Нашествие теней - Оливер Джонсон

— Сядь, — велел ему Джайал, и старик неловко присел на корточки. Джайал сделал то же самое, чтобы видеть его лицо.

— Ну а теперь рассказывай. Рассказывай о том, другом, что так похож на меня.

— Он — твое зеркальное отражение, — отведя глаза, сказал Фуризель, — Если бы не шрам...

— Значит, он самозванец.

— Нет! Я вынес его, его самого, с поля битвы при Тралле. Он вылитый ты, если не считать раны на голове.

— И он пользуется моим именем?

— Нет, имя он изменил — Джайала Иллгилла Червь мигом бы сцапал.

— Как же он называет себя?

— Сеттен — он взял это имя вскоре после битвы, полагая, что перемена имени и шрам собьют врагов со следа.

Джайал вспомнил сплетню, которую передал ему хозяин «Костяной Головы»: что Джайал Иллгилл будто бы жив и прячется в городе с самой битвы. Этот Сеттен, должно быть, самозванец: он одурачил старого сержанта, который его спас, а потом воспользовался именем Иллгилла, чтобы приобрести власть над шайкой головорезов.

— Кем бы этот человек ни был, он только выдает себя за меня, — со всей доступной ему твердостью заявил Джайал. — Я все эти семь лет странствовал в южных краях. И нынче впервые со дня битвы увидел наш старый дом на Серебряной Дороге — пустой, заброшенный... — Фуризель, услышав это, замотал головой. — В чем дело?

— Но ведь это там ты — то есть тот другой — и жил все эти годы!

— В этой развалине? Фуризель кивнул.

— Но дом показался мне пустым, когда я был там!

— А ты входил в него?

Джайал отрицательно качнул головой,

— Там он и живет со своей шайкой.

— Так у него есть шайка?

— Да, у него двадцать ребят, включая колдуна Казариса, — все отпетые негодяи, за один дуркал могут убить.

— И ты им служишь?

— Я не убиваю — на то есть другие. Просто помогаю им — жить ведь как-то надо.

— Ах ты, мерзавец, — ухмыльнулся Джайал, — ты выдумал все это потому, что я очнулся раньше, чем ты успел меня ограбить.

— Чего ж я тогда не ограбил тебя и не оставил вампирам, вместо того чтобы волочь сюда?

И то верно, подумал Джайал. Надо бы выслушать Фуризеля с самого начала.

— Расскажи мне о битве — я очень плохо ее помню из-за того удара по голове...

— О битве, говоришь? — горько рассмеялся Фуризель — воспоминания на время пересилили в нем страх.

— Да, о вечере того дня — чем все кончилось?

Фуризель проглотил ком в горле и обвел глазами комнату — память об этом, видимо, все еще причиняла ему боль. Хлебнув раки, он опять перевел взгляд на Джайала.

— Всех, кто остался жив, спасло только чудо. В твоей когорте все погибли бы, если бы не последняя атака твоего отца. Рыцари Жертвенника с ним во главе отбросили Жнецов назад. Я упал тогда, раненный в грудь, но помню барона Иллгилла. Было на что посмотреть! Глаза его светились во тьме, словно карбункулы, борода развевалась — можно было подумать, он слишком горд, чтобы умереть. — Воспоминания развеяли ужас старого вояки, и глаза его блеснули. Джайал сидел тихо, весь обратившись в слух.

— Да, грозен он был, и ничто не могло его сразить — а ведь уже дюжина ран покрыла кровью его черные доспехи. — Свет в глазах старика угас, он понурил голову и сгорбил плечи. — Но потом...

— Что потом? — поторопил Джайал. У Фуризеля вырвался похожий на рыдание звук, и он отвернулся к окну, за которым сиял янтарный лик луны.

— Потом твой отец увидел твое безжизненное тело. Голова твоя была разбита булавой и бок пронзен копьем. Весь задор сразу покинул барона — он стоял там в сумерках. Жнецы отступали, и мертвые устилали поле...

Джайал вновь ощутил мучительную боль от ран — и как только он мог забыть ее? Даже теперь он стиснул зубы, чтобы не закричать, и заставил себя слушать старика вопреки призрачной боли, раздирающей тело.

— А после? — спросил он хриплым, измученным голосом. Фуризель, чей взор затуманился, покачал головой. — Что было потом? — мягко повторил Джайал.

— Как я уже сказал, из барона сразу вышел весь боевой дух. Минуту он ревел, как раненый бык, потом его плечи поникли...

Джайал только головой покачал: такого отца он не помнил.

— Продолжай, — прошептал он.

Фуризель смотрел на него как-то странно, как человек, который должен сообщить дурную новость и не решается ее произнести. Джайал, желая помочь ему, наговорил мягко:

— То, что было после ранения, для меня полный провал. И только сегодня я впервые вспомнил, что вообще был ранен.

— Рана была страшная: голова у тебя раскололась отсюда и досюда. — Фуризель провел черту от правого глаза до подбородка. — Не могло быть сомнений, что тебе конец.

— Конец?

— Ну да — что ты умираешь и осталось тебе недолго. И потом, на погребальном костре, мне тоже не верилось, чтобы кто-то мог пережить такой удар.

Джайал вспомнил и тот удар, и те, что наносил он сам: да, рана была смертельной. Как же он спасся?

— Расскажи мне обо всем, что ты видел, — приободрил он старика.

— Я видел далеко не все, но расскажу тебе все, что знаю. — Фуризель осторожно поставил свечу на пол и поплотнее закутался в плащ. — Я лежал рядом с тобой, раненный в грудь, когда услышал трубы твоего отца и звон стали. Я знал, что для меня помощь запоздала, хотя Жнецы валились, точно снопы. Потом все утихло. Я ждал, когда придут жрецы и прикончат меня. Много всяких мыслей приходит к человеку, которого смерть манит своим железным когтем. Тут я услышал, как твой отец отдал приказ: унести всех умирающих, уделив особое внимание его сыну. Вот повезло-то, подумал я, выходит, жрецам мы не достанемся. Двое Рыцарей Жертвенника подняли меня — один за руки, другой за ноги, и я от их медвежьей хватки лишился чувств. Я увидел тебя опять уже намного позже...

— Позже?

— Да, но это длинная история... — Фуризель поежился от ночного холода и снова хлебнул раки, словно готовился изгнать неких демонов прошлого.

Потом начал говорить — сперва запинаясь, потом, взбодренный ракой и вниманием Джайала, все откровеннее. И пока он говорил, духи убитых словно восстали из Хеля, приникнув к окнам и дверям заодно с туманом, который возвращался на улицы с уходом грозы. Джайал почти не слышал его слов. Прошлое ожило вновь, и речь старика лишь сопровождала образы, встававшие перед Джайалом. Он ничего не помнил семь лет, но этой ночью прошлое решило вернуться к нему — той самой ночью, когда он сам вернулся а Тралл. Вскоре он и вовсе перестал слышать Фуризеля, а все краски, звуки и запахи семилетней давности предстали перед ним во всей первозданной яркости.

Все вокруг вращалось — это было первое, что он ощутил, упав на землю и увидев булаву, обагренную его кровью. Его сначала медленно, потом все быстрее стало влечь во тьму. Но потом каким-то чудом он снова пришел в сознание. Мир вращался по-прежнему: только Джайал был неподвижен, а все вокруг вертелось колесом, словно он был водоворотом, черной воронкой, всасывающей в себя все остальное.

Чьи-то руки подняли его и быстро понесли куда-то. Ему было все равно куда — ведь скоро нахлынет тьма, положив конец этой никчемной суете. Над головой звучали разговоры, из которых он улавливал лишь отдельные фразы:

— Это сын барона. — Убит? — Нет, но едва дышит. — Да смилуется Огонь над нами, грешными... — С дороги, сучьи дети! Несите его в шатер! — Потом послышался голос отца:

— Неужто ничего нельзя сделать?

— Ничего, светлейший, — остается только молиться.

— К черту молитвы — это мой сын!

— Повелитель, битва проиграна, а с ней и вся война. Червь занимает поле — эта потеря лишь еще одна рана, которую ты унесешь с собой в изгнание.

— Унесу? Пусть смерть унесет мою душу в Хель! Мой сын умирает, а ты не даешь мне надежды?

— Мой повелитель, есть лишь одно средство, но нам оно недоступно. — Произнес лекарь и торопливо добавил: — Он отходит — пусть жрец даст ему отпущение...

— Нет! Нечего жрецам лезть со своими придирками, когда мой сын умирает!

— Но что, если он уйдет в иной мир без покаяния? — раздался голос жреца.

— Слушай меня: я не затем вел битву, чтобы мой единственный сын угас вместе с солнцем, — я прибегну к Жезлу!

— К Жезлу?! — воскликнул жрец.

— Ты слышал меня, старый пес. Ступай и приведи Манихея — он врачует раненых, насколько мне известно. — Жрец, прошуршав шелком одежд, удалился, и настала тишина, в которой сознание Джайала кружило, то и дело приближаясь к краю водоворота, несущего в никуда. Потом какой-то солдат вскричал у входа в шатер:

— Повелитель, Червь снова атакует! И мягкий голос отца, мягче, чем когда-либо за все восемнадцать лет жизни Джайала:

— Итак, конец времен подставил нам подножку, как скверный мальчишка, и мы валимся наземь в бессильной ярости. В этой последней схватке нам всем придется умереть, но ты не умрешь. Ты рожден для света, не для пропасти Хеля! — Кто-то откинул входное полотнище шатра и вошел. — Ты все-таки пришел, Манихей, хотя и поздно.