Стрим - Иван Валерьевич Шипнигов

– Да, я хотела таким образом раскрыть своих новых друзей с неожиданных сторон…

– Вот и я хочу раскрыть. Раз у нас мир. И девичник. Каждая из нас должна рассказать свою самую стремную фантазию. Или историю. Ну как стремную. Такую, которую ты на самом деле хотела бы. Но рассказать об этом реально стремно. Настя, как назвать такую фантазию, помоги!

– Волнующая? Пугающая? Запретная? Тайная? Стыдная? Упоительная? Хмельная? Будоражащая? Сладостная? Пленительная?..

– Поняла, все! Примерно такая, ага. Но только рассказывать честно. Иначе, а смысл? Раз мы типа подруги, это может нас сблизить реально. Сейчас бросим жеребий, кто первый. Настя, я тут придумала жеребий бросать на твоем любимом Достоевском.

– Ах, Наташенька!.. Как же мы будем бросать жребий?

– Смотрите, короче. Заодно и погадаем. Как по книжкам гадают, кому какой смысл выпадет. Вы называете страницу и строчку. Если это сам Достоевский говорит…

– …Автор-повествователь.

– Ну типа да. Если автор, повествователь, или Достоевский говорит, то вы первые рассказываете. А если попадете на то, как другие люди там говорят…

– …Главные герои.

– Да какие герои! Я почитала немного, там не герои, а чмошники какие-то все. Если, короче, на этих чмошников попадете, то вы последние рассказываете фантазию.

– А на чем, на чем гадаем, Наташа?

– Вот я купила специально мягкую книжку маленькую. В сумочку удобно влазит.

– Ах, «Азбука-классика»…

– «Преступление и наказание» называется книжка.

– Ах, классика среди классики…

– Ага. Классика без анала и орала, как Витя такие темы называл. Ну, девочки, погнали! Настя, давай ты первая. Как виновница девичника.

– Признаться, я так волнуюсь… Что же мне выпадет в моем любимом романе? Пусть будет страница 57, строка 10 сверху.

– Та-ак. «Траурная дама наконец кончила и стала вставать». Это вроде сам автор-Достоевский говорит. Интересно, реально кончила или отыграла? Траурная дама так-то. Наверное, никогда не кончала с этим чмошником.

– Наташа, ну ты опять со своими ассоциациями… Федор Михайлович совсем не то имел в виду.

– Да мне честно говоря, индифферентно, что он имел в виду. Я его фотки погуглила. Не думаю, что у Достоевского твоего было нормально с сексом. Стремный мужик был, если говорить просто. И корректно.

– Наташа, какое ты еще дитя… Вика, давай теперь ты.

– Почему я?

– Я очень хочу услышать твою фантазию! Наташиных я – Наташа, без обид – и так наслушалась за время нашего соседства. А мы с тобой, хоть и дружим с детства, никогда не делились чем-то интимным.

– Хорошо, давайте я… Страница 91, строка 8 снизу.

– Шу-шу-шу… «Она улыбнулась; комплимент ей очень понравился».

– Как просто и мило, Вика!

– Ну просто, мило и уныло.

– Девочки, а можно, можно я! Я на одной вечеринке в кампусе учила всех гадать на Tolstoevsky. Всем так понравилось, все так смеялись! Страница 50, строка 5 снизу.

– У тебя, Катя, вообще фигня какая-то… «Ему хочется, по некоторым расчетам, как можно поспешить церемонией брака и даже, если возможно будет, сыграть свадьбу в теперешний же мясоед, а если не удастся, по краткости срока, то тотчас же после госпожинок».

– Что такое госпожинки?

– Хрень какая-то.

– Не «хрень», а обряд завершения жатвы.

– А кто это говорит?

– Старуха-мать Родиона Раскольникова, Пульхерия Александровна.

– Что еще за Пульхерия?

– Девочки, что за хрень мы тут обсуждаем?! Какая Пульхерия Александровна, че вы несете?! Вот знала же, что не получится у нас нормальный девичник! Все, короче. Хотела, Настя, тебе приятное сделать твоим любимым Достоевским. И, получается, сама все испортила. Давайте вызовем вместо стриптизеров-аниматоров, в «ручеек» поиграем…

– В «паровозик». Я начинала читать «Анна Каренина» Tolstoevsky, там в начале дети играют в паровоз.

– Катя, «паровоз» – это другое! Играйте, короче, во что хотите. Пейте свое смузи морковное. Гадайте, у кого сколько котов будет в старости. Хотя что в старости… Настя, тебе только тридцатник. Вика, тебе еще даже нет тридцатника. Катя, ты вообще младше меня. А вы уже как старухи. Точнее даже, как это сказать по-умному… Вы как дети, которые не повзрослели, а тупо начали стареть! О! Ничего себе, как я могу, оказывается. Короче, спасибо, Настя, за девичник, за праздник. Все, всем пока.

– Наташа, стой. Ты, пожалуй, права. Я сейчас отрефлексировала, посмотрела на себя, на нас со стороны… Правда ведь, как старухи!

– Как Пульхерия Александровна.

– Катя, ну все же не настолько. Но Наташа права. Давай я расскажу о своей фантазии, о которой никому и никогда не рассказала бы, если бы не ты, Наташа. Не уходи, пожалуйста!

– Ну, ок. Рискни.

– Только, девочки, уговор: все, что говорится в этой сауне, остается в этой сауне, да?

– Ой, Настя! В этой сауне по-любому столько уже всего говорилось и оставалось… Так что давай.

– В общем… У нас на филфаке был преподаватель.

– По Достоевскому?

– Наташа, если будешь перебивать, я не буду рассказывать. Неважно, по какому предмету. Хорошо, пусть будет по истории литературы. Один из преподавателей кафедры истории литературы. Тебе это много говорит?

– Да, я прям возбудилась.

– …Он был молодой аспирант. Всегда сдержанный, корректный, суховатый. Такой, как говорится, застегнутый на все пуговицы.

– Buttoned up.

– Спасибо, Катя. И очень, очень красивый. Но какой-то замороженный. Ходил он всегда в костюме и галстуке, что, с одной стороны, было нетипично для нашего факультета, с другой – красиво и опять же холодно, сухо. Курс был несложный, все и так знали и любили Булгакова, Замятина, Платонова…

Но сдавать ему было трудно. Он всех валил на самых простых вопросах. И делал это опять же корректно, сдержанно. Все наши отличницы ходили к нему на пересдачи. А мне одной он сразу поставил зачет. Не потому, что я хорошо знала предмет. Его, говорю, все хорошо знали. Мне казалось, что он мне благоволит, потому что я лучше других его понимаю. Я чувствовала его замороженность, знала, как ему… холодно. Внутри себя самого холодно, понимаете?

Потому что я сама была такая же. Тогда я уже отрефлексировала и могла себе признаться, почему у меня к третьему курсу не было никакого опыта отношений, любви, секса. Не потому, что мне не нравились мальчики-однокурсники, хоть их и было полтора человека. А просто мне скучна и противна была вообще эта часть жизни. Часть любви скучна. А часть секса противна. Оставалась лишь часть речи… А в этом преподавателе я почувствовала, без штампа не обойтись, родственную душу. Поняла, что ему так же скучно и противно. И поняла, что он понял, что я поняла. И меня к нему потянуло. Он был первый мужчина, к которому меня потянуло.

Я… я впервые в жизни начала ласкать себя. И даже иногда удовлетворять, что было большим для меня потрясением. Я не думала, что я на это способна и что мне этого когда-нибудь захочется. Мне стали сниться странные, грязные сны с ним в главной роли. И я хотела воплотить в реальность свои грезы. Я… я… я хотела во время экзамена опуститься перед ним на колени, забраться под