Никто не заплачет - Полина Дашкова

– На ваше усмотрение, – пожала плечами Вера. На горячее заказали по шашлыку из осетрины. Вера достала из сумочки сигарету и закурила.

– Странно, что Мотя ведет себя так по-свински, – сказала она, – сегодня, когда вы пришли, он даже не вылез поздороваться.

– Знаете, наверное, я ему напоминаю о самых неприятных моментах в жизни, задумчиво произнес Федор, – он ведь очень переживал, когда потерялся.

– Но именно вы его нашли и от тех кобелей спасли.

– Все равно я для него чужой. Ему хотелось домой, к своим хозяевам. Он нервничал, метался, не ел ничего. Это состояние тревоги он в определенной степени перенес на меня, а потому не хочет видеть, не хочет вспоминать о своих переживаниях.

– Федор, а вы не усложняете собачью психику? Вы анализируете Мотьку прямо по Фрейду, – засмеялась Вера. – На самом деле просто балованный, невоспитанный пес.

– Я уже говорил вам, Верочка, этому псу я все прощу и буду благодарен всю жизнь. Если бы не он, мы бы с вами никогда не встретились. А теперь я живу с ощущением постоянного праздника в душе. Знаете, у меня никогда такого не было. Вот проснулся сегодня утром, открыл глаза и сразу почувствовал себя счастливым оттого, что вы есть, что я вас увижу.

– Вы серьезно это говорите? – Вера чуть склонила голову набок и посмотрела на него внимательно. Она была без очков и от этого сильно щурилась.

– А разве можно такое говорить не всерьез? Ну сами подумайте, зачем? Какая у меня может быть корысть? Единственная моя корысть – вы сами, Верочка…

– Это замечательно, честное слово! – Вера опять засмеялась. – Скорее всего, вы преувеличиваете, но слушать – одно удовольствие.

– Я не преувеличиваю, – он протянул руку через стол и коснулся Вериных пальцев, – просто я привык называть вещи своими именами. Когда я вас увидел, у меня даже голова закружилась. Я испугался одного: вдруг вы замужем? Впрочем, если бы вы были замужем, я бы вас отбил, увел, похитил, что-нибудь придумал.

Вера осторожно убрала руку из-под его горячей ладони. Она была совершенно спокойна. Не то чтобы этот Федор ей ни капельки не нравился. Нет, нравился, но и немного пугал, как-то настораживал, она не могла понять, чем именно. К тому же почти весь запас сильных чувств был израсходован на другого человека. Она устала от переживаний, слишком часто ее сердце останавливалось, потом начинало дико стучать, лицо заливалось краской.

– Вы как будто заморожены. Кто-то сильно обидел вас? – спросил он, требовательно заглядывая ей в глаза.

– Почему вы так решили? Никто не обижал. Я не замороженная, я в принципе не очень эмоциональный человек, – соврала Вера.

– И все-таки мне кажется, кто-то сделал вам больно. Больше такого не будет. Я вам это обещаю. Пока я рядом, никто вам больно не сделает. Я вижу, вас обижали, вас не любили так, как вы того заслуживаете.

– А как я заслуживаю? – Вера отхлебнула кисловатого терпкого вина.

«Что-то не то, – думала она, – он говорит как герой сериала. Однако слушать почему-то приятно. Если честно, никто ничего подобного мне не говорил. Пусть это отдает дурной патетикой, но ведь на самом деле такие вот внезапные чувства сложно сформулировать, а сериалы сейчас все смотрят, и в каждом доме сладкие сопли с телеэкранов льются. Человек, даже если сам специально не смотрит, все равно поневоле получает свою ежедневную порцию, впитывает эту лексику, думает, что так и надо разговаривать в жизни. Впрочем, может, я ничего не понимаю? Может, я и вправду замороженная? Чтобы оттаять и прийти в себя, мне нужен такой вот красивый роман, сладкая сказка. У меня не было ни одного мужчины, кроме Стаса. А мне уже тридцать. Сколько еще осталось женского века? Каждый раз, когда с кем-то другим доходило до серьезных отношений, Стас налетал, как коршун, говорил, что погибнет без меня, что все у нас будет по-другому, и я верила. Потом некоторое время все действительно было по-другому. Стас делался нежным, внимательным, у нас начинался медовый месяц. Недолгий, но медовый… Интересно, налетит ли он, как коршун, на этот раз? И что будет? Охранник Федор не похож на прежних моих ухажеров…»

Официант между тем уставил стол закусками – семга, черная икра, огромные тигровые креветки. Верочка, глядя на все это великолепие, тихонько присвистнула:

– А вы, Федор, оказывается, еще и богатенький Буратино? Неужели охранники так много получают?

– Как вам сказать? Зависит от того, кого охраняешь. Я получаю средне. Но сегодня у меня праздник.

– День рождения? Он вдруг засмеялся, весело и заразительно.

– Нет, день рождения у меня в январе. Мой праздник – вы, Верочка. Я всегда мечтал встретить именно такую женщину, с такими волосами, глазами, с такой улыбкой. Но дело даже не в этом, то есть не во внешности, а в чем-то совсем другом. Я просто чувствую, вы – моя женщина.

– Ого! Даже так? Мой фасончик, мой размерчик. Заверните! – Вера достала еще сигарету, он щелкнул зажигалкой.

Он уже не смеялся. Глаза его уперлись в Веру, и появилось в них что-то жесткое, неприятное.

– Я вас обидела, Федор? Простите.

– Нет, Верочка, вы не можете меня обидеть. Я понимаю, вам трудно поверить, что я вот так, сразу, влюбился в вас, но я ничего с этим поделать не могу. Наверное, вы здорово обожглись в жизни, но я не виноват в этом. Я тоже обжигался, и мотало меня так, что вы даже представить не можете. Я понимаю, мы с вами очень разные люди. У меня нет высшего образования, я вырос без отца, мама моя работала судомойкой в грязной столовке, всю жизнь я видел вокруг только грязь, гадость, предательство, пьяные рожи. А вы похожи на ангела, поэтому не смейтесь надо мной.

«Когда-то давно Стас тоже сказал мне, что я похожа на ангела, вернее, на рембрандтского херувима. А Федор наверняка даже не знает, что в Голландии в первой половине семнадцатого века жил художник Рембрандт… Впрочем, нет, он совсем не такой темный и уж точно не дурак».

– Я тоже выросла без отца, – серьезно сказала Вера, – а высшее образование здесь ни причем. Просто чем старше становишься, тем тяжелей веришь в серьезные чувства, особенно когда они вспыхивают так внезапно. Я вовсе не смеюсь над вами, ничего подобного. А вы, оказывается, обидчивый человек?

– Ну, есть немного. – Он мягко улыбнулся и налил в свой пустой бокал каплю белого вина. – Может, выпьем на брудершафт?

– Выпьем, – кивнула Вера.

Он встал, подошел к ней совсем близко, наклонился. Пить брудершафт в такой позе ему было не очень удобно. Быстро отхлебнув из своего бокала, он прикоснулся губами к Вериным губам. Опять на Веру повеяло чем-то жарким, напряженным, жутковатым, но одновременно головокружительным.

«Я как будто одичала, храня верность своему Зелинскому, – подумала она, а драгоценный Стас между тем любит меня, только когда я ускользаю. Так почему бы не ускользнуть всерьез? Такой подходящий случай… Приятно ведь, когда перед тобой рассыпаются в признаниях, кормят икрой и шашлыком из осетрины. Зачем загадывать, как все сложится? Вот узнаю получше этого Федора, привыкну к нему, сумею оценить его горячие чувства, отвечу взаимностью. Почему нет?»

– Может, погуляем немного? – спросил он, когда они вышли из ресторана. До дома два шага, но так не хочется расставаться.

– Поздно уже, Федор.

– Ну хотя бы до бульвара, и сразу обратно. Надо ведь перед сном подышать воздухом.

– Хорошо, до бульвара и обратно можно.

Они прошли несколько кварталов. В загазованном центральном микрорайоне большой старинный бульвар был единственным тихим и зеленым местом. Он находился в пятнадцати минутах ходьбы от Вериного дома.

В детстве Верочка проводила здесь много времени, зимой приходила кататься с горки, весной и летом – качаться на качелях и играть в «резиночку». С бульваром были связаны самые радостные детские воспоминания.

Днем здесь прогуливались мамы с колясками, подростки носились на роликах по длинным аллеям, на лавочках сидели вечные старички-доминошники.

Вечерами собиралась лихая молодежь, слышались пьяные вопли, хохот. Но сейчас почему-то было тихо. Может, мамаши и старички нажаловались, что по утрам валяются в песочницах осколки бутылок, горы окурков, презервативы, и теперь милиция гоняет отсюда лихую молодежь?

Верочка давно к бульвару даже близко не подходила, гулять было не с кем, да и некогда.

Оказывается, на центральной аллее шли какие-то ремонтные работы, часть ее огородили. Днем долбили асфальт отбойными молотками, и под ногами попадались крупные асфальтовые обломки. Верочка была без очков и в темноте почти ничего не видела. А фонари светили тускло. Она споткнулась, не упала, но подвернула ногу, а главное, высокий каблук босоножки хрустнул и отлетел.

– Очень больно? – Федор присел перед ней на корточки, она, опершись на его плечо, стояла на одной ноге.

– В рекламном ролике у девушки ломается каблук, она бросает в рот мятную конфету, отрывает второй каблук, делает из туфель тапочки и гордо шагает дальше, – морщась от боли, проговорила Вера, – ничего, здесь недалеко, я как-нибудь доковыляю с твоей помощью. Босоножки жалко. Они у меня самые нарядные.