать.
Паула застыла с дуршлагом в руке. Открыла было рот, но так ничего и не сказала.
Вот и все.
– Хочешь узнать правду об отце? О том, почему мы избегаем этой темы?
Соролья уверенно кивнул.
– Да, он был разочарованием. Но совсем не в том смысле, в каком ты думаешь. Он был наивен, беспечен, а порой и вовсе вел себя как форменный идиот. Любил находиться в центре событий. И вечно ему не терпелось лезть не в свое дело. Уж сколько раз мне приходилось его спасать, сколько раз я из-за этого сам попадал в неприятности! И все же разочаровал он меня не этим. – Хоакин помедлил. – Нет. Чего я так и не смог понять, так это как он мог любить свою политическую повестку сильнее, чем тебя.
– Вранье! – вскричал Соролья.
– Он никогда тобой не интересовался! – крикнул Хоакин в ответ.
– Вранье, – повторил Соролья, уже тише, стараясь сдержать слезы. Он посмотрел на Паулу, ища подтверждения в ее взгляде; она не поворачивалась от плиты. – А вообще, знаешь, лучше бы на его месте оказался ты!
Мне тоже так кажется.
– Он хотя бы убийцей не был!
– ¡BASTA![59] – прикрикнула Паула.
– Да? А как назвать то, что он сделал с твоей матерью?
Голос Паулы громом разнесся по кухне.
– ¡YA BASTA! А ну прекратите!
Хоакин с Сорольей потрясенно смотрели, как она делается все меньше и меньше и наконец сползает на пол и сворачивается в клубок у плиты, не выпуская из рук миску с ньокками и соусом. А потом оба бросились к ней и опустились на холодный кафель на безопасном расстоянии.
– Паулита, – позвал Хоакин.
– Tía… – позвал Соролья.
Но она только поставила на пол миску с едой.
Паула была безутешна. Ее грудь сотрясали такие отчаянные рыдания, что даже началась икота. Попытка справиться со спазмами немного отвлекла Паулу. Как же она зла на них обоих! Она зарыдала с новой силой. Хоакин и Соролья подобрались к ней поближе, и вся троица, обнявшись, слилась в единое целое. Паула наконец затихла.
В этой неудобной позе они пробыли еще долго.
– Значит, так, – первым делом произнесла Паула, когда, отказавшись от помощи обоих, поднялась сама.
Она расправила легкое зеленое платье, вытерла черные разводы туши, оставшиеся от скромного макияжа, который себе позволяла, и старательно прочистила горло.
– Ты, – начала она, взглянув на Соролью. – Ты еще не родился, когда происходили события, о которых ты тут так уверенно рассуждаешь.
Нет, уже родился.
– За этот вечер мне стало ясно, что ты и впрямь не имеешь ни малейшего понятия – разве что намек на него, – о том, что произошло с твоими родителями. Что, само собой, наша вина. Но это поправимо. Отныне ты можешь задавать нам вопросы, а мы будем отвечать. Как следует. – Она покосилась на Хоакина, и тот кивнул. – А пока заруби себе на носу, что твой дядя, пускай он никогда об этом не говорит, любит тебя больше всех на свете. – А потом добавила: – Кроме меня, разумеется.
Хоакин расплылся в улыбке.
– А ты! – Паула повернулась к мужу.
Улыбка пропала с губ Альсады.
– Ты…
Больше ничего говорить и не требовалось: он и сам все знал.
Паула аккуратно сложила чайное полотенце вшестеро.
– На счастье вас обоих, – продолжила она, повесив полотенце на ручку духовки, и наградила каждого строгим взглядом, рассудительная, будто разгневанный аргентинский царь Соломон, – нашу семью возглавляет человек, который и в трудную минуту не теряет здравомыслия.
Хоакин нахмурился, но не проронил ни звука.
– Не сомневайтесь, я приму правильное решение. Во-первых: Хоакин, надень пиджак.
– В такую жару?
– Ну ладно. Без пиджака пойдешь.
– Никуда я не пойду, – возразил Альсада.
– Пойдешь. – Это решение не обсуждалось.
Альсада стал искать пиджак. Где же я его снимал, когда пришел? В гостиной?
– Хоакин.
– Теперь-то что? – спросил он из прихожей.
– Я другому Хоакину. – Неспроста они почти никогда не обращались так к племяннику.
Она и впрямь рассердилась не на шутку.
– Да, tía. – Соролья отхлебнул кофе, который наверняка давно успел остыть.
– Извинись перед дядей.
Инспектор снова вернулся на кухню. Аккуратно сложенный пиджак лежал на шкафчике, к которому он не так давно прислонялся. Соролья, наверное, переложил его со стула, когда накрывал на стол.
– Так вот он где.
Соролья дождался, пока дядя наденет пиджак.
– Tío, прости меня за мои слова. Я не хотел…
– Достаточно. Спасибо, – перебила его Паула и потерла ладони. – Мы и так много времени потеряли. Ньокки, поди, остыли…
Хоакин заглянул в миску – из нее все еще валил пар.
– Я их не для того стряпала, чтобы вы не ели! Поужинаем вместе. А потом вы оба пойдете
