Серьезные мужчины - Ману Джозеф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Далее она подумала, как с этой ситуацией разбирались бы женщины. Если бы присяжных набрали из женщин с менопаузой? Жуткая мысль. Они бы разделали ее в два счета. Но комиссия из стареющих мужчин – это легко.
– Вы, разумеется, знакомы с господином Джаной Намбодри, – произнес с изяществом Басу и представил остальных троих больших ученых из разных делийских институтов. Они смотрели на нее едва ли не почтительно или даже благодарно, не разберешь, и, несомненно, разделяли общую печаль.
Мужчины изучили какие-то лежавшие перед ними бумаги. Басу сказал, не поднимая взгляда:
– Вы в своем письме изложили все очень отчетливо. Есть ли у вас какие-то дополнения к этому заявлению?
– Нет, – ответила она.
– Когда прибудет Ачарья, вам предстоит повторить ваше заявление в его присутствии. Вы готовы?
– Да, – ответила она.
Комиссия с виду несколько растерялась, словно им больше нечего было добавить.
– Желаете ли вы заявить что-либо еще? – спросил Намбодри, держа одну руку на столе и слегка откинувшись, что, по его мнению, смотрелось обаятельно.
– Нет, – ответила Опарна, пытаясь думать о том дне, когда умерла ее бабушка, чтобы не прыснуть.
– У Ачарьи над вами значительная власть, – сказал Намбодри, старательно, однако деликатно напоминая ей, что она, возможно, что-то упускает. – Не злоупотребил ли он как-либо своей властью, когда велел вам подделать отчет?
– Нет, – сказала она, не побаловав его даже легкой растерянностью.
– Я вот что имею в виду: вы – привлекательная женщина, очень привлекательная женщина, а он – властный мужчина, заставивший вас сделать нечто безнравственное. Были ли какие-то еще ситуации, где он применил власть и ставил вас в уязвимое положение? Такие, о каких вы постеснялись упомянуть в письме?
– Если вы имеете в виду сексуальные домогательства, – сказала она, – то жаловалась я бы не на него.
Это вдохновило Намбодри умолкнуть. Остальным тоже нечего было ей сказать. Они пошептались между собой. Двое глянули на часы. Басу нажал на кнопку звонка, в дверях появился служащий.
– Он прибыл? – спросил Басу.
– Нет, сэр, – ответил служащий и удалился.
Комиссия уставилась на Опарну смущенно: обвиняемого приходится дожидаться. Возникла неловкая пауза, поколебавшая уверенность Намбодри. Он вообразил невозмутимое присутствие Ачарьи в этой комнате и как оно может повлиять на самообладание остальных. Опарне, вероятно, не по силам будет настаивать на своей лжи. Он желал, чтобы сил ей хватило и она сыграла бы решающую роль. Но заподозрил, что Опарна не вполне осознает серьезность этого дознания. Он попытался настроить ее на волну происходившего.
– В лаборатории во время исследования образцов находились двое американских профессоров, – сказал он, – Майкл Уайти Саймон Гор. Сегодня утром мы организовали с ними телефонные переговоры. Они выразили свое потрясение и отказались верить, что Ачарья велел вам вмешаться в пробу. Как же вам удалось загрязнить образец, если они всегда были рядом?
– Когда я это сделала, их рядом не было, – сказала она. – Около четырех утра.
– Вы так рано оказались в лаборатории с целью загрязнить пробу? – спросил Намбодри наставнически, словно адвокат, готовящий клиента к допросу.
– Да.
– Ачарья велел вам устроить это в такое время? До того, как появятся профессора?
– Да.
– Вам не кажется, что американцы могли быть вовлечены в заговор Ачарьи?
– Не кажется.
– Какие у вас есть доказательства, что Ачарья велел вам вмешаться в образец? – спросил Басу.
– У меня нет доказательств, – сказала она. – Но, очевидно, у меня нет и мотива обнародовать это. Если не считать нравственных оснований.
– Очевидно, – повторил за ней Намбодри. – Но почему сейчас? Почему не прежде?
– Я отдавала себе отчет в последствиях. Мне необходимо было принять решение.
– Мы это понимаем, – сказал он добродушно, и тут на его лице отразилось удивление: в дверях стоял человек.
Айян Мани держал в руке записку.
– Доктор Ачарья попросил передать, – сказал он комиссии и помахал сложенным письмом. Двинулся к Басу, и тот церемонно произнес:
– Подойдите.
От этого слова Айян на миг замер, после чего зашагал дальше. Он вручил Басу записку, и тот прочел ее собравшимся:
– «Отвечать на обвинения такого рода или являться на комиссию такого состава – ниже моего достоинства. Не крючкотворам и подчиненным меня допрашивать. В свою защиту предоставляю все свое прошлое. Арвинд Ачарья».
На мгновенье Опарне привиделось, что Басу чарующе грандиозен. Но потом она осознала, что ей это кажется, потому что он читает вслух написанное таким человеком.
Басу порвал письмо и вручил клочки Айяну.
– Можете передать ему вот это, – сказал он и быстро глянул на Опарну: впечатлилась ли? – Я воспринимаю это как прямой вызов самому Министру обороны, – подытожил Басу. Айян покинул комнату, крепко зажав обрывки в кулаке. Он мечтал вручить их Ачарье.
Басу вгляделся в Опарну с эдакой, как ему мнилось, мудростью и изрек:
– Совершённое вами, хоть и под давлением, – скверно. Вы опозорили Институт. Но вы поступили правильно, решив взять на себя ответственность и уволиться.
Опарна в очередной раз заставила себя вспомнить безвременную кончину бабушки.
Басу умолк и кивнул на остальных членов комиссии.
– Нам больше нечего добавить, кроме одного: если бы не ваше мужество, этот инцидент остался бы нераскрытым. Желаете ли пересмотреть свое решение об увольнении?
– Нет, – ответила она. Поспешность ответа удивила его, и он забыл, что хотел сказать дальше.
Намбодри прищурился и посмотрел на нее искоса.
– Может, мы изыщем для вас место в одном из институтов, подведомственных Министерству обороны?
– Я сейчас не в том положении, чтобы раздумывать о своем будущем, – сказала она, вставая. Мужчины тоже поднялись – попрощаться. Она подняла с пола сумочку и молча вышла.
Айян Мани не сомневался: с сего дня Опарну в Институте более никогда не увидят. В пылу грядущих дней, покуда скандал будет бушевать на телеэкранах, она заляжет на дно. И останется там же еще долго, пока люди не перестанут ее искать. Сделается смутным воспоминанием, к какому взывать будут с потехой: «А помнишь Опарну?»
Айян представил будущее Опарны. Она продолжит брести по жизни, моля мужчин о любви и пугая их силой своего обожания, выйдет замуж за того, чей запах сможет выносить, а затем продолжит поиск любви. И будет страдать одиночеством этих романов. И иногда по утрам, под взглядами мужчин, благодарящих фортуну за такую легкую поживу, станет сносить позор облачения, что унизительнее раздевания. И так пройдет каждый день ее жизни, пока не обретет она прибежище в покое старости.
Айян, увидев это все внутренним взором, ждал прилива удовольствия. Но тот не случился. Лишь незнакомая сердечная боль. Боль за красавицу, чье страдание никто не понимает до конца и чьи муки используют в своей большой игре стервятники.
Разбирательство длилось всего один день. После отбытия Опарны младшие научные сотрудники, участвовавшие в Шаровой миссии, нервно входили и выходили из комнаты комиссии, ничего к расследованию не прибавляя. Комиссия отложила в сторону скандал с пробой и решила заслушать жалобы тринадцати ученых, заявивших, что Ачарья мучил их ментально. Это подсуетился Намбодри.
Свидетельств против Ачарьи много бы не было в любом случае. Намбодри понимал: нельзя целиком полагаться на месть женщины. А вот в месть мужчин он верил полностью, равно как и в их природную жестокость, с какой достопочтенному и заносчивому человеку нанесут смертельные удары, когда он рухнет с пьедестала. По представлениям Намбодри о том, как все устроено, война посредственностей шла в каждой конторе. Посредственности в этой битве рано или поздно побеждали. Таково право простых людей на выживание в своих норках и на проворачивание своих делишек. Но гении мешают им. Вторгаются со своими грандиозными планами, высокой планкой и гордой неспособностью раздавать липовые комплименты. Даже в Институте фантастических устремлений, где имелось воображаемое почтение к абсолютному дару, поскольку он придавал блеска всем, бунт зрел непрестанно. Сдержанный, но зрел. Что еще хуже, старик завоевал всеобщий предмет воздыхания – Опарну. И потому Ачарью ненавидели не только его враги, но и, втихаря, многие его поклонники. Намбодри знал: такова сущность мужчин.
Приходили теоретики-струнники и сообщали комиссии, как травил их Ачарья за математическую структуру вселенной, за то, что они со своей Теорией всего идут в тупик, и за преступную веру в Большой взрыв. Радиоастрономы жаловались, что Ачарья несправедливо отказал их поиску внеземного разума в научности и что их не пускали на семинары SETI, потому что директор хотел перекачать все до единой рупии в свою Шаровую миссию. Те же, у кого не было внятных претензий, говорили, что такой чванливый и чудной глава Института – нелепость. Возле комнаты расследования, в коридорах, в библиотеке, в столовой, на дорожках вокруг холмистых газонов шли страстные дебаты, впрямь ли Ачарья – жулик. Сообществу необходимо было выбрать между потехой убежденности в его виновности и скучным благородством веры в его натуру. В такие дни человеку нужнее добрая воля, нежели гений. К вечеру с внезапной и решительной силой избитой истины разнесся слух, что Ачарья во всем сознался перед комиссией, что он покаялся. Источником этой истины всяк считал кого-то другого.